Один молодой парень из «Железного братства», которому взрывом перебило ногу, бросил перед собой карабин и саблю, повернулся к бегущим на него солдатам Восьмой армии и поднял вверх бледные руки. Паренек по-детски надул верхнюю губу, над которой едва-едва начал пробиваться тонкий нежный пушок, в узких глазах заблестели от страха слезы. Он жалобно запричитал:
– Дяденьки… не убивайте меня… дяденьки… не надо…
Один из солдат с пожелтевшими глазами замешкался, убрал ручную гранату, которую собирался метнуть в паренька, нагнулся, подобрал с земли карабин и винтовку, но не успел распрямиться, как услышал треск – пика вошла пареньку в живот и пробила насквозь. Старый вояка увидел, как красивый, что твой молодой огурчик, паренек содрогнулся всем телом, ухватился за пику и, широко открыв рот, крикнул:
– Мамочка!
Его красивая голова свесилась на грудь. Солдат с пожелтевшими глазами сердито развернулся и увидел своего товарища, которого ранило в поясницу, – это был смуглолицый человек средних лет, болезненно сжимавший пику, ставшую единым целом с молодым парнем. В тот момент, когда он воткнул свое оружие в живот бойца «Железного братства», один из раненых конников пробил ему выстрелом из пистолета левую почку.
Уничтожение конного отряда стало ударом по боевому духу «Железного братства». Если до сих пор они оказывали упорное сопротивление, прикрываясь флагами и другой похоронной атрибутикой, то теперь побежали на юг, волоча за собой винтовки. Как дедушка и Черное Око ни кричали им вслед, они не могли остановить трусливых заячьих ног. Дедушка протяжно вздохнул, одной рукой притянул к себе отца, пригнулся и побежал в сторону Мошуйхэ, не переставая отстреливаться.
Солдаты Цзяна, героически проявившие себя в бою, схватили оружие, что побросали члены «Железного братства», и радостно, с удвоенными силами кинулись преследовать противника, как если бы у тигра еще и крылья выросли, а Мелконогий Цзян по-прежнему бежал впереди всех. Дедушка подобрал японскую винтовку «Арисака-38», в спешке брошенную кем-то из «Железного братства», плюхнулся на кучу навоза, щелкнул затвором, дослав патрон в патронник – как только началась стрельба, дедушка вытащил из перевязи раненую руку, – и прижал приклад к распухшему и болевшему плечу. Бешеный стук сердце отдавался болью в ране, голова Мелконогого Цзяна болталась в прицеле туда-сюда. Для верности дедушка решил стрелять в грудь. Он нажал на спуск и, когда прозвучал выстрел, увидел, как Цзян обоими плечами подался вперед и упал. Его солдаты, которым успех вскружил голову, наспех попадали. Воспользовавшись этой возможностью, дедушка потащил отца по дымившейся черной земле догонять разбежавшийся отряд.
Своим выстрелом дедушка ранил Мелконогого Цзяна в лодыжку, к нему тут же подбежали санитары и перевязали рану. Подполз командир роты посмотреть, что с ним, но Цзян с пожелтевшим восковым лицом, покрытым испариной, твердым голосом приказал:
– Быстрее! Обо мне не думайте! Вдогонку! Заберите у них винтовки! Все до единой! Вперед, товарищи!
Лежавшие на земле солдаты Цзяогаоской части, подбодренные криком Мелконогого Цзяна, тут же повскакивали и ринулись в погоню навстречу одиноким выстрелам. Совершенно изнуренные бойцы «Железного братства» уже не могли бежать, они побросали винтовки и ждали момента, чтоб сдаться в плен.
– Стреляйте! Бейте их! – сердито рычал дедушка.
Один боец сказал ему:
– Командир, не будем их злить. Им нужны только винтовки, так давайте отдадим им винтовки, а сами вернемся домой сажать гаолян.
Черное Око выстрелил, однако и волосинки ничьей не зацепил, но ответом стал ураганный огонь из трех пистолетов-пулеметов, в результате чего трех членов «Железного братства» ранило, одного убило. Эти три пистолета-пулемета дедушка выменял у Рябого Лэна на заложников и берег для боя, а в итоге они попали в руки к врагам и стали орудием убийства его собственных ребят. Откуда Рябой Лэн раздобыл эти пистолеты-пулеметы, бесам и тем не ведомо.
Черное Око собирался снова выстрелить, но один из крепких бойцов «Железного братства» удержал его со словами:
– Хватит уже, начальник, не стоит дразнить свору бешеных псов.
Цзяогаоская часть наступала, и дедушке ничего не оставалось, кроме как опустить винтовку.
И в этот момент из-за насыпи залаял, словно пес, пулемет. Там и «Железное братство», и Цзяогаоскую часть давно уже поджидала куда более жестокая битва.
