– Жжётся? – деликатно предположила она.
– Горит, – Рубинштейн жалобно захныкала. – Ужасно горит.
– Душа моя, – Варя ласково погладила её по голове. – Вы, вероятно, застудились. Босиком нельзя ходить. И сидеть на холодном.
– Вы тоже босиком, – Юленька неловко вытерла ладошкой слёзы.
– И мне нельзя, – согласилась Воронцова. Она обняла девочку одной рукой за плечи и повлекла в другую сторону. – Пойдёмте разбудим вашу классную даму и отведём вас в лазарет. Со мною тоже подобное случалось. Ужасно мучительный недуг. И весьма стыдный, соглашусь с вами. Но, к счастью, лечению поддаётся.
– А… – протянула Юленька, но завершить вопрос не решилась.
– Никому не скажу, обещаю, – заверила её Варя.
Ей сделалось невыразимо жаль несчастного ребёнка. Уж лучше бы Рубинштейн затеяла новую безобидную шалость, нежели страдала от расстройства мочевого пузыря.
Воронцова отвела девочку к её классной даме и всё ей объяснила, а когда Юля с наставницей ушли в лазарет будить доктора, возвратилась к себе и наконец уснула.
Но снился полнейший сумбур. На карнавальном балу все гости были в одинаковых масках красного кардинала, и Варя никак не могла отыскать среди них Германа Обухова. Ей постоянно попадались какие-то безобразные старики. А потом она вдруг увидела Якова в юнкерской форме. Он стоял посреди зала в луже крови и словно не мог понять, откуда она взялась. Когда же Варя приблизилась к нему, чтобы узнать, не ранен ли он, Яков превратился в красную птицу и улетел в раскрытое окно, не сказав ни слова.
Наутро она проснулась совершенно разбитой. Пыталась восстановить в памяти подробности сна, но они напрочь истёрлись. Истаяли вместе с промозглым перловым[39] туманом, который разлился по саду от самой Невы.
Глава 14
Maman[40] – так институтки звали промеж собой начальницу – поехала на бал с ними в сопровождении трёх классных дам.
Светлейшая княжна Ливен, разумеется, карнавального костюма не надела. Подобное ей не пристало. Однако строгое платье из тяжёлого тёмно-вишнёвого шевиота и матового шёлка смотрелось на этой внушительной даме весьма презентабельно.
Елена Александровна была женщиной крупной, высокой и слегка склонной к полноте. Лицо её удивительным образом сочетало доброту и строгость, и, хоть не отличалось привычной привлекательностью, все находили светлейшую княжну приятной и обаятельной. Елену Александровну, особу культурную и весьма образованную, почитали в высшем свете. Вот и сегодня перед ней открывали двери, мужчины кланялись с почтением и стремились поцеловать округлую руку в белой лайковой перчатке, а женщины приседали в реверан-сах и пускались в любезности на французском или немецком.
Группа старших смолянок в пёстрых карнавальных костюмах чинно шла за нею следом. Несмотря на разнообразие нарядов, всё равно угадывалась их принадлежность к общему институту.
Замыкали шествие классные дамы в синих платьях. Все три имели при себе ажурные серебряные полумаски на тонких ручках. Подобным можно было лишь подчеркнуть официальную роль на празднике, но никак не выделиться.
Каких только нарядов здесь на празднике не было! От расшитых национальных костюмов до сложных платьев образа маркизы де Помпадур – все они пестрели богатством и изысканностью, стремясь перещеголять друг друга и вернее запомниться. Разумеется, воспитанникам и воспитанницам казённых учебных заведений наряжаться чересчур вызывающе не разрешили, но и в незамысловатых на первый взгляд нарядах имелись изюминки.
Кроме того, мода на русский национальный костюм никуда не делась. Впечатления от костюмированного бала 1903 года, который состоялся в Зимнем дворце, не истёрлись ничуть. На нём вся знать веселилась в великолепных нарядах допетровских дней. Кафтаны из золотой и серебряной парчи, сарафаны, усыпанные жемчугами кокошники, одеяния стрельцов, сокольничих и бояр – все они придали и без того яркому светскому развлечению особое незабываемое настроение, которое после стремились скопировать многие в последующие годы.
На празднике в Михайловском замке бриллиантов и мехов, конечно, было значительно меньше. Да и фамильные драгоценности молодёжи никто надевать не разрешил. Но старшее поколение позволило себе чуть больше роскоши в костюмах, а младшее обошлось бисером и яркими тканями. Об этом маскараде было известно ещё в июле, и многие девушки не без удовольствия потратили летние каникулы на собственноручный пошив нарядов.
Переливались шелка и парча. Мягко шуршали многослойные юбки. Позвякивали бусы-рясны на кокошниках и повойниках. Атмосфера сказки царила в залах Михайловского замка. Она смешивалась с лёгкой музыкой и сладкими ароматами духов, вызывая волнующее покалывание в ладонях и стопах.
Нарядная молодёжь потихоньку заполняла просторные, богато украшенные помещения. Чинные светские расшаркивания, низкие поклоны и глубокие реверансы удивительным образом сочетались с неофициальными весёлыми приветствиями промеж родственниками. Кто-то обнялся. Кто-то расцеловал дочь в обе щёки со всей присущей родительской радостью.
