На околице раздался простодушный старческий голос:
– Это ты, Третий? А почему не на телеге?
Дедушке с отцом голос показался знакомым, и они, позабыв про усталость, поспешили на звук. Навстречу, не отрывая взгляда от их лиц, поднялся согбенный старик. Отцу не понравились настороженные глаза старика, а торгашеский дух и вовсе вызвал отвращение.
– Ты не мой третий сын. – Старик с сожалением покачал головой и снова уселся на кучу всякого скарба: сундук, комод, столешница, сельскохозяйственные орудия, упряжь, драная ватная подкладка, железный котел, глиняный таз. Он охранял свое добро, как волк добычу, а за его спиной к иве были привязаны два теленка, два барана и маленький ослик.
Дедушка сквозь зубы выругался:
– Ах ты старый пес! Ну-ка катись отсюда!
Старик поднялся и миролюбиво сказал:
– Братец, ты мне не завидуй! Я это все, рискуя жизнью, из огня спас!
– Ну-ка спускайся сюда, мать твою! – разозлился дедушка.
– Ты несправедливо на меня накинулся. Во-первых, я тебя не звал, во-вторых, тебя не задевал. Чего ж ты ругаешься? – снисходительно пожурил дедушку старик.
– Ругаюсь? Да я тебя сейчас убью! Мы, понимаешь, с японцами бьемся, родину спасаем, себя не щадим, а вы тут, воспользовавшись пожаром, мародерствуете? Скотина ты старая! Доугуань, где твой пистолет?
– Застрял под брюхом японского коня, – ответил мой отец.
Дедушка запрыгнул на кучу барахла и резким ударом ноги скинул старика вниз.
Старик упал на колени и взмолился:
– Пощади меня, командир Восьмой армии[80], пощади…
– Я тебе не командир Восьмой армии и даже не Девятой. Я – разбойник Юй Чжаньао!
– Командир Юй, пощади меня. Эти вещи все равно сгорели бы в огне… тем более не я один пришел в деревню поживиться, все ценное уже воры растащили, а я старый, еле ноги переставляю, подобрал всякую рухлядь…
Дедушка вытащил из кучи деревянную столешницу и с размаху стукнул старика по лысой голове. Тот громко крикнул, схватился за окровавленную голову и начал кататься по земле. Дедушка схватил его за шиворот, поднял и проговорил, глядя прямо в страдальческие глаза:
– Герой, который любит поживиться!
После этого он с размаху ударил старика по лицу, и тот повалился на спину. Дедушка снова подошел к нему, прицелился в голову и пнул ногой.
3
Моя мать с моим трехлетним дядей сутки просидели в высохшем колодце. Накануне спозаранку она пошла за водой с двумя маленькими глиняными кувшинами к работающему колодцу, но только нагнулась и увидела в спокойной глади воды свое отражение, как услышала звук гонга со стороны земляного вала и громкие крики ночного сторожа, старого Шэн У:
– Черти окружили деревню! Черти окружили деревню!
Мать перепугалась, со страху уронила в колодец кувшины вместе с коромыслом, затем резко развернулась и помчалась домой, но не успела добежать до ворот, как встретила моего дедушку с ружьем в руках и бабушку, которая несла моего маленького дядю. После того как отряд дедушки Юй Чжаньао ударил по японцам на мосту через Мошуйхэ, жители деревни предчувствовали, что грядет беда, но лишь несколько семей бежали, остальные же с ужасом и тревогой по-прежнему не хотели расставаться со своими убогими халупами, с колодцами с горькой и пресной водой, с холодными и ватными одеялами. За эти семь дней дедушка с отцом успели в уездном городе купить патроны; дедушка тогда держал в памяти, что патронов должно хватить, чтоб свести счеты с Рябым Лэном, но и подумать не мог, что японцы утопят в крови деревню.
Вечером девятого числа восьмого лунного месяца Чжан Жолу, тот самый почтенный старец, что сыграл важную роль в уборке поля сражения и захоронении павших героев, созвал всех деревенских жителей. У Чжан Жолу один глаз был большим, а другой маленьким, он выделялся на фоне толпы и слыл интеллигентом высшего порядка, поскольку отучился в частной школе. Он мобилизовал жителей на укрепление земляного вала и починку прохудившихся ворот на входе в деревню, а еще отправил людей отбивать ночные стражи и дежурить. В случае опасности нужно было подать сигнал, ударив в гонг. Услышав звук гонга, вся деревня, включая женщин, стариков и детей, должна была собраться на земляном валу. По рассказам матери, Чжан Жолу говорил зычно, в его голосе слышались металлические нотки:
– Односельчане, сплотившись, можно сдвинуть с места и гору Тайшань[81]! Так что если мы встанем плечом к плечу, черти не попадут в деревню!
В тот момент в поле за деревней гаркнул пулемет, у старого ночного сторожа разорвалась макушка, он пару раз шатнулся и повалился с земляного вала, отчего среди собравшихся началась паника. Почтенный учитель Чжан Жолу, стоявший посреди улицы, громко взывал:
– Односельчане, не паникуйте! Давайте следовать нашему плану! Скорее поднимайтесь на вал! Односельчане, не бойтесь смерти, кто боится смерти, тот непременно умрет, а кто не боится – тот выживет! Но даже если помрем, то все равно не дадим чертям войти в деревню!
