Он осёкся, потому как уловил движение слева от себя. Закрывающая эркер штора колыхнулась, расходясь в стороны.
Герман Обухов выступил из укрытия. Его взгляд пылал возмущённым огнём, но голос звучал холодно, когда он сурово отчеканил:
– В таком случае вы угрожаете не тому человеку. Брошь у меня.
Зимницкий отшатнулся к стене, подальше от Германа. Глаза Павла Ильича распахнулись так широко, будто готовы были выскочить. Он не просто не ожидал свидетеля, который может прятаться за шторой, так ещё и не рассчитывал увидеть младшего Обухова. Варе даже подумалось, что в первые мгновения в сумраке коридора он принял юношу за отца – настолько сильно Герман походил на Бориса Ивановича в молодости. Наверняка и карнавальный наряд смутил Павла Ильича, который не сразу сообразил, кто предстал перед ним.
Побелевший Зимницкий ткнул револьвером в младшего Обухова, но затем вдруг, словно опомнившись, вновь вскинул трясущуюся руку в сторону Вари, когда та дёрнулась, чтобы отойти. Воронцова застыла, даже ладони, в которых сжимала все обличающие бумажки, подняла.
– Брошь у меня, – настойчивее повторил свою ложь Герман Борисович. – Не становитесь негодяем более, чем есть. Отпустите девушку. Она ни в чём не повинна и не должна в этом участвовать. – Он медленно протянул руку к Варе: – Варвара Николаевна, идите сюда. Вас не тронут.
– Стоять! – вскрикнул Зимницкий, потрясая рукой с револьвером. – Ни с места! Отдайте бумаги!
На его покатом лбу с глубокими залысинами блестящими каплями выступил пот. Он упёрся одной рукой в трость, чтобы стоять ровнее.
– Ты! – выплюнул он в сторону Вари так резко, что девушка вздрогнула. – Это всё ты виновата! Влезла, куда тебя не просили! Доверилась… кому? Сыну подлеца и труса! Такому же подлецу и трусу, который наверняка ни слову твоему не верил до сего момента!
Голос Зимницкого звучал зло и плаксиво, с глухим отчаянием.
– Ну отчего же не верил? – Герман боком двинулся вдоль стены с окнами, чтобы самому оказаться поближе к оторопевшей Варе. Он говорил спокойно, чуть растягивая слова, и двигался плавно, без резких движений. – Я сразу понял, что Варвара Николаевна не шутит, когда поведала мне про брошь и про то, что кто-то силится подставить моего отца. Целью этого человека, очевидно, был скандал. Столь громкий и унизительный, какой способен довести уважаемого пожилого дворянина со слабым сердцем до удара. И ему, признаюсь честно, это почти удалось. По вашей вине отец до сих пор приходит в себя.
На лице Зимницкого отобразилась нервная усмешка.
– По моей вине? – Он мотнул головой. Револьевер в его руке указал на Германа, а потом снова на Варю. – Да благодаря мне он жизнь прожил, совестью не мучимый, поскольку я ни разу его не упрекнул! Пора под конец расплатиться!
– Вашу сестру и племянника мне жаль. – Движения Германа стали ещё медленнее. Он не сводил взгляда с Зимницкого. – Но отец мой тут вовсе ни при чём. Вы не там ищите виновного.
– Хотите сказать, виноват в их смерти я сам, раз не поехал сразу, а на другого человека понадеялся? – Пётр Ильич переступил с ноги на ногу. Его глаза налились кровью. – Полагаете, я их сгубил?!
Револьвер задрожал в его руке. Дуло глядело теперь прямо в грудь Германа.
– Вовсе нет! – горячо заверила Воронцова, отвлекая внимание на себя. Она даже шагнула к нему, ласково улыбаясь, как старому другу. – Павел Ильич, ведь война была! Она одна и виновата в смерти невинных! Она и башибузуки, которым никто указывать толком и не мог. Они почуяли кровь. Слабость. И собственную безнаказанность. Вам это известно. Но слишком сильна была ваша боль, оттого и Борис Иванович Обухов видится вам наиболее достижимым виновником.
– Защищаешь его? – Зимницкий скривил губы. – Да ты вовсе не знаешь, о ком говоришь!
– Лучше оправдать десять виновных, чем обвинить одного невинного[46], – Варя пожала плечами и сделала ещё маленький шажок в сторону Германа, до которого оставалось всего ничего. – Столько лет прошло. Вы оба давно другие люди. Я Бориса Ивановича едва знаю, но хорошо знаю вас, Павел Ильич. И вы не таков, чтобы совершать преступления из мести и тем более убивать людей. Разве же я не права?
Зимницкий горестно покачал головой, словно сомневался в себе. Он опустил глаза лишь на мгновение, но этого хватило, чтобы Герман быстро преодолел разделявшее их расстояние и закрыл собой Варю.
В ответ на это порывистое движение Павел Ильич лишь глумливо рассмеялся.
– Игра в благородство вашему роду чужда, Обухов. – Револьвер дрожал в его руке. – Вам впору девицей прикрыться самому. Вы лживы и трусливы, как и ваш отец. Иначе бы серьёзнее отнеслись к её словам и давно пошли в полицию.
– Я и пошёл. Сразу, как понял, что Варвара Николаевна говорит правду, – Герман Борисович гордо выпрямился. – Переодетые полицейские сейчас в зале среди гостей. Уверен, наше длительное отсутствие уже заметили. Вам стоит отпустить нас и попытаться убраться из Петербурга, а лучше и из России как можно скорее.
