Цао Второй после этих слов закрыл глаза, однако носильщики взбеленились и загалдели:
– Хозяин! Нельзя принижать свой авторитет, придавая решимости конкурентам.
– Серп глотать стоит, только если живот изогнут, – возразил Цао. – Вы что думаете, эти пятьсот серебряных так легко заработать? В усадьбе Ци семь узких ворот, а гроб тяжелый, внутри у него ртуть. Ртуть, слышите? Пошевелите своими собачьими мозгами и прикиньте, сколько он весит.
Выругавшись, Цао Второй холодно покосился на своих работников. Те какое-то время переглядывались, на лицах читалась непримиримость, но души охватило сомнение. Видя это, Цао Второй фыркнул и сказал:
– Идите. Пусть настоящие деньжищи заработает настоящий герой. А вы, мелкие людишки, беритесь за всякую ерунду – зарабатывайте по двадцать-тридцать юаней, носите для всяких голодранцев хлипкие гробы, и то для вас славно!
Слова Цао Второго обожгли сердца носильщиков. Дедушка сделал широкий шаг вперед и от лица всех крикнул:
– Работать на такого никудышного начальника, так задохнуться можно. У бездарного генерала все войско бездарное. Я на вас работать больше не буду!
Молодые носильщики вторили его крикам. Тут Цао Второй поднялся, с важным видом подошел к дедушке, с силой похлопал его по плечу и с чувством сказал:
– Чжаньао! Молодец! Настоящий сын дунбэйского Гаоми. Высокая награда от Ци на самом деле обида для нашего брата. Если вы все сообща вынесете гроб, то прославите дунбэйский Гаоми на всю округу. Как говорится, и за тысячу золотых не купишь мгновение славы. Вот только родоначальник Ци был секретарем императорской канцелярии, их семья придерживается строгих правил, вынести гроб очень непросто, так что, братцы, ночь не спите, придумайте, как пройти через семь ворот.
Пока носильщики хором обсуждали, что делать, в ворота вошли два напыщенных господина, словно бы условились об этом заранее. Они назвались управляющими делами ханьлиньского академика из рода Ци и предложили носильщикам из дунбэйского Гаоми заработать кучу денег.
Они объяснили цель визита, и Цао Второй лениво поинтересовался:
– Сколько платите?
– Пятьсот серебряных наличными. Господин начальник, мало кто во всей Поднебесной предложит вам такую цену!
Цао Второй бросил на стол серебряную трубку от кальяна и холодно усмехнулся:
– Мы не испытываем недостатка ни в заказах, ни в деньгах. Поищите других мастеров.
Управляющий понял, к чему Цао клонит, и улыбнулся:
– Господин начальник, мы тут все знаем толк в торговле.
– Так и есть. За такую цену найдется желающий гроб тягать.
Цао Второй закрыл глаза с сонным видом.
Посетители обменялись многозначительными взглядами, после чего тот, что стоял впереди, заявил:
– Господин начальник, не ходите вокруг да около. Назовите свою цену.
– Я не стану из-за нескольких юаней рисковать жизнями своих людей.
Управляющий предложил:
– Шестьсот серебряных наличными!
Цао Второй сидел, как каменное изваяние.
– Семьсот! Семьсот юаней! Имейте совесть!
Цао Второй скривил уголки губ.
– Восемьсот! Больше дать не можем!
Цао Второй открыл глаза и твердым голосом заявил:
– Тысяча!
Управляющие надули щеки так, будто у них болели зубы, и остолбенело уставились в беспощадное лицо Цао:
– Господин начальник… такими деньгами мы не можем распоряжаться.
– Тогда вернитесь и скажите хозяевам. Тысяча юаней, на меньшее я не согласен.
– Хорошо. Завтра ждите новостей.
На следующее утро один из управляющих прискакал на фиолетовом коне из уездного города Цзяо, сообщил дату похорон и выплатил авансом пятьсот серебряных, вторую половину денег обещал отдать, когда гроб вынесут. От быстрого бега его конь истекал горячим потом, а в уголках губ скопилась белая пена.
Настал день похорон. Шестьдесят четыре носильщика встали затемно, развели огонь, приготовили поесть, плотно закусили, собрали свои пожитки и при свете звезд потопали в уездный город. Цао Второй ехал следом на черном осле.
Дедушка четко помнил, что небо в то утро было высоким, звезды – редкими, роса – прохладной, а спрятанный за поясом железный крюк больно давил на кости. Когда они добрались до уездного города, начало светать, но на улицах уже скопилось столько желающих поглазеть на похороны, что не протолкнуться. Когда они шли по улицам, слушая пересуды собравшихся, то поднимали головы и расправляли грудь, всем своим видом демонстрируя героический дух, в душе же испытывали крайнее волнение и беспокойство, тревога тяжким камнем давила на сердце.
Постройки с черепичными крышами, принадлежащие роду Ци, занимали аж половину улицы. Слуга проводил носильщиков через трое ворот, и они оказались в маленьком дворике, заполненном «снежными» деревьями и серебряными цветами, на земле повсюду лежали ритуальные деньги, над курильницами поднимался густой дым. С подобной роскошью обычному человеку не тягаться.