Мать увидела, как мужчины, пригнувшись, начали подниматься на вал и залегли в густых зарослях бирючины на склоне. У бабушки дрожали ноги, она топталась на месте и не могла ступить и шагу, а потом со слезами спросила:
– Родненький, а что детям делать?
Дедушка с ружьем в руках прибежал обратно и со злостью отчитал бабушку:
– Что ревешь-то? Сейчас уже что жить, что умереть – все едино!
Бабушка не осмелилась возражать, из ее глаз брызнули слезы. Дедушка обернулся и посмотрел на земляной вал, который еще не начали обстреливать, одной рукой схватил мою мать, второй – бабушку и побежал с ними на огород позади нашего дома, где сажали редьку да капусту. Посередине огорода был высохший колодец, а над ним все еще возвышался старый колодезный журавль. Дедушка заглянул внутрь и велел бабушке:
– В колодце нет воды, спрячь пока там детей. Когда японцы уберутся, мы их оттуда вытащим.
Бабушка стояла, как деревянный чурбан, но сделала так, как распорядился дед.
Дедушка прикрепил к журавлю веревку, потом обвязал ей мою мать за пояс. Тут у них над головами что-то резко просвистело, и какая-то диковинная черная штуковина упала к соседям в свинарник. Страшный грохот сотряс небо и всколыхнул землю, словно бы все вокруг с треском разорвалось, над свинарником взметнулся столп дыма, и во все стороны разлетелись осколки, навоз с землей и ошметки свиных туш. Одна свиная нога приземлилась прямо перед матерью, а белые сухожилия внутри извивались, как пиявки. Так моя в ту пору пятнадцатилетняя мать услышала впервые в жизни пушечный залп. Уцелевшая при взрыве свинья с диким визгом перемахнула через высоченное ограждение. Мать и ее братишка, мой дядя, заревели от страха. Дедушка объяснил:
– Японские черти палят из пушек. – Потом он назвал мать молочным именем: – Краса, тебе уже пятнадцать лет, ты все понимаешь. Сиди в колодце и присматривай хорошенько за братишкой. Когда черти уберутся восвояси, я тебя вытащу.
Еще один японский снаряд разорвался в деревне. Дедушка начал крутить ручку и опустил мать вниз. Ее ноги коснулись обломков кирпичей и глины, которая нападала туда. В колодце сгустилась кромешная темнота, лишь над головой вдалеке виднелось пятно лунного света размером с мельничный жернов, на фоне которого появилось дедушкино лицо. А потом раздался его крик:
– Развяжи веревку!
Мама развязала веревку на поясе, и на ее глазах она рывками поднялась наверх. Она услышала, как родители ругаются возле колодца, как грохочут взрывы снарядов и громко рыдает ее мать, моя бабушка. В круге света снова показалось дедушкино лицо. Он крикнул:
– Краса, спускаю братика, будь осторожна!
Мать увидела, как спускают на веревке ее трехлетнего братишку, который барахтается в воздухе, суча ручками и ножками, и горько плачет. Гнилая веревка натянулась и подрагивала. Колодезный журавль скрипел. Бабушка перегнулась через бортик колодца, звала дядю по имени и причитала:
– Аньцзы, малыш мой, Аньцзы…
Лицо бабушки блестело от слез, они капали в колодец одна за другой. Веревка достигла дна, малыш коснулся ногами земли, раскинул ручонки и с плачем принялся звать бабушку:
– Мамочка, я хочу наверх… подними меня обратно, мамочка… мамочка…
Бабушка с силой потянула веревку, и мать услышала ее стенания:
– Аньцзы, кровиночка моя… сыночек мой родной…
Дедушкина большая рука оттащила бабушку, но она не отпускала веревку. Дедушка резко отпихнул ее, и бабушка повалилась набок. Веревка полетела вниз, а дядя оступился и упал в объятия старшей сестры.
Мать услышала, как дедушка рыкнул:
– Дурная ты баба! Хочешь, чтоб они поднялись и ждали тут смерти? Ну-ка быстро ступай на земляной вал. Если японцы ворвутся в деревню, никто не уцелеет!
– Краса… Аньцзы… Краса-а-а… Аньцзы-ы-ы… – До матери доносились издалека всхлипывания бабушки. Снова раздался пушечный залп, и со стенок колодца посыпалась земля. После взрыва мать перестала слышать голос бабушки, и только круг света величиной с жернов да старый колодезный журавль на фоне неба нависали над их головами.
Маленький дядя продолжал плакать, мать развязала веревку на его поясе и попыталась развеселить:
– Аньцзы, милый мой братишка! Не плачь, а то накличешь чертей. У них глаза красные, а когти зеленые, они как услышат детский рев, сразу тут как тут…
Дядя перестал плакать, уставившись черными круглыми глазенками в лицо сестры. В горле его все еще что-то булькало, икая, он обвил шею моей матери горячими, как огонь, пухлыми ручками. Над их головами ухали пушки, строчили пулеметы, стреляли винтовки. Та-та-та, замолкали и снова – та-та-та. Мать подняла голову и напряженно вслушивалась в происходящее наверху. Она смутно уловила гневный клич дедушки Жолу и галдеж деревенских мужиков. На дне колодца было сыро и прохладно, со стенок обвалилась кладка, обнажая белую землю и корни дерева, а сохранившаяся часть кладки заросла густым слоем темно-зеленого мха. Маленький дядя в ее объятиях дернулся пару раз и снова расплакался, всхлипывая: