Оставалось только надеяться на ту самую грязную лужу, в которой отмокала жаба. Уродливое существо внушало маме страх и отвращение, однако эта безобразная тварь оккупировала лужу. Нестерпимая жажда и то, что братишка из-за нехватки воды постепенно угасал, заставили мать снова подумать об этой луже. Со вчерашнего дня ничего не изменилось, за такое долгое время жаба не сдвинулась с места, сидела все в той же позе с таким же грозным видом, демонстрируя страшные пупырышки и с ненавистью глядя на мать угрюмыми глазами. Смелость матери внезапно сошла на нет, ей показалось, что жаба выпустила из глаз две ядовитые колючки, которые вонзились в ее тело. Она поспешно отвернулась, но выкинуть из головы ненавистный образ жабы было трудно.
Мать смотрела на своего полуживого братишку, в ее груди полыхал огонь, а горло превратилось в печь, из которой вырываются языки пламени. Внезапно между двух кирпичей она заметила островок маленьких грибков молочно-белого цвета. От волнения сердце чуть не остановилось. Она осторожно отодвинула кирпич и сорвала грибы. При виде пищи внутренности тут же завязались болезненным узлом. Она сунула один грибок в рот и, не жуя, проглотила. Гриб оказался очень вкусным, но теперь есть захотелось еще сильнее. Она запихала в рот еще один гриб. Братик застонал. Мать утешала себя: да, конечно, стоило сначала накормить малыша, но вдруг грибы ядовитые, поэтому лучше сперва попробовать самой. Ведь так? Да. Мать просунула грибок между губами братишки, но у того одеревенел ротик. Мальчик уставился на нее неподвижным взглядом. Мать уговаривала:
– Аньцзы, покушай. Сестренка нашла тебе кое-что вкусненькое, кушай.
Она поводила у него перед лицом грибами, которые держала в руке. Щеки дяди дернулись несколько раз, словно бы он жевал. Мать снова сунула ему в рот гриб, но мальчик закашлялся и выплюнул. Губы у него растрескались до крови, он лежал на неровной кирпичной кладке и был на грани смерти.
Мать жадно проглотила десяток грибов, и желудок, который до этого находился в состоянии спячки, снова разбушевался, живот нестерпимо заболел и громко заурчал. Мать бросило в пот, самый обильный с тех пор, как их опустили в колодец. Тонкая одежда промокла насквозь, подмышки и подколенные ямки стали липкими. Колени онемели, все тело дрожало, холодный воздух пробирал до костей. Она обмякла и помимо воли опустилась рядом с телом брата, потеряв сознание в полдень второго дня пребывания на дне колодца.
Когда она очнулась, уже смеркалось. На восточной стене колодца виднелись фиолетово-красные отблески заходящего солнца. Старый колодезный журавль купался в лучах заката, даря противоречивое чувство, словно ты видишь одновременно глубокую древность и грядущий конец света. В ушах у нее постоянно гудело, этот гул сопровождался топотом у колодца, только было не ясно, это действительно чьи-то шаги или они ей только кажутся. Сил кричать не осталось. Она чувствовала, что жажда вот-вот испепелит ее грудную клетку. Из-за невыносимой боли она не осмеливалась даже сделать глубокий вдох. Зато моему маленькому дяде было уже не больно и не радостно, он лежал на груде кирпичей, постепенно превращаясь в желтую высохшую шкурку. Увидев его запавшие остекленевшие глаза, мать почувствовала, что и перед ее глазами все потемнело. Мрачная тень смерти нависла над высохшим колодцем.
Вторая ночь, звездная, лунная, пролетела быстро, мать провела ее в полузабытьи. Несколько раз снилось, что у нее выросли крылья и она, кружась, взлетает к зеву колодца, но сама шахта становится бездонной, она летит и летит, но до верха все так же далеко, и чем быстрее она летит, тем быстрее углубляется шахта. Посреди ночи она ненадолго очнулась и дотронулась до ледяного тельца братишки. Мать не допускала мысли, что он уже умер, и решила, что у нее жар. Преломлявшийся лунный свет осветил все ту же зеленую лужу, жаба напоминала драгоценность, ее глаза и шкура блестели, как яшма, а вода в луже приобрела приятный изумрудный оттенок. Мать ощутила, что в тот момент изменила свое мнение о жабе и с этой священной жабой вполне можно договориться и зачерпнуть из-под ее тела воды. Мать подумала, что если жаба пожелает, то можно будет потом выкинуть ее из колодца как камень. Она тогда решила: если снова услышит звук шагов наверху, то подбросит обломок кирпича, пусть даже там шастают японцы или солдаты марионеточных войск – она все равно это сделает, чтобы дать о себе знать.
Когда снова рассвело, мать уже четко различала все мелочи на дне колодца, и здешний мир расширился и стал необъятным. Пользуясь утренним приливом сил, она соскребла кусочек мха, положила в рот и пожевала. Мох вонял, однако оказался вполне вкусным, вот только горло уже пересохло настолько, что она не могла глотать, и мох постоянно лез обратно. Мать посмотрела на лужицу, жаба опять обрела первоначальный облик и взирала на нее злыми глазами. Мать не выдержала этого вызывающего взгляда, отвернулась и заревела обиженно и испуганно.
