— Я все надеялась, что вы нас высадите на одном из островов. Нам совестно так долго лишать вас вашей каюты.
— Не беспокойтесь обо мне. Это беспокойство вполне вознаграждается удовольствием видеть вас, — ответил он уклончиво. — А это кто? А, Фид! Ну, как живете-можете?
— Прекрасно, ваша милость! Я постоянно говорю, что трудно найти лучшее судно…
— Вы, кажется, говорили, — перебила его мистрис Уиллис, — что вы познакомились с Уильдером двадцать четыре года тому назад?
— Я узнал его двадцать четыре года тому назад. Тогда он совсем не имел понятия о том, что значит знакомство, хотя впоследствии ему не раз приходилось вспоминать об этом знакомстве.
— Ну, вот расскажите нам об этом, — сказал Корсар.
— Я очень рано познакомился с морем, — начал Фид. — Мой отец определил меня на судно, когда я был восьмилетним мальчишкой…
— Восьмилетним!.. Ведь вы теперь начали рассказывать о себе? — перебила его мистрис Уиллис.
— Хотя, наверно, есть и более интересные темы для разговора, но из песни слова не выкинешь. Постараюсь, однако, быть кратким и исключить из моего рассказа и отца, и мать, и массу других подробностей, которыми обыкновенно рассказчики ни к селу, ни к городу пересыпают свою речь. Много пришлось мне испытать. Огибал я и мыс Горн, служил я и на войне, и получил столько отличий, что мог бы ими заполнить целый люк. Потом я встретился с Гвинеей — этим чернокожим, который, видите, возится у переднего паруса…
— Да, да, так, значит, вы встретили негра. Ну, а дальше? — перебил Корсар.
— Да, мы с ним встретились и познакомились. По чести могу сказать, что хотя его шкура не белее спины кита, но после Гарри не найдется во всем мире человека лучше, чем он. Хотя многие и чуждаются черного человека…
— Нет, нет, продолжайте только, — сказала мистрис Уиллис.
— Итак, мы с Гвинеей стали товарищами и приятелями. Лет через пять после этого, во время крушения у берегов западной Индии, Гвинея был у главной мачты, а я стоял возле него. Это было на «Прозерпине». Прекрасный был ходок. Мы наткнулись на контрабандистов, взяли судно, и часть команды была на него переправлена, чтобы доставить его в порт. Суденышко было скверное, поднялся ураган, и нам недолго пришлось бороться. Вот тогда то мы в первый раз подружились с Гвинеей. Наскоро удалось нам спустить шлюпку, собрать в нее все, что можно было захватить, и мы с ним вдвоем остались среди широкого океана. Но мы чуяли близость берега и неутомимо работали, стараясь всеми силами отдалить, насколько возможно, рейс на тот свет. Уже целый день и две долгих ночи плыли мы, терпя во всем недостаток и без отдыха работая, как вдруг на рассвете мы увидали корабль, если можно только было назвать так развалину, которая нам встретилась.
— И вы сейчас же полезли на палубу?
— Да, это не представляло никакого труда. И что же мы там увидели? — сказал Фид, принимая серьезный вид. — У меня до сих пор при одном воспоминании замирает сердце.
— Что же, вы застали экипаж в страшной нужде?
— Мы нашли прекрасный корабль в четыреста тонн, но в самом ужасном положении: он был наполнен водою и стоял неподвижно, как колокольня.
— Корабль был покинут?
— Да, сударь! На палубе была только собака; но вдруг мы услышали плач…
— Вы нашли ребенка?
— И его мать, сударыня! К счастью, вода не затопила их. Но отсутствие воздуха и пищи гибельно отразилось на них. Женщина была в агонии. Ребенку мы влили в горло несколько капель вина, и он ожил.
— А мать? Она умерла?
— Да, умерла. И не мудрено: она была при смерти, когда попала в наши руки… Увидев, что на корабле больше нечем воспользоваться и что он постепенно погружается, мы поспешили удалиться, И во-время: едва мы перебрались на наш баркас, как корабль пошел ко дну.
— А ребенок? Бедное покинутое дитя? — вскричала мистрис Уиллис.
— Мы его не оставили, а захватили с собою вместе с собакой. Но нам предстоял длинный путь, и, к сожалению, мы были вдали от мест, посещаемых кораблями. Положение было критическое. Мы держали совет — я и негр, так как третий член нашей семьи был малый ребенок. «Гвинея, — сказал я ему, — мы голодны, и надо пожертвовать ребенком, или псом. Съев ребенка, мы оскверним себя людоедством, если же мы употребим в пищу этого тощего пса, то поддержим на некоторое время свои силы и, может быть, спасем ребенка». Негр ответил: «Мне не надо пищи. Пусть ест малый ребенок». После этого нам долго пришлось голодать, тем более, что на нас лежала обязанность заботиться о ребенке.
— И вы кормили его, несмотря на то, что сами изнемогали от голода?
— Для утоления нашего аппетита оставалась собачья шкура, — пища, правда, не особенно изысканная, но нам нельзя было много заниматься едой: надо было работать веслами… Наконец, после долгих мытарств, мы пристали к острову. Силы наши окончательно истощились, и мы были легче соломинки. Можете себе представить, как мы накинулись на пищу!
