Пошли? Вы видите?
– Д-да, – тихо ответила заинтригованная Ксения.
– Вы с сегодняшнего дня будете уверенно и красиво произносить слова, вам не придется стесняться своей речи, вы отныне станете говорить легко и красиво. Сейчас я буду произносить фразы, а вы будете повторять за мной… и у вас прекрасно получится… Вы меня слышите?
Слышите меня?
– Да…
– Вспомним стихи Никитина. Конечно, вы читали их когда-то. Теперь вспомним вместе. “Дремлет чуткий камыш… тишь, безлюдье вокруг…”
Повторите.
– “Дремлет чуткий камыш… тишь, безлюдье вокруг…” – зашелестела
Ксения, произнося слова вполне правильно.
– “Чуть приметна тропинка росистая… Куст заденешь плечом – на лицо тебе вдруг с листьев брызнет роса серебристая…”
– “Роса серебристая…” – вторила Ксения.
– “Сняли сети с шестов, весла к лодкам несут…” – Углев специально читает стихи со многими “ш” и “с”… и девица чисто повторяет за ним.
Теперь можно взять прозу. Того же изумительного Бунина.
– “Как трепетно ждал я вечера! Вот оно, мерещилось мне, наконец-то!
Что наконец-то, что именно? Какая-то роковая и как будто уже давно вожделенная грань, через которую наконец и я должен переступить, жуткий порог какого-то греховного рая…” – “Или я напрасно читаю девице эти пугающие мысли юного Бунина? Впрочем, сейчас она занята произношением…” – “И мне уже казалось, что все это будет или, по крайней мере, начнется нынче же вечером. Я сходил к парикмахеру, который постриг меня “бобриком” и, надушив, взодрал этот бобрик сально и пряно вонявшей щеткой, я чуть не час мылся, наряжался и чистился дома и, когда шел в сад, чувствовал, как у меня леденеют руки и огнем пылают уши…”
– “…огнем пылают уши”, – закончила вслед за ним Ксения. Она пребывала как бы в полусне, но тараторила сейчас, как некогда мать, бегло и правильно. Углев специально ускорил ритм – получилось и в таком ритме. Гипноз есть гипноз.
– А сейчас мы с тобой вместе скажем вот какие слова. Отныне я буду говорить легко и четко, легко и правильно… любые слова, даже со всякими шипящими звуками… я буду говорить легко и правильно.
Ксения повторила за ним, а затем он хлопнул в ладони и рассмеялся.
– Что? – вздрогнув, словно проснулась гостья.
– Бабочка влетела в окно… и улетела… Как вы себя чувствуете? Вы немножко забылись, пока я чай ставил.
Нахмурив нежные белесые бровки, она смотрела на него.
– А мне приснилось…
– Что?
– Что я читала Бунина.
– И очень хорошо. Это лучший писатель России. Как только у вас выберется минута, читайте его. И читайте вслух. У вас получится это легко и красиво.
– А в магазинах его продают?
– Конечно.
– Я маму попрошу. Спасибо. Я пойду. Что-то голова немного кружится.
– И девица медленно побрела по лестнице с деревянного этажа на землю.
Не успел порадоваться Углев своему эксперименту, выкурить медленно и сладко сигарету, как в комнату вбежала Татьяна. На этот раз она была не с подносом и дарами для учителя, да и вид ее никак не располагал к душевным беседам – глаза сверкают, ушки пламенные.
– Вы что тут делали с моей дочкой?!
– Я?! – Валентин Петрович недоуменно воззрился на Татьяну. Встал. -
Здравствуйте. Занимался.
– Чем занимались?
– Языком, – отвечал Углев. – А в чем дело?
– Вы над ней сеанс гипноза учинили?
– Почему вы так думаете?
– А мы не думаем, знаем! – резко отвечала Татьяна, глядя на учителя совершенно иначе, нежели обычно. – Да! Да! Каждый раз, когда она уходит куда-нибудь, мы кладем ей в карман диктофон. Включенный! И на него все записывается!
– Ну и что? Мы читали Бунина.
– А если это было лишь звуковым фоном?
Углев, от раздражения медленно темнея лицом, все же улыбнулся:
– Ганина! Не стыдно вам?! Я ищу способ…
– Способ?!. Ха-ха… – Молодая женщина была неузнаваема.
– Ищу способ воздействия, чтобы убрать ее пришепетывание, невнятицу речи.
– Нет у нее никакой невнятицы! Она замечательно говорит!
– Ну, если вы мне не доверяете… приладьте ей на плечо или еще куда видеокамеру.
– Мне не до шуток! – воскликнула Татьяна. Cегодня Углеву ее симпатичное округлое лицо показалось квадратным. И к тому же от нее удушающе-сладко пахло дезодорантом.
Валентин Петрович машинально сложил на столе двумя высокими стопками книги (Бунин, Лермонтов, Лотман, Некрасов, Даль) и поднял на гостью уже спокойные глаза, спокойные, но от гнева слепые.
– Можете сводить вашу дочь в больницу или в милицию… убедитесь, что я к ней не прикасался. И на этом все, увольте. Я у вас не брал за весенние занятия денег, возьмите их себе. С вами я больше не работаю! До свидания.
– С удовольствием! – глупо и язвительно кивала Татьяна. – А гипнотизировать не позволим… читали мы… как юных девушек всякие гуру…
Вдруг в дверях появился еще один из семейства Ченцовых – сам Игорь.
Он был на этот раз трезв и спокоен, в белом пиджаке и белых брюках, прямо как будто с белой яхты на берег сошел.
