Экипаж уже ожидал её у ворот, когда Ирецкая лично вышла проводить воспитанницу. Приехал Иван Тимофеевич – пожилой сухопарый возница, к которому часто обращались в институте, когда требовалась срочная поездка. К примеру, к зубному врачу. Иван Тимофеевич знал все дороги в Петербурге, мог ловко объехать любой затор и всегда ездил столь аккуратно, будто возил не смолянок, а великих княжон. А ещё у старика были презабавные седые усы, торчащие в разные стороны. Зимой эти усы покрывались инеем, а щёки краснели от мороза, придавая старику вид добрый и ласковый.
– Полагаю, мне следовало бы поехать с вами, – задумчиво сказала Марья Андреевна, пока они шли к экипажу, запряжённому одной гнедой лошадкой с умными карими глазами. – Приличий ради.
– И сидеть в экипаже час, а то и полтора, покуда Танака-сама не убедится, что тему я усвоила? – Варя глубоко вздохнула. – Избавьте себя от этого удовольствия, Марья Андреевна. А меня от чувства неловкости и стыда за то, что моя упрямая учительница не приглашает посторонних в дом, даже чтобы вы могли подождать в коридоре.
Воронцова старалась говорить небрежно, но внутри всё затянулось в тугой узел от волнения. Что, если Ирецкая вдруг надумает ехать с ней? Не успела она порадоваться Ивану Тимофеевичу, с которым договориться было проще, чем увидеть тучи над Петербургом, как весь её план грозился рухнуть в мгновение ока. Но трижды в прошлом упрямой Ирецкой приходилось дожидаться в экипаже при скверной погоде, поэтому с разрешения родителей и Елены Александровны Варя выезжала одна в сопровождении знакомого извозчика.
– Различия культур, которые я, увы, понять не в силах. – Марья Андреевна сдержанно покачала головой, а затем со всей строгостью приказала: – Ведите себя достойно, Варвара Николаевна. Не забывайте, что честь Смольного – в каждой его воспитаннице.
Будто она того не знала. Или же собиралась вести себя недостойно.
– Oui, madame[18], – Варя грациозно присела в реверансе и затем подала руку Ивану Тимофеевичу, чтобы забраться внутрь.
За её спиной скрипнула дверца, и девушка закрылась на маленькую щеколду изнутри. В экипаже душно пахло чужими духами и чем-то жирным, вроде касторового масла или очень концентрированного крема. Похоже, до неё везли какую-то пожилую кокотку, уж больно запах соответствующий. Дышать решительно невозможно, однако придётся потерпеть.
Пока возница забирался на своё место, экипаж качнулся из стороны в сторону, будто лодка на волнах. Варя дождалась, когда они отъедут от Смольного на достаточное расстояние, а затем пересела на сиденье напротив, чтобы ехать спиной вперёд, и постучала в маленькое окошко, после чего приоткрыла его.
– Иван Тимофеевич?
– Что, барышня? – возница глянул на неё. – Ежели пахнет дурно, уж простите. Отвозил тут двух пожилых…
– Нет-нет, – торопливо перебила Варя. – Вы скажите, как ваше здоровье? Мне почудилось, у вас спина болит. Вы с таким трудом на козлы взобрались…
Она завела с ним беседу о том, как у всех возниц болят спины и немеют конечности из-за трудной работы в одном положении, посетовала, посочувствовала со всей искренностью, а потом вдруг сказала ни с того ни с сего:
– Иван Тимофеевич, мне надо по другому адресу сейчас, а вовсе не туда, куда вас направила моя классная дама.
– Ишь, какая прыткая! Это куда же? – изумился возница.
Варя назвала адрес Обухова.
Иван Тимофеевич озорно крякнул и пригладил усы.
– Не положено, – только и сказал он.
Девушка молча достала из портфеля припасённую монету и протянула через открытое оконце со словами:
– Вам на доктора, спину подлечить.
– Так ведь… – начал было возница.
– На обратном пути столько же дам. Но прошу вас, ни слова никому. У меня дело к горничной князя. Не беспокойтесь, никто не знает о том, куда вы меня возили.
– А…
– А по первому адресу мне не надобно вовсе.
– Барышня-барышня, – пожурил Иван Тимофеевич. Он говорил мягко и с отеческой заботой, как человек, который хочет добра, но и от денег бы не отказался. – Нельзя вам, Варвара Николаевна. И мне нельзя.
– Я бы больше дала, но мне папенька немного выделил. – Мысленно Варя с тоской пересчитала все свои внезапные траты. – Иван Тимофеевич, миленький. Мне правда надо с одним человеком повидаться. Очень быстро. Обещаю. А потом обратно поедем в институт.
Возница усмехнулся в усы. Почесал затылок под шапкой, сдвинув её набекрень. И всё же взял монетку. Сунул за пазуху, во внутренний карман на потёртом сюртуке. Переспросил адрес. И Варя с облегчением ответила.
От других смолянок она знала: с Иваном Тимофеевичем можно договориться. Чего нельзя сказать, к примеру, об упрямых садовниках, почтальонах и швейцарах в Смольном. К последним вовсе лучше не соваться. Записку подруге, сестре или даже маменьке с папенькой перво-наперво отнесёт классной даме на проверку, а уж та будет решать, позволительно ли её передавать или же нет. Не говоря уже о переписках с возлюбленными. Для того девушки прибегали к всяческим хитростям, вроде неприметных тайников в саду за монастырём, но и то с опаской.