В полдень она и впрямь услышала тяжелую поступь и обрывки разговоров. Ее захлестнула огромная радость. Пошатываясь, она поднялась и что есть мочи закричала, но крика не получилось, словно бы кто-то сдавил ей горло. Она схватила обломок кирпича и хотела подкинуть, но когда подняла до уровня пояса, кирпич выскользнул, а шаги и голоса тем временем удалились. Ослабев, она рухнула рядом с телом брата. Глянув на бледное личико, мать поняла, что он умер. Она положила руку на ледяное лицо малыша и сразу почувствовала отвращение. Смерть разлучила их. Свет, который лился из полуприкрытых глаз мальчика, принадлежал другому миру.
Наступившую ночь мать провела в ужасе. Ей показалось, что она видела змею толщиной с ручку серпа. Тело черное, а на спине, словно звезды, рассыпаны желтые пятна. Голова у этой твари была плоской, словно лопатка для перемешивания риса, а на шее желтый ободок. От змеиного тела распространялся мрачный холод, внушавший страх. Много раз матери казалось, что пятнистая змея обвивается вокруг нее, а из плоской пасти высовывается ярко-алый язык и вырывается шипение.
Позднее мать в самом деле увидела неповоротливую желтую змею в дыре над жабой, она высовывалась оттуда, уставившись на мать злым, хитрым, упорным взглядом. Мать закрыла глаза руками, вжавшись в стену. Ей больше не хотелось выпить грязной воды, которую охраняла жаба под наблюдением ядовитой змеи.
4
Отец, Ван Гуан (пятнадцатилетний низкорослый парень со смуглым лицом), Дэчжи (четырнадцати лет от роду, высокий и худой, с желтой кожей и желтыми глазными яблоками), Го Ян (мужчина чуть за сорок, хромой, опиравшийся на два деревянных костыля), Слепой (фамилия, имя и возраст неизвестны), прижимавший к груди старый трехструнный саньсянь[82], и тетка Лю (высокая статная женщина за сорок с ногами в язвах) – шестеро уцелевших в этой страшной беде – тупо уставились на моего дедушку Юй Чжаньао. Ну, разумеется, кроме Слепого. Они стояли на земляном валу, а восходившее солнце освещало их лица, закоптившиеся до неузнаваемости в дыму пожара. По обе стороны земляного вала лежали вповалку трупы тех, кто героически оборонялся, и тех, кто бешено нападал. Во рву по ту сторону вала скопилась мутная вода, в которой плавали несколько раздувшихся человеческих тел и трупов японских коней со вспоротыми животами. Деревня лежала в руинах, кое-где еще клубился белый дым, а за деревней простиралось вытоптанное гаоляновое поле. Этим утром сильнее всего пахло гарью и кровью, основными цветами стали черный и белый, а в атмосфере ярче всего ощущались трагедия и мужество.
Глаза дедушки покраснели, волосы почти целиком поседели, он сгорбился, а большие опухшие руки безвольно свисали вдоль тела.
– Односельчане… – хриплым голосом начал он. – Я принес несчастье всей деревне.
Все начали всхлипывать, даже в высохших глазницах Слепого выступили хрустальные слезы.
– Командир Юй, что делать? – спросил дедушку Го Ян, выпрямившись и продемонстрировав полный рот черных зубов.
– Командир Юй, а черти снова придут? – поинтересовался Ван Гуан.
– Командир Юй, бежать нам надо, веди нас, – сказала тетка Лю, всхлипывая.
– Бежать? А куда бежать? – подал голос Слепой. – Вы бегите, а мне если суждено помереть, то помру здесь.
Слепой сел, прижав к груди инструмент, и начал играть, его рот скривился, щеки подергивались, а голова покачивалась, как барабанчик, которым коробейники призывают покупателей[83].
– Односельчане, нельзя нам бежать! – возразил дедушка. – Столько людей погибли, мы не можем бежать. Черти непременно придут, так давайте воспользуемся случаем и соберем у мертвых винтовки и патроны, чтобы дать японцам решительный бой не на жизнь, а на смерть. Как говорится, или рыба умрет, или сеть порвется.
Отец и все остальные рассеялись по полю, принялись забирать у трупов винтовки и патроны и сносить на земляной вал. Хромой Го Ян на костылях и Лю, чьи ноги покрывали нарывы, обыскивали трупы неподалеку от земляного вала. Слепой сидел рядом с грудой винтовок и патронов и прислушивался к каждому шороху, как верный дозорный.
В середине утра все собрались на валу, глядя, как дедушка пересчитывает оружие. Вчера бой длился, пока не стемнело, японцы не успели очистить поле боя, что, без сомнения, было на руку дедушке.
В итоге насчитали семнадцать японских винтовок «Арисака-38», тридцать четыре подсумка для патронов из бычьей кожи, одну тысячу семь патронов с заостренными пулями и медными гильзами, двадцать четыре китайские винтовки «Чжунчжэнь»[84] и четыреста двадцать патронов к ним в двадцати четырех патронташах из желтой парусины, а еще пятьдесят семь маленьких ручных гранат, похожих на дыньки, и сорок три китайских гранаты с деревянной ручкой, один японский пистолет в кобуре, похожей на панцирь черепахи, и тридцать девять патронов к нему, один пистолет «Люгер» и семь патронов, а также девять китайских сабель, семь карабинов и более двухсот патронов к ним.