— Это необычайно! — сказала мистрис Уиллис. — Могу я спросить у вас, сударь, на чем основано ваше мнение?
— Это довольно ясно. Его мачты слишком тонки, его корпус слишком тяжел, его бока прямы, как церковные стены, и он слишком мелко сидит на воде. Кроме того, он не несет переднего паруса, и весь напор ветра сосредоточивается на корме. Наступит день, когда этот корабль пойдет кормою вперед.
Мистрис де-Ласей решила, что ее звание вдовы контр-адмирала обязывает ее показать, насколько хорошо она понимает морское дело.
— Конечно, это очень серьезные неудобства, — произнесла она, — и совершенно не понятно, как мой агент мог пренебрегать этим.
— Никогда я не слышал в мое время, — отозвался старый моряк, — чтобы об этом говорили, и, признаюсь, я слишком глуп, чтобы понять хоть половину того, что молодой человек только-что сказал.
— Кажется, старик, вы давно уже не были на море? — холодно сказал Уильдер.
— Пять-шесть лет со времени последнего и пятьдесят лет с первого раза, — отвечал старый моряк.
— Так вы не видите причин бояться? — спросила его снова мистрис Уиллис.
— Как бы стар и утомлен я ни был, сударыня, но если бы капитан захотел дать мне место на его борту, я поблагодарил бы его за это, как за милость. Я не вижу никакого недостатка в этом судне, сударыня! Именно таким образом всегда оснащивал свой корабль мой покойный достойный начальник, и я смею сказать, что никогда лучший моряк или более честный человек не служил во флоте его величества.
— Так вы были на королевской службе? А как имя вашего начальника?
— Как его имя? Мы, которые хорошо знали его, имели привычку звать его Хорошей Погодой, потому что под его начальством море всегда было прекрасно, и ветер был благоприятен, но на суше его звали храбрым и победоносным контр-адмиралом де-Ласей.
— Мой искусный и уважаемый супруг всегда оснащивал так свои корабли! — вскричала вдова контр-адмирала голосом, в котором чувствовалась удовлетворенная гордость.
Старый моряк с трудом поднялся с камня, на котором сидел, и промолвил с глубоким поклоном:
— Видеть перед собою супругу своего адмирала — это радость для моих старых глаз. Я служил шестнадцать лет на борту его первого корабля и больше пяти лет в той же эскадре. Смею сказать, что миледи, наверное, слышали о марсовом матросе Бобе Бенте.
— Без сомнения, без сомнения! Он любил говорить о тех, кто верно служил ему.
— Да! Это был добрый офицер, который никогда не забывал своего друга, будь его обязанности на мачте или в каюте. Это был друг матросов, контр-адмирал де-Ласей!
— Признательный человек, — произнесла мистрис де-Ласей. — Я уверена, что он прекрасно может судить о достоинствах корабля.
С этими словами вдова адмирала обратилась к Уильдеру и сказала с видом человека, твердо принявшего свое решение:
— Мы очень обязаны вам за ваше мнение, но нам кажется, что вы преувеличиваете опасность.
— Ручаюсь моею честью, сударыня, — ответил Уильдер, прижимая руку к сердцу и произнося слова со странным волнением, — я говорю от чистого сердца и положительно убежден, что, вступая на это судно, вы подвергаете себя величайшей опасности. Говоря так, я делаю это не из недоброжелательства к капитану этого корабля или к его арматорам, которых я вовсе не знаю!
— Мы верим вашей искренности, сударь; мы только думаем, что вы несколько заблуждаетесь, — ответила вдова контр-адмирала со снисходительною улыбкой. — Как бы то ни было, мы благодарим вас за ваши добрые намерения. Следуйте за мною, мой достойный ветеран; нам нельзя так расстаться. Пойдите, постучите в дверь моего дома, вас впустят, и мы возобновим наш разговор.
И, поклонившись Уильдеру, она сошла в сад в сопровождении двух дам. Мистрис де-Ласей шла гордо, как женщина, сознающая свои преимущества; мистрис Уиллис шла медленнее, словно погруженная в размышления, и рядом с ней шла Гертруда, лицо которой закрывала большая шляпа.
Уильдеру все же показалось, что она бросила украдкой взгляд на человека, зародившего в ее сердце сильное волнение, хотя волнение это было только чувством тревоги. Он оставался на месте, пока не потерял их из вида. Повернувшись, он готовился обрушиться на старого матроса, но увидел, что тот воспользовался моментом и уже входил в дом, без сомнения, поздравляя себя с удачной лестью, которая помогла рассчитывать на хорошее вознаграждение.
Глава IX
Уильдер оставил поле сражения побежденным. Обманутый в своей надежде, он возвращался в город медленными шагами и с недовольным видом. Не раз останавливался он и всматривался в разнообразные корабли, находившиеся в порту.
Настал обычный час работ, и в разных концах порта слышались отголоски дневного шума. В утреннем воздухе носились песни матросов с их особенными тягучими мелодиями. Корабль, находившийся во внутреннем порту, один из первых обнаружил деятельность, указывавшую на близкий отход.