– О чем базар? Пусть учит как угодно…
– Как это так?!
– Иди отсюда.
– Что?!
– Иди, говорю! Главное, чтобы получилось, чтобы соответствовала, так сказать, стандартам, верно, Валентин Петрович?
Углев молчал. С Ксенией он больше заниматься не будет.
– Со мной она и так не пропадет, – зло ответила мужу Татьяна.
– Вы извините ее, Валентин Петрович, – продолжал Игорь. – Ну иди, иди домой… с этими игрушками ребенка проверяет. А Ксенька глупая. Я бы на эту пленку черт что записал… вопли всякие, а потом бы устроил дома хохму… Иди, говорю! Мне нужно, чтобы она получилась вровень с лучшими учениками Валентина Петровича. Ведь вы можете!
– Да что он может?.. – воскликнула Татьяна. И, пометавшись взглядом по комнате, вдруг расширила глаза. Сейчас будет врать, Углев помнил эту ее привычку.
– А вы знаете, что супруга ваша гуляет с директором библиотеки?
– Сейчас, по улицам? – как будто не понял Углев. – Пусть.
Татьяна, громко топнув ножкой, убежала. Игорь привычно улыбнулся старому учителю:
– Не берите в голову. Ну их, баб, в болото, как говорит Анатолий
Янович. И чего завелась? Да куплю я ей новые слезы, – и, увидев по выражению глаз старика, что тот не понял, раздраженно пояснил: -
Грабанули ее… вечером сунулась в разменку, подошел, говорит, симпатичный фраер, улыбается: я разменяю хорошо… – и она, как во сне, с ним за угол… отняли баксы, а главное, серьги сняли, а там,
Валентин Петрович, настоящие были, “изюмы”… она-то всем рассказывала, что настоящие в сейфе, а эти – стразы… говорит, так и сказала парням, а они: нам все равно. Думаю, кто-то из наших навел…
– Ченцов без приглашения сел на стул, помолчал, сжав розовые губы, которые от этого стали похожи на мясо креветок, которыми Ченцов как-то угощал. – У меня пара вопросов… поможете? Я вот надумал деньги на церковь дать… строят новую на окраине… Как называть главного там, нашего Ипполита?
– В своем кругу – владыка. А вообще-то, ваше преосвященство.
– А святейший или как там?
– Святешейство? Это к патриарху так обращаются.
– Точно?
– По-моему, точно.
– По-моему… или вы не знаете? – Голос у Игоря стал напряженней. – Вы все знаете. Не хотите помочь?
– Да правда же, хочу, – уже удивленно отвечал Валентин Петрович. И тоже сел, внимательно разглядывая молодого человека.
– Мне нужно с ним лично поговорить, понимаете? Я сказал помощникам, что бабки дам, думал, сразу к нему поведут, а один вроде мышки с хвостом: вы крещеный? Говорит, суров наш Ипполит… в церкви-то бывали? Я зашел… Валентин Петрович, как там что называется?
– В храме?
– Ну, где же еще? – уже почти зло торопил Игорь, елозя белыми ботинками по полу. – Вот как зайдешь…
– В центре восточная, главная часть вроде комода – престол. Это часть алтаря. За престолом иконостас. Место за престолом называется горним местом. Тут же ризница, там разрешается бывать только мужчинам.
– Ясно, дальше!
– А что вас интересует? Одежда священнослужителей? Как называется какая молитва?
– Пока предметы. Вот как зайдешь…
– Предметы… Перед иконостасом приподнятая часть, ну как сцена, это солея. Выступающая полукружием часть солеи – амвон. С амвона произносят проповеди. Что еще? – Углев задумался. – Предметы…
– Ну?! Валентин Петрович!
– Да, Царские врата. Это двустворчатые двери напротив престола.
Обычно на них висят иконы Благовещения и четырех евангелистов. Вам сказать кого? Матфея, Луки, Иоанна… – Углев смутился. – Кто же еще четвертый?
– Да, кто четвертый?! – Игорь взвинченно смотрел в лицо учителю, хотя ему вряд ли это было так необходимо знать.
– По моему, Марка… или Петра? – окончательно смутившись, Валентин
Петрович жалобно пробормотал: – Вы имейте в виду, я хоть и крещеный человек, однако в религиозной сфере не самый образованный. Вы у попов бы и спросили.
Игорь сквозь зубы выругался.
– Неудобно, тут же донесут. А этот, который как мышка, смотрите: наш
Ипполит суров…
“Зачем ему Ипполит? – подумал, закуривая, Углев. – Ну, хочешь перевести деньги – переведи. Или хочет в особо тяжких грехах покаяться? Интересно все же, как он такие большие деньги заработал?
Ведь умом особым не блещет”.
– А вот скажите, – безо всякого перехода спросил Ченцов, – если бы я был поручик, а обращался к генералу? Ваше превосходительство?
– В царской армии?
– Да при чем тут царская… Сейчас!
– Сейчас… товарищ генерал.
– Все-таки товарищ? – неприязненно спросил Игорь.
“Да что с ним? – Валентин Петрович тяжело поднялся. – Как он нахально говорит со мной! А еще недавно льстили со своей Татьяной, изображали преклонение. Смешно!”
– Да, товарищ генерал, – он старался отвечать уже как можно более сдержанно, как будто говорил с больным. – И флаг красный в армии.
– Это я знаю! – раздраженно отвечал Игорь. И вдруг – это было видно, – сам себя переборов, улыбнулся во всю свою светлую мальчишескую улыбку, вскочил. – Ладно. Будем работать. Мы победим.