Дедушка пожалел, что был таким мягким и добрым. Когда он взял в заложники Рябого Лэна, то потребовал сто винтовок, пятьдесят пистолетов-пулеметов и пятьдесят лошадей. Изначально он хотел взять еще и восемь пулеметов, но то ли запамятовал, то ли решил тогда, что от пулеметов нет особого толку – много лет разбойники использовали только короткоствольное оружие. Включи он тогда пулеметы в цену выкупа, сегодня Рябой Лэн не смог бы так бесчинствовать.
Раненый солдат Цзяогаоской части коснулся головой зеленой травы и в тот же момент бросил гранату. За насыпью раздался еле слышный взрыв, пулемет взлетел вверх и рухнул на землю. Герой, метнувший гранату, лежал на пологом склоне без движения, лишь кровь текла, и то с трудом, медленно-медленно. Дедушка тяжело вздохнул.
Пулеметы Лэна были полностью уничтожены. Дедушка крикнул:
– Доугуань!
Отца придавило двумя тяжелыми трупами. Он вообще-то не собирался притворяться мертвым, а наверное, решил, что уже умер, поскольку все его тело было в горячей крови, то ли чужой, то ли своей. Услышав крик дедушки, он поднял голову из-под трупа, вытер перепачканное кровью лицо и отозвался:
– Я тут, пап…
Из-за дамбы, словно грибы после дождя, начали выскакивать солдаты Рябого Лэна. С винтовками наперевес они кинулись вперед, а через сто метров по ним открыли огонь опомнившиеся бойцы Цзяна. Пистолеты-пулеметы, которые они отобрали у конного отряда Пятого Заварухи, стреляли очень громко, и солдаты Лэна, словно черепахи, вжимали головы в плечи.
Дедушка чуть приподнял труп и помог отцу вылезти.
– Ранен?
Отец подергал руками и ногами.
– Нет. А в заднице рана – так это меня Восьмая армия.
– Братцы, уходим! – велел дедушка.
Больше двадцати членов братства, забрызганные кровью, встали, опираясь на винтовки, и, пошатываясь, направились на север. Солдаты Цзяна не стали по ним стрелять, а отряд Лэна сделал несколько выстрелов, но все впустую: пули летели слишком высоко, издавая пронзительный свист.
За спиной раздался выстрел. Дедушка почувствовал, будто кто-то стукнул его по загривку, и весь жар тела сосредоточился в этой точке. Дедушка провел рукой – вся ладонь была в крови. Он повернулся и увидел, что Черное Око с выпущенными кишками распластался на земле, словно жаба, и мигает своим огромным черным оком – раз, второй, третий, а на лице застыли две золотистые слезинки.
Дедушка еле заметно улыбнулся Черному Оку, легонько кивнул, взял отца за руку и тихонько пошел прочь.
За спиной снова раздался выстрел.
Дедушка протяжно вздохнул. Отец обернулся и увидел, что на виске у Черного Ока маленькая черная дырочка, а на обгоревшем от порохового дыма лице висит ниточка белой жидкости.
Ближе к вечеру отряд Лэна окружил отчаянно сопротивлявшихся солдат Цзяогаоской части и дедушкиных бойцов из «Железного братства» рядом с похоронными атрибутами, подготовленными для бабушкиных похорон. У тех и у других кончились боеприпасы, они скучились, стиснув зубы, и налитыми кровью глазами смотрели, как надвигается седьмая рота отряда Лэна, подоспевшая на подмогу. Заходящее солнце заливало своими лучами черную стонущую от боли землю. На ней лежали вповалку взращенные на кроваво-красном гаоляне сыны и дочери дунбэйского Гаоми, и не было им числа. Кровь текла ручейками, соединяясь в кровавые реки. Запах крови привлек воронов, от природы любящих мертвечину, они забыли вернуться в свои гнезда и кружили над полем боя. Большая часть птиц летала над трупами лошадей – так прожорливые дети стараются отхватить сначала кусок побольше.
Бабушкин гроб уже показался из-под большого паланкина, его поверхность испещряли белые крапинки – следы от пуль. Несколько часов назад гроб служил защитным экраном в борьбе Восьмой армии и «Железного братства» с отрядом Лэна. На жертвенниках вдоль дороги жареных уток, кур, свинину и баранину расстреляли в труху. В ходе боя солдаты Восьмой армии отстреливались, поглощая еду для жертвоприношений.
Несколько солдат Цзяогаоской части кинулись в атаку со штыками наперевес, но огонь отряда Лэна уложил их на землю.
– Руки вверх! Сдавайтесь! – закричали солдаты Лэна, выставив винтовки.
Деедушка с Мелконогим Цзяном переглянулись, но не сказали ни слова и почти одновременно подняли руки. Вслед за ними перепачканные свежей кровью руки подняли и остатки их разбитых армий.
Командир Лэн в белых перчатках, окруженный охранниками, подошел к ним, хохотнул и сказал:
– Командир Юй! Командир Цзян! Вот и снова свиделись! Как говорится, для врагов всякая дорога узка. О чем сейчас думаете?
Дедушка скорбно воскликнул:
– Сожалеем!
Цзян сказал:
– Я доведу до сведения Гоминьдана в Яньани про ваши чудовищные преступления, про то, что вы нарушили единый антияпонский национальный фронт!
Рябой Лэн хлестнул его кнутом и выругался:
– Чертова Восьмая армия, кости хрупкие, зато язык острый!
Затем он махнул своим подчиненным:
– Уведите их в деревню.