Можно было заметить, как матросы производили маневры с ленивым видом, который составлял поразительный контраст с быстротой, проявляемой ими в минуты необходимости; здесь и там, среди темных массивных мачт, виднелись человеческие фигуры. Через несколько мгновений малый парус отделился от мачты, вокруг которой он был укреплен, и распустил свои грациозные и небрежные складки. Уильдер отлично знал, что на торговом судне это являлось сигналом ставить паруса.
Тогда он остановил глаза на корабле, стоявшем вне порта, чтобы посмотреть, какое впечатление произведет на него такой явный сигнал. Казалось, самый тщательный, самый внимательный осмотр не мог бы открыть ни малейшей связи между движениями двух судов. Однако, опытный глаз Уильдера различил среди этого кажущегося спокойствия и равнодушия нечто такое, что мог заметить лишь глаз моряка.
Канат, вместо того, чтобы свободно спускаться в воду, был натянут. Лодки были еще на воде, но, очевидно, расположены так, что в любой момент могли быть приняты на корабль. В таком положении этот корабль для человека, знакомого с его истинным характером, представлялся хищным зверем, притворно погруженным в глубокий покой, чтобы вернее усыпить бдительность своей жертвы и привлечь ее ближе к себе.
Уильдер поник головой с видом человека, ясно понимавшего, что значило это спокойствие, и продолжал прежним шагом свой путь к городу. Он шел погруженный в задумчивость, из которой его вывел легкий удар по плечу. Он повернулся и увидел старого моряка.
— Ваши молодые ноги дали вам возможность уйти вперед, — сказал старик, — но и мои старые ноги донесли меня, так что мы имеем возможность перекликнуться.
— Отлично, старик! Я полагаю, что вдова адмирала недурно наградила вас, так что теперь вы можете на некоторое время спокойно лечь в дрейф. Скажите мне, собираетесь ли вы спуститься с холма?
— До самого низа.
— Я в восторге, мой друг, потому что я намерен подняться. И, кончая разговор, желаю, как это мы говорим на море, «доброй кварты».
Старый моряк засмеялся, когда увидел, как молодой человек повернулся и быстро стал подниматься на холм, с которого только-что спускался.
— Ах, вы никогда не плавали под парусами контр-адмирала, — сказал старик, продолжая итти с величайшей осторожностью, как этого требовала его старость, в прежнем направлении.
— Несносный лицемер! — проворчал сквозь зубы Уильдер. — Негодяй видел лучшие времена и воспользовался своими знаниями, чтобы обмануть глупую женщину и извлечь из этого выгоду. Я рад, что отделался от этого негодяя, который, наверное, сделал из лжи ремесло с тех пор, как перестал трудиться. Вернусь назад. Поле свободно. Кто знает, что может случиться?
Уильдер взошел на холм, стараясь принять беззаботный вид на случай, если бы его возвращение возбудило чье-либо внимание. Но, прогуливаясь довольно долго взад и вперед, он не терял из вида дома де-Ласей. Однако, никого из обитательниц дома не было видно. Можно было заметить приготовления к отъезду: в город несли чемоданы и тюки, несколько слуг суетились с озабоченными лицами.
Уильдер был готов уже уйти, как вдруг услышал за низкой стеной, к которой он прислонился, женские голоса. Звуки приближались к нему, и его чуткое ухо скоро различило гармоничный голос Гертруды.
— Но это значит мучить себя без всякого основания, моя дорогая, — говорила она в ту минуту, когда Уильдер уже мог разбирать слова, — как можно придавать значение тому, что может сказать… подобный человек!
— Я чувствую справедливость того, что вы говорите, — ответил печальный голос гувернантки, — но вместе с тем я не могу побороть невольное опасение. Гертруда, рада вы были бы увидеть снова этого молодого человека?
— Я? — с тревогой переспросила ее воспитанница. — Почему мне или вам думать о человеке, совершенно нам не знакомом, и притом простом матросе, общество которого, во всяком случае, конечно, не подходит…
— Женщинам нашего круга, хотите вы сказать? Но почему вы думаете, что этот человек ниже нас?
Когда послышался ответ молодой девушки, тон его заставил Уильдера забыть все, что было для него нелестного в ее словах.
— Я не придерживаюсь тех взглядов на рождение и достоинство человека, которых держится моя тетя де-Ласей, — сказала она. — Но я забыла бы ваши уроки, дорогая мистрис Уиллис, если бы не помнила, что различие между людьми создается образованием и воспитанием.
— Правда, мое дорогое дитя! Но признаюсь, я не видела и не слышала ничего, наводящего на мысль, что молодой человек, о котором мы говорим, не имеет соответствующего образования. Напротив, его язык, его произношение обличали воспитанного человека; у него благородное, открытое выражение лица, как вообще у людей его профессии. Вы знаете, что очень почтенные молодые люди колоний и даже метрополии часто служат на морской службе.
— Но они офицеры, а этот… этот человек носит костюм простого моряка.
— Не совсем; материя тоньше, и костюм сделан со вкусом. Я знаю адмиралов, которые иногда одевались так.
— Вы думаете, что это офицер?