Бабушка хмыкнула, и дедушка услышал плеск воды в тазу.
Когда Ласка вышла вылить воду, дедушка увидел, что ее лицо приобрело фиолетовый оттенок, а взгляд погас.
Через три дня бабушка сообщила, что поедет сжигать ритуальные деньги на могиле прабабушки. Она взяла на руки отца, села на черного мула и сказала Ласке:
– Сегодня не вернусь.
В ту ночь тетка Лю снова пошла на восточный двор играть в азартные игры с работниками винокурни, а в бабушкиной комнате опять запылали золотые языки пламени.
Звездной ночью бабушка поспешила вернуться домой. Она под окном подслушала, что происходит в комнате, а потом разразилась бранью.
Бабушка расцарапала Ласке все лицо до крови и влепила дедушке оплеуху по левой щеке. Дедушка рассмеялся. Бабушка снова замахнулась, но рядом с дедушкиной щекой рука вдруг замерла и обессиленно чиркнула дедушку по плечу. Зато дедушка одним ударом сбил бабушку с ног.
Она во весь голос разрыдалась.
Дедушка забрал Ласку с собой и ушел.
7
Члены «Железного братства» освободили одного из коней и велели дедушке и отцу сесть на него. Черное Око, подгоняя своего скакуна, мчался впереди всех, а красноречивый Пятый Заваруха, одинаково ненавидевший и КПК, и Гоминьдан, неспешно ехал вместе с дедушкой. Его пегий конь был совсем еще молодым, глядя на пятерых собратьев, несущихся впереди, он взволнованно мотал головой, хотел нагнать остальных, но хозяин без конца натягивал поводья, обуздывая его желание лететь. Пегий жеребчик обиделся и куснул вороного коня, на котором сидел дедушка, выплескивая тем самым недовольство хозяином. Вороной лягнул пегого в знак протеста. Дедушка придержал своего коня, пропуская пегого вперед, а когда расстояние между ними увеличилось до нескольких метров, поехал в хвосте за Заварухой. Теплая серо-синяя Мошуйхэ весело пела, влажный воздух, поднимавшийся над водой, перемещался в поля за насыпью. Из-за военных действий поля так и не убирали, поэтому на них проступал коричнево-желтый цвет хаоса и упадка, сухие стебли прошлогоднего гаоляна в основном так и остались лежать на земле, время от времени попадались стоявшие в растерянности одинокие крестьяне. Те, кто поумнее, подожгли на своих участках стерню, сухие гаоляновые стебли с треском горели, превращаясь в пепел и возвращаясь в породившую их черную землю.
Костры на бескрайних полях по обе стороны реки трепетали, как обрывки темно-красной ткани, темный дым струился под чистым словно лед небом. Удушливый запах горелого гаоляна забивал нос и горло. Пятый Заваруха, который не переставал разглагольствовать, повернулся в седле и сказал дедушке:
– Командир Юй, я тут уже полдня болтаю, а так и не услышал твоих соображений.
Дедушка горько усмехнулся:
– Да я ведь даже двух сотен иероглифов не знаю, зато мастер убивать да пожары устраивать. Лучше уж зарежьте, чем слушать все эти разговоры про государство да про партии.
– А как считаешь, когда японцев выгоним, кому должна достаться Поднебесная?
– Это меня не касается, мое у меня все равно никто оттяпать не рискнет!
– А если власть достанется коммунистам?
Дедушка заткнул одну ноздрю и высморкался.
– Тогда пусть правит Гоминьдан?
– Эти недоноски?!
– Так и есть. Гоминьдановцы двуличные, коммуняки хитрые. Все-таки Китаю нужен император. Я еще с детства в «Троецарствии» и «Речных заводях»[118] вычитал одну умную мысль: сколько бы ни длилась борьба, давно разделившийся должен воссоединиться, давно воссоединившийся должен разделиться, но Поднебесная все равно должна остаться в руках императора. Государство – это семья императора, семья – это государство императора, только так можно править, отдавая все моральные силы. Когда у власти какая-то партия, то все только и знают, что языками трепать, каждый перетягивает одеяло на себя, в итоге полный беспорядок.
Пятый Заваруха остановил коня, подождал дедушку, а потом наклонился к нему и сказал заговорщицким тоном:
– Командир Юй, я с детства не раз перечитывал «Троецарствие» и «Речные заводи», хорошо разбираюсь в стратагемах. Желчный пузырь у меня величиной с куриное яйцо[119], однако пока я не нашел себе начальника, которому служил бы верой и правдой. Я-то думал, что Черное Око – герой-удалец. Ради него я покинул свой дом и вступил в ряды его братства в надежде геройскими поступками прославить свой род. Кто же знал, что Черное Око тупой, как свинья, и бестолковый, как бык. Ни тебе смелости, ни тактики. Только и думает, как ему сохранить клочок земли на реке Яньшуйхэ. В древности говорили: «Птица выбирает себе хорошее дерево, а добрый конь начинает ржать при виде Бо Лэ[120]». Я тут поразмыслил и понял, что во всем огромном дунбэйском Гаоми есть только один великий герой – командир Юй. Поэтому я подговорил несколько десятков братьев, чтоб они подняли шум и вынудили Черное Око зазвать тебя в наши ряды. Эта тактика называется «заманить тигра в зал». В нашем братстве ты подобно вану Гоуцзяню станешь «почивать на хворосте и вкушать желчь»[121], завоюешь симпатию и авторитет у остальных, затем младший брат найдет лазейку, чтобы избавиться от Черного Ока, поставим тебя главным, наведем порядок и дисциплину, расширим отряд, сначала займем дунбэйский Гаоми, а потом двинемся на север, займем Пинду, Цзяо и объединим три этих района. Можно будет основать столицу в устье реки Яньшуйхэ, вывесить там знамя «Железного братства», ты будешь нашим правителем. Мы разошлем конницу в три стороны: первый отряд отправится завоевывать уезд Цзяо, второй – завоевывать Гаоми, а третий – Пинду. Уничтожим коммунистов, гоминьдан и японских чертей, а когда все три города окажутся в наших руках, считай, в Поднебесной установилась наша власть!