5
После пасмурной и дождливой осени тридцать девятого года пришла холодная зима. Собаки, которых отец с матерью и их друзьями так находчиво подорвали ручными гранатами и подстрелили, во влажной низине смерзлись в единое целое с поваленными гаоляновыми стеблями. А те псы, которые из ревности боролись за право лидерства и в итоге погибли, подорванные японскими лимонками у реки Мошуйхэ, буквально вмерзли в увядшую прибрежную траву. Измученные голодом вороны фиолетовыми клювами долбили одеревеневшие трупы псов и, словно черные тучи, курсировали туда-сюда между речкой и низиной. Вода в Мошуйхэ покрылась коркой льда, ближе к скоплению трупов этот лед был густо усеян зеленым пометом ворон. Низина тоже покрылась льдом, лед смешался с землей, и эта белая корка с шумом трескалась под ногами. Дедушка, отец, мать и тетка Лю проводили в спячке бесконечно долгую зиму в нашей захиревшей деревне. Отец и мать уже знали об отношениях между теткой Лю и отцом, и это не вызывало у них отторжения. В тот сложный период тетка Лю взяла на себя заботу о дедушке, отце и матери, и об этом мои родные не забыли и за несколько десятков лет. Имя тетки Лю сейчас занимает достойное место в нашем «семейном списке», оно значится после Ласки, та в свою очередь идет после бабушки, а бабушка после дедушки.
После того как наш пес, Красный, оторвал отцу одно яичко, дедушка погрузился в пучину отчаяния. Тетка Лю успокаивала его: «Одна головка чеснока острее». Краса, моя будущая мать, по указке тетки Лю заставила изуродованный после ранения «перчик» причудливой формы встать, подтвердив тем самым, что воскуривание благовоний рода Юй не прервется. Дедушка, услышав радостную новость, выскочил на улицу и, обращаясь к бледно-голубому небу, возносил молитвы. Это было поздней осенью, тогда в небе то и дело строгим строем пролетали на юг караваны гусей, а в низине появились сосульки, похожие на собачьи зубы. Подули северо-западные ветры, и началась такая студеная зима, каких почти не бывало в истории края.
Хибарку, в которой они ночевали, забили доверху сухими гаоляновыми листьями, а в помещении, где готовили пищу, запасли большое количество гаоляна. Дедушка с отцом частенько ходили охотиться на собак, чтобы добыть пропитание, укрепить здоровье и поправить физическую форму. Они надевали сшитые теткой Лю из собачьих шкур штаны и куртки, а также меховые шапки, изготовленные совместными усилиями тетки Лю и матери. Они прятались на холмах позади низины и из засады стреляли по собакам. В низину полакомиться мертвечиной приходили дикие собаки, неорганизованные и недисциплинированные. После того как нашего Красного убили, собаки в дунбэйском Гаоми из армии превратились в разрозненных солдат, стая так и не объединилась. Мир людей, который поздней осенью практически был порабощен собаками, зимой снова взял верх, человеческая натура победила собачью, серо-белые тропки, протоптанные сворой собак, постепенно слились с окружающей черной землей, и только обращаясь к своей памяти и воображению, можно было различить дорожки, оставшиеся после борьбы за господство.
Отец и дедушка ходили на охоту раз в два дня и каждый раз убивали по одной собаке. Благодаря полезному собачьему мясу отец и дедушка получали нужное количество питательных веществ и калорий и на следующий год весной были полны энергии и сил. Снятые с собак шкуры прибивали на разрушенной стене вокруг деревни, издали они напоминали прекрасные фрески. Весной сорокового года отец внезапно резко вырос на два кулака, и все благодаря жирному собачьему мясу. Псы, питавшиеся замерзшими трупами, нагуляли жир. Всю зиму отец питался собачатиной – можно сказать, это было замаскированным людоедством. Потом отец вырос очень крепким и здоровым и убивал, не моргнув глазом. Связано ли это с тем, что всю ту зиму он, в общем-то, ел человечину?
Разумеется, время от времени они пытались разнообразить свое питание, и тогда дедушка с отцом ходили в низину поохотиться на диких гусей.
Они отправлялись в путь, когда солнце заходило за гору, и прятались среди спутанных увядших гаоляновых стеблей, глядя, как огромное солнце, похожее на приплюснутый кровавый блин, потихоньку опускается за горизонт. Казалось, что по белому льду в низине кто-то разбрызгивал алую кровь. Трупы людей и собак, раньше наполовину скрытые водой, теперь торчали изо льда, мертвые псы, как и мертвые люди, скалили зубы. Набившие животы вороны летели к деревне, размахивая золотисто-красными крыльями. Там на высоких деревьях они свили себе гнезда. В низине мерцали блуждающие фосфорные огоньки – через несколько десятков лет в пасмурный день здесь их будет великое множество, а тогда всего лишь около десятка. С ног до головы одетые в собачьи шкуры мехом наружу, дедушка и отец скорее походили на собак, чем на людей. У отца разыгрался аппетит, и он с жадностью пожирал блины из гаоляновой муки, в которые была завернута собачатина, щедро приправленная крупинками соли. Дедушка велел ему чавкать потише – боялся, как бы их не услышали низко кружившие в небе дикие гуси. Он объяснил, что у гусей очень острый слух, с подветренной стороны они могут услышать за десять ли, а против ветра – за пять. Отец не поверил и продолжил лакомиться блинами с собачатиной, но уже не чавкал. Солнце закатилось, между небом и землей клубился фиолетовый туман, белый лед искрился матовым блеском. В стае было больше сорока гусей, они с громким гоготом реяли в небе, и в этих звуках звучала скорбь. Отец вспомнил свою мать, мою бабушку. Тут он выпустил газы, очень зловонные, и дедушка, прикрывая нос, тихо выругался: