– Герман не виноват, Борис Иванович, – горячо вступилась за него Варя. – Я сама поделилась с ним, насколько потрясена историей с кражей. Ведь в тот злосчастный день я присутствовала на балу вместе с подругами. Нас тоже наверняка допросят. Мы ни в чём не виноваты, но это столь страшно и унизительно, вы ведь понимаете? А Герман Борисович поделился со мною, что и вас допросили, хоть вы и вовсе с тем делом не связаны. – Варя прижала ладони к груди и пылко добавила: – Это такое потрясение. Я всей душой вам сочувствую.
Старший Обухов фыркнул и откинулся на спинку кресла. Слова Воронцовой его несколько успокоили и вместе с тем вызвали небольшое раздражение.
– Равная нелепость допрашивать юных девиц и отставных военных, – проворчал он. – Пусть лучше начнут со слуг или с тех, кому Куракин перешёл дорогу.
Варя слегка прикусила губу и робко спросила:
– Быть может, приставы могли подумать на вас, если между вами случался конфликт в прошлом?
Борис Иванович усмехнулся.
– Помилуйте. Мы с князем давно не имеем поводов для общения, не говоря уже о конфликтах. Он оставил службу, едва закончилась война. А размолвка за всё время у нас с ним произошла лишь одна. И то спустя годы мы вспоминаем о ней не иначе как в шутку.
Воронцова часто заморгала, не решаясь спросить.
Снова выручил Герман.
– Уж не о той дуэли речь, из-за которой вас, отец, лишили награды? – нарочито вежливо спросил он, забирая у Вари снимок, чтобы поставить его на место.
– Именно.
– Вы правы. Случай вышел презабавный, и вовсе на ссору непохожий, – небрежно заметил Герман, а потом лениво уточнил: – Изволите рассказать Варваре Николаевне?
– О, прошу вас, – Воронцова подалась вперёд, всячески демонстрируя живой интерес позой и поворотом головы к собеседнику.
– Да это и вправду анекдот скорее, нежели повод для преступления, – старший Обухов вновь повеселел. Он устроился удобнее в кресле и поведал охотно, как человек, истово любящий рассказы о военном прошлом. – Во время обороны Шипки мы оказались в малом числе. Ждали нападения турок. Готовились как могли, а сами мучились. Кто молился, кто со страху трясся. Я вот пытался прослыть здравомыслящим. Дёрнуло меня сказать, что позиция наша проигрышная, нас перебьют ещё до рассвета. А Куракин, горячая голова, возмутился. И трусом меня обозвал. – Обухов засмеялся густым, добродушным смехом, словно и вправду верил в то, что история вышла глупая. – Ну я оскорбления снести не смог. Гордость задушила. Вызвал Куракина на дуэль.
Варя сглотнула тяжело и взволнованно.
– Mon Dieu! Так ведь в военное время дуэли запрещены? – осторожно промолвила она.
– Думаете, милая Варвара Николаевна, нас это остановило? – Обухов утёр выступившие от смеха слёзы. – Мы, горячие головы, вздумали стреляться. А тут как раз турки напали. И дуэль наша так и не случилась, к счастью. Шипку мы отстояли. Господь помог, не иначе. – Он перекрестился. – В бою я получил ранение. Куракин предложил мне мир и принёс извинения. Но история с дуэлью дошла до Радищева и выше. И при раздаче памятных наград всяческого рода меня как зачинщика в списки не включили. А Куракин спустя несколько лет получил в числе прочего какую-то брошку от императрицы. Вот она-то и пропала. Да только к чему она мне? – Старший Обухов показал на стену с трофейными винтовками. – Вот если бы наполеоновское кремнёвое ружьё ему вручили, я бы позавидовал.
Воронцова понимающе кивнула. Обухов не походил на вора и уж точно не нуждался в брошке с рубинами. С его состоянием он мог позволить себе не одну подобную. Вот только «Красный кардинал» был подарком не простым, а памятным. Таким, какого Обухов, герой Шипки, оказался лишён из-за нелепой случайности. Тут важен не сам предмет, а обстоятельства его получения. Но Варя могла поклясться, что Борис Иванович не опустился бы до столь нелепого преступления. Однако же человек, решивший его подставить, собрался сыграть именно на истории с дуэлью как на мотиве преступления.
– Полагаете, князь Куракин и вправду подумал на вас, когда брошка пропала?
Старший Обухов пожал плечами, а потом упёрся в подлокотники и поднялся с кресла с тяжестью утомлённого возрастом человека.
– Я бы назвал нас с Александром Петровичем старыми приятелями. Но если он посчитал меня виновным, то я могу лишь пожалеть, что та дуэль так и не состоялась. – Он улыбнулся, но несколько натянуто, что от Вари не укрылось. – Вы меня простите, молодые люди. Я вам помешал. Сделаем вид, что я не врывался, снедаемый любопытством, как юнец. Герман, позаботься о гостье, а я, пожалуй, пойду к себе отдыхать. Варвара Николаевна, рад знакомству. Обязательно заглядывайте к нам снова. В любое время будем рады вашему обществу. Тогда уж подберём более приятные темы для беседы.
Он снова поцеловал её руку и после вежливого прощания удалился. А пока его шаги стихали в коридоре, Герман с виноватым видом негромко сказал:
– Простите. Я не думал, что слуги побегут к нему докладывать о вашем приезде. Он спал с самого обеда. Напротив, я хотел побеседовать с вами в тишине. Неловко вышло.
– Отнюдь. Главное, чтобы мой папенька от вашего о моём визите к вам не узнал. Остальное мелочи. – Варя встала с места и прошлась по кабинету, остановилась она вновь возле снимка с Обуховым и Куракиным. – Вся эта история с дуэлью и брошью и вправду подходит для мотива.
Герман встал за её плечом и вкрадчиво произнёс:
– Даже сильнее, чем вы думаете. Отец поведал вам не всю правду. Он эту историю полностью рассказывает крайне редко.
– Что вы имеете в виду? – Варя с озадаченным видом оглянулась.
Герман стоял близко и говорил тихо, чтобы их не могли услышать из коридора на случай, если мимо проходил кто-то из слуг:
– Та дуэль на самом деле состоялась. Отца ранили именно на ней, а вовсе не в сражении. Радищев правду знал, но решил замять конфликт. Однако же отца пожелал наказать, и, когда императору вздумалось раздавать очередные памятные подарки, имени отца в списке не оказалось. А вот князь Куракин, напротив, отличился особым мужеством в боях, и его простили. Но историю с вызовом на дуэль они изменили обоюдно, когда расспросы пошли, потому что Куракин сам отца на дуэли и подстрелил. За такое не то что в герои бы не записали, а отправили бы под суд.
На его последней фразе, произнесённой напряжённо и с жаром, Варя невольно вздрогнула.
Герман отошёл к камину и сказал громче, уже без всякой утайки:
– Не обижайтесь на отцовское любопытство. У меня есть три старшие сестры, которые повыходили замуж и оставили дом. – Он взял с каминной полки семейную фотокарточку и протянул её Варе. – Ещё есть младший брат, но он учится в гимназии в Москве. Домой приезжает только в каникулы. А матушка скончалась два года назад. Мой отец – образцовый семьянин. Ему сложно даётся эта тишина в столь большом доме. Поэтому любые мои дела он воспринимает с живым участием. Отсюда и его стремление помогать нуждающимся.
– Думаю, я вас вполне понимаю, у меня тоже большая семья, – заверила его Варя без лишних подробностей. Они и без того потеряли много времени. Стоило поспешить, поэтому она спросила: – Мог ли кто-то узнать об истории с дуэлью? Особенно правдивую её часть.
– Вряд ли отец и князь делали из неё большой секрет, – с сомнением произнёс Герман.
Он отвернулся от Вари так, что она невольно засмотрелась на его родинку у виска. Тёмное пятнышко теперь почему-то показалось Воронцовой милым, по форме немного напоминающим капельку. Ей даже пришлось отвернуться и возвратиться к изучению фотокарточек в рамках, чтобы только не рассматривать собеседника чересчур назойливо.
– Они порой пересекаются в одном дворянском клубе, – продолжал Герман. – Могли обмолвиться, но и то в шутку. Но народу в том клубе бывает много. Вряд ли мы сможем найти зачинщика просто в лице человека, который слышал про дуэль. Отец даже вам легко рассказал. Для него это просто эпизод юношеской глупости, не более.
Воронцова тем временем бездумно взяла один из снимков с молодым Борисом Обуховым на фоне то ли театра, то ли дворца. На этой фотокарточке у него ещё даже усов не было.
– Это в Болгарии, перед самым объявлением войны. В Софии, кажется, где он находился по служебным делам, – пояснил Герман. – Отец очень многое пережил и многих потерял, поэтому пошёл в армию воевать с турками без раздумий.
Месть старшему Обухову показалась девушке какой-то бессмысленной жестокостью. С фотокарточки на неё смотрел юнец с открытым лицом и ясными глазами, преисполненный чаяний и устремлений. Он служил в армии много лет, завёл семью, которую любил и без которой тосковал, помогал нуждающимся и даже не осудил чрезмерно любопытную девицу за её развязное появление в его доме, а, напротив, ответив на все её бестактные вопросы с отеческим терпением.
– Уверена, что надо искать врага вашего отца. – Варя возвратила снимок на место. – Поспрашивайте его о тех, с кем он общается в клубе. С кем у него ссоры. В том числе в деловых вопросах.
– Да-да, – оживился Герман. – Я уже попытался расспросить его с утра. Он упомянул одного человека, с которым, кстати, порой пикируется в клубе. Георгий Николаевич Нелидов его зовут. Не знаете такого? Он просил отца определить его сына, Андрея, на службу в хорошее место. Но так вышло, что Андрей погиб в Русско-японскую войну. Нелидов до сих пор пребывает в трауре. А как выпьет, начинает обвинять отца в том, что тот вместо хорошего места послал его наследника на верную смерть.
– Да, это может сойти за мотив для мести, – задумчиво согласилась Варя. – А ещё есть версии?
Она хотела спросить что-то, но замялась. Потеряла мысль, встретившись с холодными глазами Германа. Когда он вот так изучающе глядел на неё, внутри что-то обрывалось от предчувствия смутной, ничем не оправданной тревоги, граничащей с тщеславным удовольствием. Увы, Нина Адамовна была права: Герман Обухов хорош собой настолько, что любое его внимание вызывало приятный трепет. А это очень мешало Вариному маленькому авантюрному расследованию с целью выпутаться из истории, а не увязнуть в ней крепче некуда.