– Краса, ты чего творишь?
Мать вскрикнула от ужаса и бросилась прочь, но на выходе с разбегу врезалась в моего дедушку. Дедушка взял мать за плечи и спросил:
– Краса, в чем дело?
Мать громко заревела, вырвалась и умчалась прочь.
Дедушка вошел в хибарку, а потом, как сумасшедший, выскочил наружу, разыскал тетку Лю, стиснул ее груди и забормотал:
– И впрямь одна головка чеснока еще острее! Еще острее!
Он пальнул в небо трижды, затем сложил руки в молитвенном жесте и громко крикнул:
– Небо смилостивилось надо мной!
9
Дедушка постучал костяшками пальцев по стене. В комнату пробивались косые солнечные лучи, освещая местные глиняные фигурки, расставленные на вытертом до блеска столике для кана. На белом окне были наклеены оригинальные аппликации, вырезанные рукой бабушки. Через пять дней все здесь в пылу сражения окончательно обратится в пепел. А сейчас еще десятое число восьмого лунного месяца одна тысяча девятьсот тридцать девятого года. Дедушка с согнутой раненой рукой на перевязи, весь пропахший бензином, только что вернулся с шоссе. Они с отцом вместе закатили под дерево во дворе искореженный японский пулемет и ринулись в дом искать серебряные монеты, припрятанные бабушкой.
Судя по звуку, в стене была полость, и дедушка вытащил пистолет, ударил по стене и тут же пробил дыру, сунул руку внутрь, достал маленький красный сверток, потряс его и услышал звон. Монеты высыпали на кан и пересчитали, оказалось ровно пятьдесят серебряных.
Дедушка сказал:
– Пойдем, сынок.
– Куда, пап?
– В уездный город, купим патроны, поквитаемся с Рябым Лэном.
Отец и дедушка добрались до северного края уездного города, когда солнце уже клонилось на запад, между стеблями гаоляна петляла, словно длинный темный дракон, железная дорога, по которой с грохотом ездили туда-сюда черные поезда. Бурая угольная копоть кружилась над верхушками гаоляна, рельсы блестели, как чешуя дракона, и слепили глаза. От пронзительного свиста поездов у отца трепетало сердце, и он вцепился в дедушкину руку.
Таща за собой отца, дедушка добрался до высокой могилы, перед которой стояла каменная стела в два человеческих роста. Плоские иероглифы на стеле давно уже отвалились, прочесть надпись было невозможно. Вокруг могилы росло несколько старых кипарисов, таких толстых, что и вдвоем не обхватить. Их темные кроны шелестели даже в безветренную погоду. Сама могила в окружении красного гаоляна напоминала темный остров.
Дедушка вырыл перед стелой яму и спрятал туда пистолет. Туда же отправился и браунинг отца.
Они перебрались через железную дорогу и увидели высокую арку, ведущую в город. На башне над ней реял японский флаг, красное солнце на флаге в косых лучах заходящего солнца казалось еще более ярким и блестящим. По обе стороны от арки стояли часовые, слева – японец, справа – солдат государственных войск[91]. Китаец допрашивал приходивших в город людей, а японец стоял с оружием на изготовку и наблюдал за происходящим.
Дедушка, как только они перешли через рельсы, взвалил отца себе на плечи и тихо велел:
– Притворились, что у тебя болит живот. Начинай стонать.
Отец застонал и тихонько спросил:
– Вот так?
– Чуток погромче.
Они вместе с другими людьми подошли к арке. Китайский солдат гаркнул:
– Из какой деревни? Зачем пришли в город?
Отец слабым голосом ответил:
– Да мы с Рыбного берега к северу отсюда. Сынок подхватил холеру, идем к господину У подлечиться.
Отец слушал разговор дедушки с часовым и забыл, что нужно стонать. Дедушка с силой ущипнул его за ляжку, и он даже взвыл от боли.
Часовой махнул рукой, пропуская дедушку.
Когда они добрались до безлюдного места, дедушка сердито сказал:
– Дурень, ты почему не стонал?
– Пап, больно щиплешься!
Дедушка повел отца по маленькой боковой улочке, ведущей к вокзалу. Солнечный свет казался тусклым, воздух – спертым. Отец увидел, что рядом с ветхим зданием железнодорожного вокзала высятся две сторожевые башни, на которых реют белые японские флаги с красным солнцем в центре, по платформам расхаживают туда-сюда двое японских солдат с овчарками на поводках, тут же несколько десятков пассажиров ждут своей очереди за железной оградой, кто сидя на корточках, кто стоя. На платформе торчит китаец в черной одежде с красным фонарем в руках, с восточной стороны доносятся гудки поезда. Земля под ногами отца задрожала, две овчарки залаяли, глядя на прибывающий поезд. Мимо пассажиров сновала туда-сюда какая-то бабулька, торгующая сигаретами и тыквенными семечкам. Паровоз с шумной одышкой остановился у платформы. Отец увидел, что паровоз тянет за собой больше двадцати длинных коробок, у первых десяти – множество квадратных окон и дверей, у остальных нет крыши, внутри навалены наспех какие-то вещи и прикрыты большим куском брезента цвета свежей травы. Несколько японцев из поезда радостно перекрикивались с японцами, стоявшими на платформе.