Дедушка чуть было не свалился с коня. Он удивленно смотрел на этого молодого, красивого, умного парня, и от волнения грудь сдавило так, что даже стало больно. Он остановил коня и дождался, пока перед глазами перестанут мельтешить черные точки. Ему хотелось скатиться с седла, встать на колени и поклониться, но он счел это неподобающим, протянул руку, схватил влажную от пота ладонь Пятого Заварухи и сказал, стуча зубами:
– Что ж мы раньше не встретились, почему так поздно?!
– Господин[122], не нужно излишних церемоний, давайте держаться одних помыслов и одних моральных устоев и сообща замышлять великое дело! – воскликнул Пятый Заваруха со слезами на глазах.
Черное Око, который оторвался от них на одно ли, остановил коня и крикнул:
– Ну, едете или нет?
Пятый Заваруха, сложив руки рупором, прокричал в ответ:
– Едем! У Лао Юя подпруга порвалась, как раз чиним!
Они услышали, как Черное Око выругался, и увидели, как он ударил по крупу своего коня плетью и тот, подскакивая, как огромный кролик, помчался вперед.
Пятый Заваруха, глядя на моего отца, который сидел на коне с блестящими глазами, сказал:
– Юй-младший, то, про что я сегодня говорил с твоим отцом, – дело особой важности, никто не должен узнать об этом!
Отец энергично покивал головой.
Пятый Заваруха отпустил натянутый повод, и пегий жеребчик распушил хвост и помчался вперед, а комья земли из-под его копыт полетели в речку.
Дедушка ощутил такую завершенность и ясность, каких доселе не испытывал. Слова Пятого Заварухи будто бы протерли его сердце, пока оно не заблестело, как зеркало. Счастье от того, что он наконец осознал цель борьбы и предвидел грядущие великие свершения, волнами поднималось в душе. Он пошевелил губами и произнес короткую фразу, которую не расслышал даже сидевший перед ним отец:
– Воля Неба!
Кони то неслись, то замедляли шаг. В полдень они спустились с насыпи к Мошуйхэ, а после обеда река уже осталась позади. Вечером дедушка, сидя верхом, увидел вдалеке речку Яньшуйхэ, что была наполовину уже Мошуйхэ и петляла среди солончаков. Ее серая поверхность напоминала матовое стекло, на котором поблескивали размытые пятна света.
8
История о том, как глава уезда Цао Мэнцзю прибегнул к хитрому плану, чтобы очистить дунбэйский Гаоми от разбойников во главе с моим дедушкой, произошла поздней осенью одна тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Когда дедушка был в диких горах острова Хоккайдо, он снова и снова воскрешал в памяти те трагичные события. Вспоминал, как трясся по ухабистым дорогам дунбэйского Гаоми в черном «шевроле» – каким же он тогда был самодовольным и бесподобно невежественным. Дедушка подумал, что сыграл роль птички-манка и заманил в ловушку восемьсот героев. Когда он вспоминал, как этих восемь сотен бойцов изрешетили пулеметы у пересохшей реки за пределами Цзинаньской[123] управы, у него холодели руки и ноги. Когда, набросив на плечи рваный холщовый мешок, он драной сеткой ловил в мелководной речке рыбу и видел в бухте, изогнутой в форме полумесяца, серо-синие волны, догонявшие друг дружку и напоминавшие гребни рисовых полей, то вспоминал реки Мошуйхэ и Яньшуйхэ в родном краю. А поджигая сучья, чтобы поджарить толстолобика, водившегося в этой реке на Хоккайдо, он размышлял о том, как его страшная ошибка унесла жизни восьмисот храбрецов…
Перед рассветом дедушка закинул ногу на глинобитную стену полицейского участка при Цзинаньской управе, вскарабкался наверх и оттуда съехал на кучу травы и обрезков бумаги, спугнув шаставших там двух диких котов. Он проскользнул в один из дворов, где обменял черную военную форму на лохмотья, после чего смешался с толпой на городских улицах и наблюдал, как его земляков и товарищей по одному заводят в крытые вагоны. На станции стояли в огромном количестве часовые, витал мрачный дух смерти, над крытым грузовым вагоном клубился темный дым, а из трубы паровоза со свистом вылетал фонтан пара…