Иван Тимофеевич был не таков. То ли от того, что остро нуждался в деньгах (говорили, у него мать дряхла и больна, жены нет, а пятерых детей надобно обучить, одеть и накормить), то ли просто отличался мягкосердечием. Он мог передать записочку, съездить за пирожными или забрать заказ с почты, вроде выписанной книги или журнала. О нём девочки разговаривали исключительно почтительным шёпотом, ещё и потому, что на подобные просьбы классных дам Иван Тимофеевич всегда упрямо отвечал отказом. Понимал, видимо, что его проверяют. Смолянок он никогда не выдавал, а если того требовал случай, то и не отходил ни на шаг.
Вот и теперь возница как бы невзначай спросил, наклонившись к приоткрытому окошку:
– К чему вам в тот дом, барышня?
Варя решила не озвучивать истинных целей, потому ответила неправду:
– Там горничной служит особа по фамилии Мильчина. Знаю, что у неё дети. Она хочет перевестись в другой дом, где будут платить побольше, но пока не имеет такой возможности. Я бы хотела помочь, но так, чтобы о том никто не узнал в институте. Знаете, Иван Тимофеевич, скажут ещё, дворянская дочка тешится и не в своё дело лезет. До папеньки моего дойдёт, чего доброго. Или до хозяина, у которого она сейчас трудится. Ни к чему это.
Возница крякнул, усмехаясь.
– Ваша правда, – наконец согласился он, и Варе стало стыдно за свою ложь. – Но только очень быстро, барышня. Иначе я за вами пойду.
– Я мигом, – торопливо заверила Воронцова, пусть и вовсе не представляла, сколько времени займёт беседа с Обуховым.
Дорога показалась ей долгой, как никогда прежде, пусть и заняла не более получаса. Варя не глядела в окно. Напротив, она села так, чтобы её не смогли увидеть с улицы, и лишь размышляла о том, что скажет Борису Ивановичу обо всей щекотливой ситуации. Но что бы ей ни приходило на ум, всё чудилось неубедительным и до смешного наивным.
– Прибыли, – вдруг сообщил возница.
Он остановил лошадку, спрыгнул с козел и подошёл к дверце, которую открыл, едва Варя успела щёлкнуть шпингалетом.
Иван Тимофеевич подал ей руку в чистой, но пожелтевшей от стирок перчатке:
– Мне пойти с вами?
– Нет, благодарю. Просто дождитесь меня, Иван Тимофеевич.
С его помощью Воронцова выбралась из экипажа и замерла.
Девушка очутилась на набережной Фонтанки перед парадной лестницей изысканного трёхэтажного особняка в стиле позднего Ренессанса. Здание смотрелось ярким пятном благодаря цвету спелого персика, с белоснежными колоннами и группой изящных кариатид, удерживающих своими телами портик над входом. Ажурные кованые решётки с пиками огибали весь первый этаж. Балконы второго этажа выглядели такими же ажурными и воздушными. Солнечный свет отражался в огромных намытых стёклах и придавал особняку лёгкий оттенок позолоты. Всё здание, несмотря на монументальность и внушительность, производило впечатление чего-то сказочного и невыразимо романтичного.
Варя ощутила волнение, от которого закололо в кончиках пальцев.
Возница тем временем терпеливо переминался с ноги на ногу за её спиной. Наверняка считал, что девица в любой миг передумает. Но Воронцова решила идти до конца.
Она лёгким шагом поднялась по широким белым ступеням и позвонила в электрический звонок, выделяющийся возле двери.
Где-то внутри раздался резкий, дребезжащий звук. Такой громкий, что не услышать его было попросту невозможно.
Открыл невысокий швейцар, молодой и русоволосый, прилизанный на одну сторону. Облачён он был в серо-зелёный сюртук и широкие форменные брюки.
– День добрый, сударыня. – Швейцар поклонился, а после смерил Воронцову взглядом. – Чем обязаны-с?
– Добрый день. – Варя до скрипа стиснула ручку портфеля. – Меня зовут Варвара Воронцова. Я бы хотела увидеть Бориса Ивановича Обухова. Передайте ему, пожалуйста, что у меня к нему срочное, даже безотлагательное дело.
Швейцар посторонился, пропуская девушку.
– Прошу вас, проходите, – предельно вежливо пригласил он. – Борис Иванович нынче отсутствует, но дома Герман Борисович. Он вас выслушает. Извольте ваш зонт-с.
Поборов мимолётную растерянность, Варя протянула зонт швейцару. Общение с младшим Обуховым в планы не входило, но всё же могло принести пользу, поэтому возражать она не стала.
Воронцова прошла за слугой мимо широкой лестницы с беломраморными перилами и очутилась в небольшой, но весьма уютной гостиной. Воронцовой хватило лишь раз обвести взглядом комнату, чтобы понять, сколь глубоко Обуховы уважают стиль французского Ренессанса.
– Будьте любезны, сударыня, подождите в этой комнате-с. Я схожу за Германом Борисовичем.
– Благодарю вас. – Варя медленно вплыла в помещение, продолжая взглядом впитывать детали изысканного интерьера.
Швейцар удалился, оставив гостью одну. В доме было так тихо, что девушка различила тиканье больших часов в смежной комнате и отдалённые голоса прислуги где-то на цокольном этаже.