Дядя перестал плакать, уставившись чёрными круглыми глазёнками в лицо сестры. В горле его всё ещё что-то булькало, икая, он обвил шею моей матери горячими, как огонь, пухлыми ручками. Над их головами ухали пушки, строчили пулемёты, стреляли винтовки. Та-та-та, замолкали и снова — та-та-та. Мать подняла голову и напряжённо вслушивалась в происходящее наверху.
Она смутно уловила гневный клич дедушки Жолу и галдёж деревенских мужиков. На дне колодца было сыро и прохладно, со стенок обвалилась кладка, обнажая белую землю и корни дерева, а сохранившаяся часть кладки заросла густым слоем тёмно-зелёного мха. Маленький дядя в её объятиях дёрнулся пару раз и снова расплакался, всхлипывая:
— Сестрёнка, я хочу к маме… хочу наверх…
— Аньцзы, малыш… мама вместе с папой пошли бить чертей, вот прогонят их и сразу вернутся за нами. — Мать успокаивала маленького дядю, но сама не выдержала и разревелась, и теперь брат с сестрой, крепко обнявшись, плакали хором.
По медленно светлеющему кружку неба мать поняла, что снова рассвело, и долгая тёмная ночь наконец миновала. В колодце стояла такая тишина, что ей стало страшно. Она увидела красный луч, упавший на стенку колодца высоко над головой: взошло солнце. Мать прислушалась — в деревне было почти так же тихо, как на дне колодца, лишь иногда до неё доносился странный, словно нереальный, грохот, напоминавший раскаты грома. Моя мать не знала, придут ли с наступлением нового дня её родители к колодцу, вытащат ли их с братишкой наверх, в мир, где воздух свеж и ярко светит солнце. Туда, где нет мрачных змей и чёрных худых жаб. Ей казалось, будто вчерашние события произошли очень-очень давно и она провела в колодце полжизни. Она думала: «Папочка, мамочка, если вы не придёте, то мы с братишкой умрём в этом колодце». Мать ненавидела своих родителей, которые скинули дочь и сына в колодец, а теперь и не показываются, не интересуются, живы ли дети. Она решила, что, увидев родителей, непременно закатит истерику, выплеснет обиду, теснившую сердце. Где уж ей было знать, что в тот момент, когда она с ненавистью думала о родителях, её мать, мою бабушку, уже разорвало на куски взрывом миномётной мины в медной оболочке, а отцу, моему дедушке, который высунулся над земляным валом, японец метко снёс полчерепа. Она мне потом рассказывала, что до сорокового года все японские солдаты были искусными стрелками.
Мать беззвучно молилась: «Папочка! Мамочка! Приходите быстрее! Я хочу есть и пить. А братик заболел. Если вы не придёте, ваши дети погибнут!»
Она услышала, как с земляного вала, а может, и не оттуда донёсся слабый звук гонга, а потом кто-то крикнул:
— Есть кто живой? Есть или нет? Черти отступили… Командир Юй пришёл!
Прижимая к себе братишку, мать осипшим голосом что есть мочи завопила:
— Есть! Есть живые! Мы в колодце! Спасите нас скорее!
Она кричала и одной рукой начала раскачивать привязанную к журавлю верёвку. Так продолжалось битый час. Рука, которой она прижимала братика, невольно разогнулась, и малыш упал на землю, пару раз вяло застонал, а потом затих. Мать прислонилась к стенке колодца, её тело скользнуло вниз, и она, совсем обессилев, потеряв всякую надежду, осталась сидеть на ледяных кирпичах.
Маленький дядя забрался к ней на колени и невыразительно бубнил:
— Сестрёнка… я хочу к маме…
У матери защемило сердце, обеими руками она крепко прижала малыша к груди и пробормотала:
— Аньцзы… папа с мамой нас бросили… Мы с тобой помрём в этом колодце…
Мальчик весь горел, моя мать словно бы обнимала печку.
— Сестрёнка, я пить хочу…
Мать увидела напротив себя на дне колодца зеленоватую лужицу с грязной водой. Там было углубление, и тьма сгустилась сильнее, чем в том месте, где она сидела. Спина сидевшей в воде тощей жабы была усыпана чёрными пупырышками размером с горошину. Светло-жёлтая шкурка на груди жабы тревожно подрагивала, а выпученные глаза сердито уставились на неё. Мать передёрнуло, и она зажмурилась. Во рту пересохло, но она решила, что лучше умрёт от жажды, чем станет пить грязную воду из лужи, в которой только что мокла жаба.
У дяди температура поднялась ещё накануне днём. С тех пор как их спустили в колодец, он практически не переставал плакать и доплакался до того, что потерял голос, и теперь только пищал, как умирающий котёнок.
Утро мать провела в ужасе и панике — ужасе из-за грохочущей канонады, а панике из-за того, что братишка так страдал. В свои пятнадцать лет мать была ещё довольно хилой, ей даже в обычное-то время было тяжеловато носить на руках пухлого братишку, а уж тем более трудно сейчас, ведь он без конца вертелся. Она хлопнула братика по попе, но маленький негодник в ответ бесцеремонно укусил её.