Отец услышал резкий выстрел из гаолянового поля к северу от железной дороги, и грузный японец, ехавший в товарном вагоне, покачнулся и повалился головой вперед. На сторожевых башнях тут же завыла волком сирена, только что сошедшие на платформу пассажиры и те, кто не успел сесть на поезд, бросились врассыпную, овчарки остервенело залаяли, с башни застрочил пулемет, поливая гаоляновое поле ураганным огнем. В этой суматохе поезд тронулся, выпустив облако черного дыма, и над платформой полетела сажа. Дедушка, держа отца за руку, кинулся в маленький темный проулок.
Он толкнул полуприкрытые ворота и вошел в небольшой дворик. Под стрехой болтался красный бумажный фонарь, испускавший короткие вспышки слабого и загадочного света. В дверях, опираясь о косяк, стояла густо накрашенная женщина неопределенного возраста. Между багряно-красных губ виднелись два ряда маленьких белых зубок. Она широко улыбалась. Черные как смоль волосы были взъерошены, а за ухом красовался шелковый цветок.
– Братец! – кокетливо воскликнула женщина. – Стал командиром и забыл меня?
Она начала ластиться к дедушке, но тот осадил ее:
– В присутствии моего сына веди себя скромнее. Некогда мне с тобой тут сегодня болтать. Ты еще поддерживаешь связь с Пятым братом?
Женщина сердито бросилась к воротам, заперла их на засов, а потом сняла красный фонарь, пошла в дом и, скривившись, сообщила:
– Пятого брата побили солдаты гарнизона!
– Разве Сун Шунь из гарнизона не приходится ему названым братом?
– Ты думаешь, что на дружков-собутыльников можно положиться? После того, что случилось в Циндао, я тут словно по лезвию бритвы хожу.
– Не бойся, Пятый брат тебя не выдаст, он держит рот на замке. Доказал это, когда Цао Мэнцзю пытал его калеными сковородками.
– А ты чего пришел-то? Я слышала, ты разбил японскую автоколонну.
– И понес большие потери! Я убью эту сволочь Рябого Лэна.
– Не связывайся ты с этими людьми, проныры с завидущими глазами, тебе с ними не справиться.
Дедушка снял с пояса сверток с серебряными юанями и бросил на стол со словами:
– Пятьсот штук с красным донцем!
– Еще донце ему красное подавай. После того как арестовали Пятого брата, все на мне, а я даже стрелять не умею.
– Хватит мне тут! Вот пятьдесят юаней. Сама подумай, разве я тебя когда-то обижал?
– Братец, – сказала женщина. – Что ты такое говоришь? Мы ведь с тобой не чужие.
– Не испытывай мое терпение, – холодно процедил дедушка.
– Вам все равно из города не выйти.
– А это уже не твое дело. Давай пятьсот больших и еще пятьдесят маленьких.
Женщина вышла во двор, прислушалась и вошла в дом, затем открыла потайную дверку в стене и достала целую коробку золотистых пистолетных патронов.
Дедушка достал мешок, сложил патроны, прицепил мешок к поясу и велел отцу:
– Пошли.
Женщина остановила его:
– Как собираешься выбираться?
– Через железнодорожный вокзал. Перелезем через ограждение путей.
– Не выйдет. Там сторожевые башни, прожекторы, собаки и часовые.
Дедушка холодно усмехнулся:
– А мы попробуем. Не выйдет – вернемся.
Дедушка с отцом по темному проулку проскользнули к железнодорожному вокзалу, где не было крепостной стены. Они спрятались возле кузнечной мастерской, глядя на залитую светом платформу и множество часовых. Дедушка шепнул что-то отцу на ухо и потянул в другую сторону. К западу от здания вокзала располагалась открытая сортировочная станция, колючая проволока тянулась от этого здания до крепостной стены. Лучи прожекторов на сторожевых башнях скользили взад-вперед, освещая больше десятка железнодорожных путей. На сортировочной станции стоял высокий шест, на котором висела лампочка размером с бычье яйцо, в ее зеленом свете все предметы меняли обличье.
Отец лежал ничком рядом с дедушкой, наблюдая, как по ту сторону расхаживали часовые.
С запада примчался товарный поезд, из огромной трубы вырывалось множество ярко-красных искр. Свет от фар напоминал речку, которая с журчанием текла сюда издалека.
Дедушка с отцом проползли к сетке, подергали ее, хотели было сделать подкоп под ограждением, однако один из шипов колючей проволоки вонзился в отцовскую ладонь, и он сдавленно застонал.
Дедушка тихо спросил:
– Что такое?
– Пап, я руку поранил.
– Тут нам не пройти, давай возвращаться!
– Жаль, что у нас нет пистолетов.
– Так и с пистолетами бы не прорвались.
– Были бы пистолеты, мы бы первым делом разбили вон то бычье яйцо.
Они отступили в тень. Дедушка нащупал обломок кирпича и с силой метнул в сторону рельсов. Часовой тут же что-то пронзительно крикнул и пальнул из винтовки, после чего туда же направили свет прожектора. Ураганный пулеметный огонь едва не оглушил отца. Пули высекали о рельсы золотые искры.
Пятнадцатого числа восьмого лунного месяца, в праздник Середины осени, в уезде Гаоми устраивали большую ярмарку. Несмотря на войну, простым людям нужно было как-то жить, что-то есть и во что-то одеваться, а значит, торговля продолжалась. Людские потоки входили в город и выходили, толчея была такая, что яблоку негде упасть. В восемь часов утра на пост у северных ворот уездного города заступил парнишка по имени Гао Жун. Он по всей строгости опрашивал и досматривал всех входивших и выходивших. Ему казалось, что стоявший напротив японец смотрит на него очень недружелюбно.