– Вы лжёте. – Взгляд Зимницкого метнулся в пустой конец коридора, ведущий на лестницу для слуг.
– Нисколько, – невозмутимо ответил Обухов. – Отпустите нас и уходите. Двоих людей вы всё равно не убьёте. А выстрел только привлечёт ненужное внимание. Тогда уж вам точно не скрыться.
Зимницкий колебался недолго. Утомлённый этим разговором и раздосадованный его исходом, он устал держать поднятую руку с оружием.
Павел Ильич попятился к лестнице. Он ступал неловко. Трость теперь будто не помогала, а даже мешала, цепляясь за ковровую дорожку. Зрелище выходило жалкое. Зимницкий злился, его лицо побагровело. Губы мелко тряслись. И уже перед самым поворотом на лестницу он вдруг снова вскинул руку, чтобы прицелиться в Германа Обухова.
Варя разгадала его движение ещё до того, как револьвер поднялся. Что-то особенно недоброе промелькнуло во взгляде Павла Ильича, когда он напоследок глянул на Германа. Словно бы решился ради отмщения лишить Бориса Ивановича дорогого ему человека, чтобы тот испытал боль утраты в полной мере, как сам Павел Ильич когда-то.
Варя рывком сдёрнула шапку с Германа и швырнула её в Зимницкого, а сама, что было сил, оттолкнула младшего Обухова к стене.
Грянул выстрел.
Этот звук прозвучал громом, перекрыв доносившуюся из зала музыку.
Варя упала на пол, потеряв опору. Вспышка боли расцвела в ушибленном локте. Лента под косой развязалась, и кокошник упал с головы.
– Варвара Николаевна! – Герман оказался подле неё и склонился так, чтобы закрыть её собой. – Вы целы?
– Да, всё в порядке. В вас не попали? Где Зимницкий?
Обухов помог ей встать как раз в тот момент, когда в коридор вбежали люди. Первыми на месте происшествия очутились несколько мужчин из числа слуг и гостей. Герман прокричал им что-то о том, чтобы Зимницкого задержали, пока тот не сбежал. Началась суматоха.
Кто-то (вероятно, переодетый полицейский) опрометью бросился на лестницу, но, судя по крикам, догнать хромого старика с тростью не стоило особых усилий.
Коридор быстро заполнялся людьми.
Зажгли свет в электрических бра на стене. Варя, жмурясь, подняла с пола кокошник и плечом опёрлась о подставленное плечо Германа. Голова закружилась. Осознание случившегося медленно настигало её, вызывая озноб. В ушах зашумело. Хотелось закрыть глаза и провалиться сквозь землю.
Младший Обухов не отходил от неё ни на шаг. Он забрал у неё все бумажки и усадил на мягкую скамью. Он сам же и отвечал на вопросы, которые сыпались со всех сторон.
Но главный кошмар настиг Варю, когда в коридоре послышались знакомые встревоженные голоса. Княжна Ливен и Марья Андреевна спешили к ним сквозь любопытную толпу.
Ирецкая очутилась перед Воронцовой первой.
– Что произошло? – Её хмурый взгляд заметался от бледной Вари к Герману и обратно.
Классная дама присела перед воспитанницей, оттеснив мужчину.
– На меня только что было совершено покушение человеком, на которого я собрал улики, – Герман Борисович показал бумаги в своей руке. – Он планировал отомстить моему отцу, но решил, вероятно, ограничиться выстрелом в меня.
– Господи помилуй! Кто это был? – встревоженно спросила её светлость.
– Зимницкий Павел Ильич, – громко и чётко ответил Обухов, обводя ледяным взором толпу.
Коридор наполнился охами и встревоженными восклицаниями.
– А Варвара Николаевна… – начала было Ирецкая, которая уже присела возле воспитанницы и рассматривала её, чтобы убедиться, что девушка цела.
Но Герману хватило одного взгляда в умоляющие глаза Вари, чтобы без запинки сказать, перебив классную даму:
– Варвара Николаевна случайно услышала, как мы спорим, и вышла посмотреть, что происходит. Она узнала наши голоса. Зимницкий был другом её отца, – после чего он присел на корточки перед Воронцовой и поцеловал её руку. – Мне очень жаль, что вы стали свидетельницей столь ужасной сцены, Варвара Николаевна. И вместе с тем благодарю вас, что вмешались. Без вас меня бы уже не было на этом свете.
Варя рассеянно закивала, не в силах вымолвить ни слова.
Герман выпрямился.
Подоспел полицейский пристав, переодетый во фрак. Сквозь причитания Марьи Андреевны Варя услышала, как Герман сказал, что Зимницкий пытался подставить его отца ради застарелой мести, но, когда тот вычислил причастность Павла Ильича, тот приказал убрать его.
Герман показал ту записку, в которой упоминалась «несносная проблема», и сказал, что речь как раз о нём. Гул вокруг сделался ещё громче, и Обухов непреклонно заявил, что на все прочие вопросы будет отвечать полиция после того, как во всём разберётся.
На Варю Герман Борисович более не смотрел, но ей казалось, что каждая фраза прозвучала ради неё одной. Он взял всё на себя не моргнув и глазом и вскользь попросил пристава, чтобы её поскорее отпустили, дабы не тревожить ещё более, поскольку девушка ни при чём. Она лишь случайная свидетельница. Эта чуткая, благородная забота поразила её до глубины души.