Инвалид, ибо проводник был не только стар, но и хром, с благодарностью принял подаяние и был, видимо, столь поглощен разглядыванием монеты, что прекратил разговор.
В глубоком молчании путешественники подошли наконец к дверям дома, который искали. Проводник громко постучался в дверь, после чего ему было заявлено, что в его услугах больше не нуждаются.
— Я знавал и более трудную службу, — ответил он, — и знаю, что опытный моряк ни за что не отпустит лоцмана, покуда не брошен якорь. А вдруг старая мадам де Лэси в отъезде или сам капитан не…
— Молчи, сейчас мы все узнаем.
Дверь отворилась, и на пороге появился человек со свечой в руке. Правда, швейцар этот на первый взгляд был не особенно приветлив. На всем его облике обозначался отпечаток, который нельзя ни стереть, ни создать искусственно: это был истый сын океана, а деревянная нога, поддерживавшая его крепко сколоченное, сильное тело, служила доказательством того, что он перенес многочисленные опасности. При свете свечи лицо его казалось решительным, суровым и даже свирепым. Впрочем, он сразу узнал проводника и без всяких церемоний спросил о причинах «этого ночного шквала». Но вместо калеки ему ответила женщина, и робкий ее голос мгновенно смягчил сердце морского Цербера [112]:
— Раненый моряк просит гостеприимства и пристанища у товарища по службе. Мы хотели бы повидать капитана Генри де Лэси.
— Что ж, вы бросили лот в нужном месте, сударыня, — ответил матрос, — это вам скажет и мистер Поль от имени своего отца и миледи, своей любезной матушки, не говоря уж о сударыне бабушке, которая, к слову сказать, и сама не новичок в морском деле.
— Конечно! — подтвердил юноша лет семнадцати, с красивым мужественным лицом, одетый в морскую форму, с любопытством выглядывая из-за плеча старого матроса. — Я доложу отцу о гостях, а ты, Ричард, поскорее приготовь им удобную комнату.
Матрос поспешил выполнить приказание, отданное тоном человека, привыкшего командовать и отвечать за свои поступки. Ричард проводил их в небольшую гостиную. Здесь носилки наконец опустили и через несколько минут отослали носильщиков; раненый и дама остались одни, если не считать грубоватого слуги, который, однако, оказал им такой теплый прием. Вскоре двери растворились, и появился уже знакомый нам юноша в сопровождении хозяев дома.
Первым вошел пожилой, но еще статный человек, одетый в морскую форму капитана флота новых Штатов. Годы и лишения посеребрили его голову, но взгляд был ясен и походка тверда. Одна рука висела на перевязи — немое свидетельство недавнего участия в боях, на другую опиралась дама, хотя и немолодая, но до сих пор сохранившая свежий румянец и блеск глаз — главную красоту прекрасного пола. Шествие замыкала еще одна женская фигура; походка ее уже утратила былую легкость, но весь облик был ясен, словно тихий вечер после бурного дня. Все трое любезно приветствовали незнакомку, тактично избегая расспросов о причинах ее визита. Такая учтивость не была излишней, ибо неизвестной даме потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями. Это слишком очевидно было по той дрожи, которая сотрясала ее хрупкую фигурку; верно, не столько болезни, сколько горе сломило ее. Она рыдала долго и безутешно, словно в комнате не было посторонних, и не пыталась начать разговор, пока дальнейшее молчание не сделалось неловким. На щеках ее горели лихорадочные пятна. Наконец, она вытерла глаза и обратилась к недоумевающим хозяевам дома.
— Наш приезд больше напоминает вторжение, — сказала она, — но тот, чья воля для меня закон, пожелал, чтобы его привезли сюда.
— Для чего? — спросил офицер, заметив, что голос ее прервался.
— Чтобы умереть, — сдавленным шепотом ответила она.
Общее движение выдало изумление слушателей. Хозяин дома встал и, приблизившись к носилкам, осторожно раздвинул шторки и открыл их ранее невидимого обитателя глазам присутствующих. Во взоре, с которым встретился его взгляд, еще теплилось сознание, но смерть уже наложила свою печать на лицо раненого. Здесь, на земле, жили, казалось, одни глаза; и, в то время как тело пригвождено было к ложу бессилием последних минут, эти широко открытые глаза светились, даже сверкали умом и энергией.
— Можем ли мы сделать что-либо для вас? — спросил капитан де Лэси после долгого и тяжкого молчания, когда все стоявшие вокруг с горестью смотрели на мрачную картину прощания человека с жизнью.
Улыбка тронула помертвевшие губы, и на лице выразилась нежность, которая странно и даже пугающе мешалась с глубокой грустью. Он ничего не сказал, но блуждающий взор его, переходя от одного к другому, остановился, словно зачарованный, на чертах старшей из дам.
Она ответила ему таким же пристальным, напряженным взглядом; и столь велико было взаимное тяготение этих двух людей, что его не могли не почувствовать все окружающие.
— Матушка! — с нежностью воскликнул обеспокоенный офицер. — Что вас тревожит?