— А ребенок?
— Он чувствовал себя совсем хорошо, и диэта, как объяснили нам впоследствии доктора, ничуть не отразилась на его здоровье.
— Удалось вам потом найти родных или друзей ребенка?
— Я могу вас успокоить: в нашем лице он имел самых преданных друзей. Других же розысков мы не могли производить, — ни карты, ни буссоли[26] для этого у нас не было. По его словам, имя его было Генри… Больше я ничего ни об его семье, ни об его отечестве не знаю, кроме того, что раз он говорил по-английски и был найден нами на английском корабле, то есть основание предполагать, что он англичанин.
— А не запомнили ли вы названия судна? — спросил Корсар, слушавший рассказ с большим вниманием.
— Должен сказать, что в Африке, откуда я родом, школы очень редки, и, кроме того, я не заметил, чтобы этот корабль сохранил свое название. Впрочем, вместе с другими предметами нам досталось одно медное ведро, на котором имелись знаки в виде надписи. Потом, в свободное время, я просил Гвинею показать мне свое искусство татуировки, и он запечатлел на моей руке при помощи пороха оставшуюся на ведре надпись. Вот, ваша милость, эта надпись; посмотрите, как она хорошо сохранилась.
Фид засучил рукав и показал свою жилистую руку. На ней сохранилась голубоватая надпись, довольно четкая, хотя буквы, повидимому, были сделаны неумелой рукой неграмотного. На коже ясно виднелась надпись: «Ковчег Линн-Гавена».
— Таким образом у вас появилась возможность открыть родителей ребенка? — спросил Корсар, прочитав надпись.
— Не совсем так, ваша милость! Мы приняли ребенка к себе на «Прозерпину», и наш капитан не жалел трудов, чтобы отыскать следы корабля «Ковчег Линн-Гавена», но все усилия были напрасны. Никто не слыхал о корабле с таким названием.
— А разве ребенок не говорил вам ничего о своих родных и близких?
— Очень мало. Он не мог ничего нам объяснить, потому что сам ничего не знал. Мы отказались от розысков и занялись его воспитанием. Морской службе он научился у меня и у негра, а отчасти дошел до этого сам, высшим же наукам и управлению кораблем его обучал капитан до тех пор, пока мальчик встал на ноги.
— Сколько же времени служил он в королевском флоте? — спросил Корсар с притворным равнодушием.
— Достаточно, чтобы изучить все, что ему требовалось, — ответил уклончиво Фид.
— И потом он был произведен в офицеры?
— Не совсем!.. Но что это там вдали? Право, кажется, это парус, или чайка, машущая крыльями.
— Парус! Парус! — закричал матрос на мачте.
— Парус! Парус! — подхватили матросы с марселей и с палубы. Корсар был отвлечен этим криком, и Фид поспешно удалился, с видом человека, которому этот перерыв пришелся очень кстати.
Глава XXV
Появление паруса в этом месте, где так редко проходили корабли, привело экипаж в движение. По мнению моряков, слишком много времени было потеряно на фантастические и бесплодные планы их начальника. Они не догадывались о случайности, которая помешала им захватить «Каролину». Потеря этой богатой добычи приводила их в негодование.
Теперь представлялся случай вознаградить потерю. Неизвестный корабль идет им навстречу в удаленной от главного пути части океана, где он не может рассчитывать ни на какую постороннюю защиту и без сопротивления должен отдаться в их руки. Общее возбуждение заразило и Корсара. Он сознавал, что экипаж тяготится бездействием, и что для матросов нужна работа, соединенная с опасностью и выгодой.
Ему представлялся случай проявить мужество, распорядительность и знание дела и тем поддержать на долгое время свой авторитет. Все молчали, следя за приближающимся кораблем. День был ясный, дул свежий ветер, и море почти не волновалось.
— Это корабль! — сказал Корсар, опуская после внимательного осмотра трубу.
— Да, это корабль! — повторил генерал, на спокойном лице которого с трудом можно было заметить тайное удовольствие.
— Да, это корабль, и притом хорошо оснащенный, — заметил третий, опуская трубу.
— Видно по оснастке, что он должен везти ценный груз. Ваше мнение, Уильдер?
— Большое высокобортное судно, — отвечал молодой моряк, который хотя и молчал, но все время наблюдал вместе с остальными. — Если моя труба не обманывает, то…
— Что такое?
— Я вижу, что он подходит к нам с носа.
— И я тоже. Это большой корабль, который плывет под боковым ветром и быстро направляется сюда. Он переменил паруса минут пять тому назад.
— Я это тоже заметил, но…
— Но что же? Нет сомнения, что он держит курс на северо-восток и, очевидно, хочет освободить нас от труда его преследовать. Что вы думаете об этом судне, генерал?
— Вид у него совсем не воинственный.
— Не замечаете ли вы сигналов на судне? — спросил Уильдер с тревожным видом.
— Трудно себе представить, чтобы он нас заметил; мы идем только на нижних парусах.
Относительно сигналов заспорили: одни их замечали, другие не видели.
— У нас от долгого наблюдения утомились глаза, — сказал капитан. — Надо вызвать свежего человека. Подите сюда, — обратился он к матросу, работавшему на корме. — Что вы видите? Какой это парус там вдали?