Отряд командира Лэна разместился на ночлег в нашей деревне. Пленных солдат Цзяогаоской части и бойцов «Железного братства» согнали под навес из циновок и выставили охрану – двадцать солдат с пистолетами-пулеметами. Ради жизни других людей никто не отваживался на безрассудные поступки, всю ночь не затихали стоны раненых и плач молодых парней, тосковавших по матерям, женам или возлюбленным. Отец словно раненый птенчик прижимался к дедушкиной груди, слушая, как бьется его сердце, то быстрее, то медленнее, словно ритмичная музыка. Обласканный теплым южным ветерком, отец сладко заснул. Он видел во сне какую-то женщину, которая была похожа одновременно и на бабушку, и на Красу и горячими пальцами теребила его перчик, весь в шрамах, отчего вдоль позвоночника прокатилась дрожь, подобная внезапному грому… Отец резко проснулся в полном расстройстве. Из полей доносились стоны раненых. Он вспомнил детали сна, удивился и испугался, но не решился рассказывать дедушке, а тихонько сел и из-под навеса глядел на узкую полоску Млечного Пути, а потом внезапно подумал: ведь мне скоро шестнадцать!
Когда рассвело, солдаты из отряда Лэна разобрали несколько навесов, раздобыли несколько больших мотков веревки и связали пленных по пять человек, а потом привязали к ивам, где вчера еще паслись кони «Железного братства». Мелконогого Цзяна, дедушку и отца связали вместе и отвели к самому крайнему дереву: отец шел впереди, за ним дедушка и самым последним Мелконогий Цзян. Под ногами отца булькала жидкая грязь – земля пропиталась лошадиной мочой, там-сям попадались кучи конского навоза. Эти кучи растоптали человеческие ноги, и в них поблескивали покрытый густой слизью жмых и гаоляновые зернышки. Лекаря и его мула уже объели до окровавленного скелета, а под одиноким деревом в излучине возвышалась могила Большезубого Юя. Тот лотос все еще был на месте, вода поднялась, и цветы тянулись вверх, а на поверхности воды плавали свежие лотосовые листья величиной с ладонь. Излучину затянула желтоватая ряска, в которой жабы прокладывали дорожки зеленой воды, но ряска быстро смыкалась. Проходя мимо земляного вала, отец увидел, что в поле сохранились следы вчерашнего побоища. Остатки похоронной процессии лежали на дороге словно огромный расчлененный удав. Десяток солдат из отряда Лэна топорами и штыками разрубали трупы коней. В прозрачном воздухе висел темно-красный запах крови.
Он услышал, как командир Цзян протяжно вздохнул, и с ненавистью обернулся. Обернулся и дедушка. Отец увидел, как дедушка и Мелконогий Цзян уставились друг на друга, на их лицах застыло скорбное выражение, под уставшими веками глаза утратили блеск. Рана на дедушкином плече загноилась, от нее исходил запах тухлятины, который привлекал красноголовых зеленых мух, облепивших останки мертвого мула и труп его хозяина. Повязка на ноге Мелконогого Цзяна сползла и теперь болталась на щиколотке, словно кишка, а из раны, нанесенной дедушкой, все еще сочилась кровь.
Взгляды дедушки и Мелконогого Цзяна встретились, оба приоткрыли рты, словно хотели что-то сказать, да так и не сказали. Отец тоже вздохнул и отвернулся. Перед его взором простиралась черная равнина, окутанная белесым туманом. Над равниной громко рыдали души невинно убиенных, от их голосов у отца стучало в ушах, перед глазами все плыло. Он видел, как солдаты из отряда Лэна переносят на берег куски пропитавшегося кровью конского мяса, а над их головами на дерево взлетает ворон, держа в клюве конские кишки.
К деревьям в излучине привязали более восьмидесяти бойцов из отряда Цзяна и членов «Железного братства», последних было около двадцати, и их распределили среди солдат Цзяогаоской части. Отец увидел, что один из членов братства, мужчина лет пятидесяти, громко рыдает. У него на скуле зияла большая дыра, возможно, пробитая осколком гранаты, и слезы затекали в нее. Стоявший рядом солдат Цзяогаоской части толкнул его плечом и успокоил:
– Не реви, названый зять! В один прекрасный день мы еще поквитаемся с Чжан Чжуси!
Немолодой боец из «Железного братства» наклонил голову набок, вытер грязное лицо, шмыгнул носом:
– Да я не сестру твою оплакиваю. Она все равно уже померла, плачь не плачь – не оживет. Я нас оплакиваю. Мы же с тобой из соседних деревень, то и дело сталкивались, не родичи, конечно, но близкие друзья. Как мы до такого докатились? Я оплакиваю твоего племянника, моего сына, ему всего восемнадцать, пришел за мной в «Железное братство», всем сердцем хотел отомстить за твою старшую сестру, но и отомстить не отомстил, так еще и погубили вы его. Вы его проткнули штыком, он перед вами встал на колени, я своими глазами видел, а вы его все равно убили! Бездушные вы ублюдки! Неужели вас дома сыновья не ждут?!
Слезы в его глазах высохли от гнева, лицо приобрело хищный оскал. Он запрокинул голову и зарычал на оборванных солдат Цзяогаоской части, руки которых были скручены за спиной пеньковой веревкой:
– Скоты! Раз вы такие сильные, так и били бы япошек! Били бы желтомордых! Нас-то зачем трогать? Предатели! Вы как Чжан Банчан