Управляющий привел хозяина и представил его Цао Второму. Главе рода Ци было около пятидесяти: худое лицо, маленький крючковатый нос, похожий на клюв орла, расположенный очень далеко от большого рта. Он окинул взглядом носильщиков Цао Второго, и дедушка приметил, что в его глазах вспыхнули огоньки. Хозяин кивнул Цао со словами:
– За тысячу юаней нужно соблюдать определенные правила.
Цао Второй в ответ тоже покивал и ушел с хозяином в дом.
Когда он вышел, его обычно лоснящееся лицо стало серым, как пепел, пальцы с длинными ногтями дрожали. Он собрал своих работников в углу у стены и сквозь зубы процедил:
– Конец нам, ребята!
Дедушка спросил:
– Что случилось, господин начальник?
– Ох, братцы! Этот гроб почти одинаковой ширины с воротами, а на крышке поставили чашу с вином. Хозяин сказал, мол, прольете хоть каплю – оштрафую на сотню юаней.
Носильщики так перепугались, что потеряли дар речи. Из погребального зала доносился протяжный плач, похожий на пение.
– Чжаньао, и что нам теперь делать? – поинтересовался Цао Второй.
Дедушка сказал:
– Раз уж мы тут, трусить уже поздно, пусть даже там внутри чугунные яйца, а вынести придется.
Цао тихонько сказал:
– Братцы, тогда идите. Если все получится, так мы будем одной семьей. Из этой тысячи мне и фэня[110] не нужно, все ваше.
Дедушка смерил его взглядом:
– Хватит тут болтать-то!
Цао Второй распорядился:
– Тогда готовимся. Чжаньао, Сыкуй, вы встанете спереди и сзади, под дном гроба пропустите веревку. Остальные… двадцать входят в комнату, только увидите, что гроб приподнялся над землей, сразу подставляете под него спины. Оставшиеся, будете за воротами на подхвате. Идите в ногу под звуки гонга. Братцы, я всем вам премного благодарен!
Цао Второй, который всегда был самодуром, поклонился до земли, а когда поднял голову, в его глазах блестели слезы.
Хозяин привел несколько слуг и с холодной усмешкой сообщил:
– Не торопитесь, сначала мы вас обыщем.
Цао Второй рассвирепел:
– Это что еще за правила?
– Правила тысячи юаней, – хохотнул хозяин.
Слуги вытащили припрятанные носильщиками крюки и кинули на землю. Крюки громко звякнули, а лица носильщиков приобрели серый оттенок.
Глядя на крюки, хозяин расхохотался.
Дедушка подумал: и то хорошо! Кто крюками цепляет за днище гроба – не герой. Душу охватило трагическое предчувствие, как если бы он шел к месту собственной казни. Дедушка плотно перемотал ноги, а потом задержал дыхание и затянул пояс так, что он аж врезался в живот. Когда носильщики вошли в зал с телом покойника, вся его родня разом перестала голосить, уставившись круглыми глазами на носильщиков и чашку с вином, едва не переливавшимся через край, которую поставили на гроб. В траурном зале от дыма свербело горло, было очень душно, а лица живых казались хищными масками, кружащими в воздухе.
Черный гроб ханьлиньского академика стоял на четырех низких табуретках, словно огромный корабль, причаливший к берегу. При виде этой махины сердца носильщиков забились так, словно в груди кто-то ударял в гонг и бил в барабаны. Дедушка снял со спины тонкую, но очень прочную корабельную веревку, сплетенную из самой качественной пеньки, и пропустил под днищем гроба. На концах у веревки были прикреплены две петли из грубого белого полотна. Носильщики привязали к ней несколько десятков мокрых белых тряпок, выстроились в два ряда по обе стороны от гроба, после чего дружно ухватились за веревку.
Цао Второй поднял гонг – дон-н-н-н! – звук вышел каким-то надтреснутым. Дедушка присел у переднего конца гроба – это место было самым опасным, самым важным и самым ответственным. Поскольку передний конец гроба, похожий на нос корабля, очень сильно задирался, то дедушка не мог выпрямить спину, и грубая веревка врезалась в шею и плечи. Он еще и встать-то не успел, а уже почувствовал всю тяжесть гроба.
Цао Второй трижды ударил в гонг, а потом заорал что есть мочи:
– Встаем!
Дедушка услышал три удара гонга, задержал дыхание, потом всю силу сосредоточил в коленях, а после команды Цао Второго, словно в тумане, сделал рывок, высвобождая эту силу. Дедушка представлял, что гроб с телом старого ханьлиньского академика уже оторвался от земли и плывет, словно пароход, в клубах дыма от благовоний, однако фантазии тут же разбились об ощущение, что его зад резко прижали к квадратной керамической плитке на полу, и от резкой боли в хребте.
Цао Второй чуть было не упал в обморок. Он видел, что огромный гроб не сдвинулся с места, как гигантское дерево, пустившее корни, а его ребята, словно стайка воробышков, с размаху врезавшихся в стекло, попадали на землю, их лица из бледно-красных стали от натуги черно-фиолетовыми, а потом серовато-белыми, как лишенный цвета мочевой пузырь свиньи. Он понял, что дело плохо. Спектакль не удался! Даже полный сил и энергии Юй Чжаньао сидит на полу с помертвевшим лицом, как женщина, потерявшая дитя. Стало ясно, что этот спектакль закончится полным провалом.