Воронцовы на балу не ожидались, но Варя нисколько не тосковала. Напротив, она была рада, что не придётся объясняться с матушкой или развлекать сестру или братьев, раз ей нужно отыскать Германа Обухова для разговора. К счастью, не все люди были в масках. Почти никто не скрывал лиц. Да и её саму узнать было бы несложно.
Варя пришла на праздник в наряде, который Марина Быстрова восторженно окрестила Царевной Лебедь. Это был русский народный костюм: поверх белой шёлковой рубахи с высоким воротом-стойкой и с широкими у плеча и зауженными на запястьях рукавами надевался приталенный сарафан из изумительной перламутровой парчи. Сарафан сбегал до самого пола к сапожкам из белёной кожи с загнутыми мысами. Вышивка искусственным жемчугом украшала подол, манжеты и ворот. А три нити из такого же фальшивого жемчуга свисали от кокошника под подбородком. Головной убор был небольшим, но весьма искусно оформленным серебряной канителью и более мелкими жемчужинами. Свои карамельно-рыжие волосы Варя заплела в косу и украсила белой лентой. Воронцова душой не кривила: она себе в этом наряде нравилась. Чувствовала себя если не сказочной царевной, то настоящей княжной. А ещё Варя платьем очень гордилась, потому что сама трудилась над ним и мало кому из домашних позволила помогать ей.
Шедшая подле неё в паре Марина Быстрова выглядела не менее восхитительно. Её платье с расшитым лифом напоминало один из нарядов Екатерины Великой. Мариночка даже озаботилась накидкой со шлейфом, правда, небольшим, чтобы не мешать никому.
Следом шли сёстры Шагаровы, выглядящие слегка опечаленно, поскольку узнать в их костюмах балетные пачки можно было лишь с большим трудом. К и без того удлинённым юбкам пришили плотные кружева в несколько слоёв. Они полностью скрывали обувь. Длинные белые перчатки обтягивали руки до локтей, а на плечах лежали ажурные пелерины с одинаковыми камеями. Ничего общего с балетом.
Позади шла Эмилия Драйер в довольно простом розовом платье, пошитом на венецианский манер. К платью прилагалась полумаска, которая скрывала часть лица девушки и немного скрадывала её неизменно взволнованный вид.
Парой для Эмилии была Заревич. Сияющая от восторга София Владимировна нарядилась в пёстрый татарский национальный костюм из пурпурного бархата, просто потому что ей уж очень нравилось заплетать волосы в косы и украшать себя необычными головными уборами. Каждый год Заревич выбирала самые броские. Однажды на Крещение даже изобразила египетское платье и раздобыла в театре клафт, как у фараона. Остановить Софию было сложно. Вот и теперь она, кажется, радовалась празднику более всех, а сдерживалась лишь благодаря присутствию maman.
Прочие девушки были не менее прелестны и нежны. Яркими украшениями смотрелись они. И заметнее всех выделялась княжна Голицына в русском костюме, более вычурном, чем у Вари. На ней прочие гости задерживали взгляды дольше всех. Если Воронцова выглядела очаровательной Царевной Лебедь, то утончённая Венера Михайловна казалась настоящей гордой царицей – Хозяйкой Медной горы в своём малахитовом сарафане и высоком кокошнике. Впрочем, Воронцову это вполне устраивало. Она была бы рада даже поменяться платьями с одной из Шагаровых, чтобы выглядеть ещё неприметнее.
– Ах, какое всё красивое! – горячо прошептала Заревич, когда они прошли в бальную залу.
Здесь в свете хрустальных люстр уже собирались к танцу первые пары.
– И угощения носят, – заметила Наденька, проводив взглядом лакея с подносом.
Угощений действительно было много: как на столах у стен, так и у слуг, которые предлагали небольшие лакомства гостям на блюдах и подносах. Во фруктовницах красовался крупный виноград с ягодами такими спелыми, что на свет можно было увидеть семена сквозь тонкую кожицу и янтарную, сочную мякоть. На многоярусных фарфоровых тарелках произведениями искусства лежали пирожные с кремом и ягодами. Большинство из них были такими маленькими и аккуратными, что запросто поместились бы в рот на один укус для удобства робких барышень. Всё выглядело крайне аппетитным.
– Не объедайтесь сладким, – негромко сказала Ирецкая, словно прочитав мысли воспитанниц. – Soyez prudent[41].
При этом сама она бросила изучающий взгляд на столик с эклерами, словно выбирая глазами, что бы при случае попробовать самой.
После прибытия в зал последовала привычная череда скучных официальных приветствий и реверансов с хозяевами бала, меценатами, покровителями, инспекторами и начальством прочих институтов. Затем старшие заняли места на специально расставленных для них креслах, откуда можно было созерцать весь зал. Воспитанницам же разрешили пройтись, полюбоваться костюмами и интерьерами. А ещё потанцевать, но не более одного танца с каждым кавалером. Подобное полагалось считать небывалой поблажкой, если бы не пристальное внимание: классные дамы зорко приглядывали за воспитанницами.