После того как у маленького дяди поднялась температура, он впал в забытьё и обмяк. Мать, обнимая братишку, сидела на обломке кирпича, пока зад не затёк, а ноги не онемели. Выстрелы звучали то реже, то чаще, но так и не затихали. Солнечный свет потихоньку перемещался с западной стенки колодца на восточную, затем снова стемнело. Мать поняла, что просидела в колодце целый день, пора бы родителям прийти. Она потрогала личико братика и ощутила обжигающее, как пламя, дыхание мальчика. Тогда она положила руку на трепетавшее сердечко братика и услышала хрип в его груди. Она тут же решила, что братишка, возможно, при смерти, задрожала всем телом, но потом постаралась отогнать эту мысль и стала себя утешать: пускай побыстрее стемнеет, тогда даже воробьи и ласточки вернутся в гнёзда на ночлег, тогда придут и папа с мамой.
Солнечный свет на стенке колодца стал оранжевым, а потом тёмно-красным, застрекотал сверчок, спрятавшийся в шве кирпичной кладки, а сидевшая там же, в щелях, стая комаров тоже завела свои моторы и взлетела. Мать услышала рёв орудий, потом ей показалось, что к северу от деревни кричат люди и громко ржут кони, а потом с южной околицы донёсся, словно гул ветра, звук пулемётной очереди. Голоса людей и цокот копыт ворвались в деревню, как приливная волна. В деревне воцарился полный хаос. Вокруг колодца то громко стучали копыта, то раздавался топот ног. Мать услышала, как перекрикиваются японцы. Дядя издал болезненный стон, мать закрыла ему рукой рот, а сама задержала дыхание. Она ощутила, как под её ладонью братишка вертит головой, и услышала громкий стук своего сердца.
Потом солнечный свет постепенно померк, и над колодцем повисло раскалённое докрасна небо. Трещал огонь, в воздухе летал пепел. Среди рёва пламени слышались детский плач и пронзительные крики женщин, а ещё блеяние овец или мычание коров, так сразу и не скажешь. Даже сидя на дне колодца, мать чувствовала сильный запах гари.
Она не знала, как долго тряслась от страха внизу, пока наверху бушевал пожар; ощущение времени уже покинуло её, но она остро воспринимала произошедшее. Когда лоскут неба над её головой посерел, она поняла, что пожар вот-вот потухнет. На стенах колодца плясали сполохи слабеющего огня — то ярче, то тусклее. Какое-то время в деревне звучали разрозненные выстрелы и был слышен грохот рушившихся домов, а потом наступила полная тишина, и на небе, которое мать видела из колодца, зажглись тусклые звёзды.
Мать заснула окоченевшая и проснулась окоченевшая. Глаза уже привыкли к сумраку в колодце, она подняла голову, увидела бирюзовое небо и слабый лучик солнца, падавший на стену. Голова у неё закружилась, в глазах потемнело. От влажности одежда промокла насквозь, она промёрзла до костей и ещё крепче прижала к себе братишку. Хотя жар у него под утро слегка спал, мальчик всё равно был куда горячее сестры. Мать согревалась о дядю, а он черпал от неё прохладу: во время долгого сидения на дне колодца они по-настоящему стали друг для друга опорой. Мать тогда не догадывалась, что мои дедушка с бабушкой уже погибли, и все ждала, когда же наверху покажутся лица родителей, а знакомые голоса эхом отразятся от стен колодца. Знай она правду, вряд ли смогла бы просидеть в колодце три дня и три ночи.
Оглядываясь на историю своей семьи, я обнаружил, что судьба всех ключевых фигур неразрывно связана с разными тёмными пещерами, землянками и тому подобным. Всё началось с моей матери, а дедушка по отцовской линии всех переплюнул, поставив рекорд по проживанию в пещере среди цивилизованных людей своего поколения, а закончилось на моём отце, для которого финал вышел бесславным с политической точки зрения, однако по человеческим меркам просто великолепным. И в своё время отец помчится навстречу утренней заре, к матери, к другим своим родным, а потом и ко мне, размахивая единственной уцелевшей рукой.
Хотя снаружи матери было холодно, внутри всё горело огнём. Со вчерашнего утра она ничего не пила и не ела. Сильная жажда начала мучить её со вчерашнего вечера, когда в деревне бушевал пожар. Посреди ночи голод и жажда достигли наивысшей точки. Перед рассветом кишки словно бы сплелись в клубок, и она уже ничего не чувствовала, кроме сдавливающей боли. Теперь мысли о еде вызывали тошноту, сложнее было терпеть не голод, а жажду, матери казалось, что её лёгкие шуршат, как высохшие на солнце жухлые гаоляновые листья, горло свело судорогой и нестерпимо болело. Маленький дядя пошевелил потрескавшимися губами, на которых от лихорадки образовались волдыри, и снова прошептал:
— Сестрёнка… пить…
Мать не решалась посмотреть в измождённое лицо братишки, у неё не осталось слов, чтобы его утешить. Обещания, которые мать давала маленькому дяде день и ночь напролёт, не сбылись, припозднившиеся с приходом дедушка с бабушкой заставили мать врать дяде и самой себе. Еле слышный звук гонга на земляном валу давно уже затих, в деревне даже собаки не лаяли. Мать поняла, что родители либо погибли, либо их угнали японские черти. Глаза зачесались, но слёз больше не было. Глядя на несчастного братишку, она повзрослела. На какое-то время она позабыла о своих физических страданиях, положила братика на кирпичи, а сама встала и оценивающим взглядом осмотрела стену колодца. Разумеется, стена была влажной и густо поросла мхом, однако нельзя было употребить его в пищу или утолить им жажду. Мать присела на корточки, потянула один кирпич, потом второй. Кирпичи были увесистыми, словно бы пропитались водой. Из щели м