— Генри… Джертред… — ответила мать, протягивая руки к своим детям и словно ища у них поддержки. — Дети мои! Двери ваши открылись перед тем, кто постучался в них по праву. В те страшные минуты, когда иссякает энергия души и слабость берет над нами верх, в минуты бессилия и телесных немощей с особой силой проступает то, чем одарила нас природа. Я читаю все это в угасающем взоре, в изможденном лице, в котором мало что уцелело, кроме родных черт и фамильного сходства.
— Фамильное сходство?! — воскликнул де Лэси. — Кем же вам приходится наш гость?
— Он брат мне, — ответила старая леди, роняя голову на грудь, словно это признание причинило ей столь же сильную боль, как и радость.
Незнакомец, слишком ослабевший и взволнованный, чтобы говорить, радостным кивком подтвердил эти слова; он по-прежнему не спускал с нее глаз, точно до последнего дыхания не мог оторваться от ее лица.
— Брат! — с непритворным изумлением повторил де Лэси. — Я знал, что у вас есть брат, но считал, что он умер еще ребенком.
— Я сама долго так думала, хотя страшные подозрения часто терзали меня. Но сейчас нет места сомнениям. Я читаю правду в измученном лице умирающего. Нужда и горести разлучили нас. Каждый, наверно, считал другого умершим.
Слабым наклоном головы раненый снова подтвердил правоту ее слов.
— Теперь тайна раскрыта. Генри, этот незнакомец — твой дядя, мой брат и бывший воспитанник!
— Я желал бы познакомиться с ним при более счастливых обстоятельствах, — ответил офицер с прямотой моряка. — Но я рад видеть его в нашем доме. Нужда, во всяком случае, не разлучит вас больше.
— Вглядитесь, Генри… Джертред, — добавила мать, закрыв глаза рукой, — лицо его должно быть вам знакомо. Неужели в искаженных чертах не узнаете вы того, кого некогда и страшились и любили…
От изумления никто долго не мог произнести ни слова, и все стояли, до боли в глазах вглядываясь в обострившиеся черты. Внезапно глухой звук, вырвавшийся из груди незнакомца, заставил их вздрогнуть; однако тихие, но явственные слова его мгновенно рассеяли сомнения и растерянность.
— Уайлдер, — сказал он, напрягая остаток сил, — я пришел просить вас о последней услуге.
— Капитан Хайдегер! — вскричал офицер.
— Капитан Корсар! — прошептала младшая миссис де Лэси, невольно отступая назад.
— Красный Корсар! — повторил их сын, подвигаясь ближе под влиянием непреодолимого любопытства.
— Попался наконец! — буркнул Фид, ковыляя к носилкам и не выпуская из рук щипцов, которыми ворошил угли в камине, чтобы оправдать свое пребывание в гостиной.
— Я долго скрывался, пряча свое раскаяние и свой позор, — продолжал умирающий, когда умолкли возгласы удивления. — Но война вывела меня из бездействия. Наша страна нуждалась в нас обоих, и оба мы служили ей! Вы служили, как человек, ничем не запятнанный, мое же имя не должно было позорить наше святое дело. Пусть, вспоминая зло, содеянное моей рукой, люди помянут и малую толику добра, что я творил. Прости, сестра… мать моя!
— Да простит тебя бог! — с рыданием воскликнула миссис де Лэси, опускаясь на колени и воздевая руки к небу. — О брат, брат! Ты знаешь, в чем твое спасение и на кого ты должен уповать.
— Если бы я этого не забывал, то сегодня носил бы свое имя с честью… Но… Уайлдер! — добавил он с неожиданной силой. — Уайлдер!
Глаза всех обратились на говорившего. В руке он держал сверток, который до этого служил ему вместо изголовья. Сверхчеловеческим усилием он привстал на носилках и обеими руками поднял и развернул над головой полосатое знамя с многозвездным синим полем, и каждая черточка лица его засветилась страстным восторгом и гордостью, как в дни его былой славы.
— Уайлдер! — с безумным смехом вскричал он. — Мы победили! — Он упал навзничь и остался недвижим; и мрачное оцепенение смерти стерло улыбку восторга с его лица, подобно тому, как тени облаков заслоняют живой блеск смеющегося солнца.
«КРАСНЫЙ КОРСАР» И ЕГО МЕСТО СРЕДИ МОРСКИХ РОМАНОВ КУПЕРА
15 октября 1806 года погожим осенним утром из Нью-Йоркской гавани отплывало торговое судно «Стирлинг», держа курс к берегам Англии.
Среди матросов, собравшихся на палубе, чтобы проститься с землей, можно было заметить высокого, хорошо сложенного юношу, почти мальчика, с умным выпуклым лбом и задумчивыми серыми глазами. Это был Джеймс Купер, двенадцатый из тринадцати детей судьи Уильяма Купера, одного из самых богатых людей штата Нью-Йорк.
После того как за шалости он был исключен из Йельского колледжа, на семейном совете решено было отправить юношу матросом в дальнее плавание.
И вот он уходит в свой первый рейс. Ему предстояло увидеть многое — хмурый Лондон и знойные берега Испании, гранитные заставы Гибралтара и лазурь Средиземного моря. У берегов Португалии судно с трудом избежало стычки с пиратами, а потом матросам довелось столкнуться с не менее опасным врагом — вербовщиками, насильно набиравшими рекрутов на английские суда.