Ирецкая что-то спрашивала, но Варя едва разбирала вопросы. Она спрятала лицо в ладонях, а отняла лишь, когда услышала голос Зимницкого.
– Бессовестная, голословная ложь! Ты ничего не докажешь, – холодно процедил он, когда полицейские возвратили его и повели дальше по коридору.
На Варю Павел Ильич не взглянул, щедро даруя всю свою ненависть одному лишь Герману.
– Вы стреляли в меня в общественном месте. Этого достаточно, – сухо возразил Герман. – Поверьте, ваша попытка довести моего почтенного отца до сердечного приступа вам с рук не сойдёт.
– Отправишь больного старика на каторгу, мальчишка? – прокричал Зимницкий напоследок, но его уже поволокли дальше.
– Безумец, – пронеслось в толпе.
В коридоре сделалось душно. Люди гудели, как встревоженный улей. От пёстрых нарядов рябило в глазах до тошноты.
Подоспел дежуривший на празднике врач. Его внимание досталось Варе, поскольку Герман сказал, что выстрел никого из них не задел благодаря именно её вмешательству.
Кругом звучали возгласы вроде «немыслимо», «скандал», «бал испорчен» и «кто бы мог подумать»! Но не один лишь страх сквозил в них. Варя безошибочно уловила восторг перед сенсационным событием, которое случилось не с ними. Бал вовсе не испорчен. Уже к утру этот выстрел наверняка обрастёт невероятными подробностями, которые будут разниться от газеты к газете. Оставалось смутно надеяться, что её имя не прозвучит в невыгодном свете. Возможно, Герману Борисовичу удастся уладить и это, раз он столь решительно и без колебаний взял всё на себя.
К тому времени, как врач закончил весьма поверхностный осмотр и даже не обнаружил ушиб на её локте, Варя окончательно пришла в себя. Она собралась с мыслями достаточно, чтобы обратиться к maman:
– Елена Александровна, мы уже можем уехать? Мне дурно здесь находиться. – Воронцова спросила так, чтобы голос звучал слабо и расстроенно, как и должен звучать у случайной свидетельницы скандального покушения.
– Сейчас, дитя моё, – с тёплой, почти материнской заботой ответила княжна Ливен.
Она отошла, чтобы справиться у пристава, могут ли они покинуть замок прямо сейчас. Варя проводила её взглядом, а потом повернула голову и встретилась глазами с Ирецкой.
Марья Андреевна смотрела пристально, словно бы с подозрением. От этого её совиный взор приобрёл весьма характерное недоверчивое выражение. Сердце Вари замерло в ожидании худшего, но классная дама промолчала, так и не озвучив ни одного подозрения.
Возвратилась maman и сказала, что их отпускают. Эта новость, кажется, у всех смолянок вызвала должное облегчение. Девушки стайкой окружили Воронцову на пути к экипажам. Они не шумели и не задавали вопросов, молчаливо поддерживая подругу. Расспросить они её ещё успеют сотню раз наедине, а при посторонних смолянки держались чинно и скромно, пресекая всякую попытку приблизиться к Варе.
Это удалось лишь лакею, который расторопно прошмыгнул мимо всех и первый оказался возле экипажа, чтобы открыть Воронцовой дверцу быстрее возницы.
– Осторожнее, милая барышня.
Она повернула голову на голос и признала в слуге Якова. Их взгляды пересеклись лишь мельком. Юноша показался ей не на шутку встревоженным, хоть и улыбался нарочито широко. Сама же Варя даже губами пошевелить не успела, чтобы сказать, что с ней всё хорошо. Наверняка Яков слышал выстрел и примчался в коридор вместе с остальными, когда всё уже случилось. Но поговорить с ним Воронцова не могла. Разве что после найдёт способ передать для него краткую объяснительную записку в «Рюмочную».
Следом за Варей в экипаж села сама Ирецкая, опередив прочих воспитанниц. Классная дама твёрдо решила не спускать с Воронцовой глаз. Она уселась подле неё и тихо сказала так, словно размышляла вслух:
– Сначала кража у князя Куракина. Теперь это покушение. Очередного визита приставов не миновать. Да и Мариинское ведомство после подобного в покое не оставит. – Марья Андреевна утомлённо вздохнула. – Убеждена, что более нас никуда не выпустят из института до самого конца учебного года.
Воронцова ничего не ответила. Она села поглубже в дальний угол и прикрыла глаза в надежде, что, когда она их откроет, всё окажется дурным сном, растаявшим поутру.
Глава 17
К утру всё лишь усугубилось.
На ночь Варю оставили в лазарете под присмотром дежурной сестры милосердия, но к завтраку уже отпустили, убедившись, что девушка здорова, а шок перенесла весьма легко. Воронцова направилась в столовую в сопровождении как никогда молчаливой Ирецкой.
Классная дама не изрекла ни единого нравоучения о том, что с благовоспитанными девицами не случается ничего подобного. Марья Андреевна выглядела особенно хмурой. А когда в столовой Варю обступили взволнованные подруги и начали расспрашивать наперебой, ведь накануне узнать подробности происшествия им так и не позволили: из кабинета maman Воронцову отправили прямиком в лазарет. Ирецкая все допросы пресекла парой кратких строгих замечаний, после чего велела воспитанницам вести себя прилично и приступать к трапезе.
Варя ловила на себе любопытные взгляды. Глаза Марины Быстровой так и блестели от предвкушения интересной истории, которую она пропустила. А вот Эмилия Драйер, напротив, выглядела ужасно напуганной и бледной. Воронцова предпочла бы первым делом переговорить именно с ней, раскрыть правду и успокоить, что самое страшное осталось позади. Однако с этим пришлось повременить.
В конце завтрака, когда девушки уже допивали чай с булкой, в столовую чинно вошла одна из инспектрис. Она что-то шепнула на ухо Ирецкой, и та обратилась к Варе:
– Варвара Николаевна, прибыла ваша матушка. Она ожидает в кабинете у её светлости.
Сказано это было сдержанно и официально, но Воронцовой почудилась жалость во взгляде классной дамы. Поэтому к матушке она шла, точно на страшный суд.
Но Капитолина Аркадьевна Воронцова вовсе не походила на взбалмошную мамочку, заламывающую руки в слезах, едва узнав о том потрясении, что настигло её дочь. Напротив, она хранила спокойствие со всем присущим ей достоинством.
Варя застала их с Еленой Александровной распивающими чай с мятными пряниками. Обе дамы сидели друг напротив друга за маленьким круглым столиком у окна с видом чинным, но вполне дружелюбно настроенным друг к другу.
– Bonjour, mesdames, – Варя остановилась, едва переступив порог, и присела в почтительном реверансе.
Капитолина Аркадьевна, облачённая в строгое платье густого сливового цвета, скользнула по дочери цепким взглядом, от которого вряд ли что-либо могло укрыться. Этот взгляд заставил Варю выпрямиться так, словно она была солдатом на плацу в ожидании государя императора.
– Ma chère enfant[47], – матушка послала ей ласковую улыбку, а после вновь обратилась к её светлости: – Елена Александровна, погода сегодня чудесная. Вы не станете возражать, если мы с Варварой немного прогуляемся в институтском саду? Я бы хотела пообщаться с дочерью приватно.
– Понимаю, – Елена Александровна ответила одобрительным наклоном головы. – Наденьте пальто, Варвара Николаевна. У реки прохладно.
Варя использовала время переодевания как краткую отсрочку для размышлений, но к тому моменту, как они вышли в сад, все доводы улетучились, стоило маменьке взять её под руку.
Неспешным прогулочным шагом они двинулись по тропинке меж облысевших клумб. С них убрали омертвелую растительность, освободив место для новых посадок на будущий год. Зимой здесь будет место для их игр на свежем воздухе. Возможно, даже зальют небольшой каток или позволят построить снежную крепость. Но до первых настоящих морозов было ещё далеко.
Утреннее небо, лишённое цвета, нависало над Петербургом низкой пеленой. Приглушённые краски природы навевали тоску своей серо-бурой палитрой. Даже матушкины волосы, видневшиеся из-под аккуратной коричневой шляпки, наводили на мысли об унылой осенней поре.
Прежде они цветом были такими же карамельно-рыжими, как у Вари, но с возрастом приобрели оттенок палой листвы. Первые серебряные нити блестели в них, будто первые заморозки в межсезонье. Капитолина Аркадьевна старела медленно и благородно. Её талия по-прежнему оставалась осиной, а походка – изящной. Не лишённая красоты, с годами маменька будто становилась горделивее и строже. Но вся её строгость немедля оборачивалась ласковой мягкостью, стоило ей улыбнуться, демонстрируя прелестные ямочки на щеках. Графиню Воронцову в высшем свете любовно прозвали Дианой Петербурга – в честь римской богини женственности, плодородия и охоты.
Едва они немного удалились от института, Капитолина Аркадьевна замедлила шаг, словно давала понять, что спешка нежелательна до тех пор, пока она не узнает у дочери всё, что нужно. Варя отчасти её понимала. Наверняка маменька уже в курсе происшествия в Михайловском замке. Загадкой оставалось лишь то, как ей удавалось сохранять столь завидное хладнокровие. Но она нашла, чем удивить дочь без применения прямых упрёков.
– Вы все такие разные у нас с отцом. – Матушка вздохнула мечтательно и протяжно. – Рома – упрямый и нетерпимый до невозможности. Живая озорница Настенька, которая теперь стала всецело заботой мужа, дай ему Господь терпения. Непоседливый, задиристый Костя. И наш тихий, робкий ангелочек Мишенька, которому всегда нужно особое внимание, иначе он чахнет. Но ты, моя душа… – Мама с пристальным прищуром глянула на неё искоса. – Ты – сложнее всех.
– Отчего же, маменька? – весело возмутилась Варя.
– Ты – хитрая лиса, – без всякого укора сообщила Капитолина Аркадьевна. – Про тебя – каждая вторая народная сказка, Варюша.
– Разве же так дурно быть немножко лисой?
– Лиса в сказках всегда сурово расплачивается за все свои хитрости. Порой даже идёт на воротник простому мужику.
Какое-то время Варя непонимающе смотрела на мать, затем моргнула несколько раз, словно разгоняя морок, и прямо спросила:
– Ты сердишься на меня?
Капитолина Аркадьевна подарила ей короткий саркастический смешок.