Где-то на Востоке сохранилась до сей поры нерушимо сказочная страна, именуемая Беловодией; по другой версии называется она – Камбайское царство; в ней царствует истинная, православная вера, насаженная там непосредственно ещё апостолом Фомой. Там есть патриарх, епископы, церкви; там царит справедливый царь. Правда, церкви там всё больше ассирские, но есть и русские, числом 40. Там нет ни убийства, ни татьбы (воровства), там царит истинное благочестие.
Как же пройти туда? У Мельникова-Печерского имеем сведения, что известен туда маршрут со слов инока Марка, Топозерской обители, ходившего туда в XVII веке.
В середине XIX столетия явился на Руси некий епископ Аркадий, который во всеуслышание объявил себя Беловодского ставления; были у него и документы, ставленая грамота за собственноручным подписом смиренного патриарха Мелетия, «Божией милостью патриарха славяно-беловодского, камбайского, японского, индостанского, индиянского, англо-индийского, Ост-Индии, Юст-Индии и Фест-Индии, и Африки, и Америки, и земли Хил, Магелланския земли, и Бразилии, и Абиссинии».
Со слов-то этого епископа Аркадия и были получены точные сведения о том, где именно находится эта блаженная страна; вот что он повествовал:
– Есть на Востоке, к южной стороне за Магеллановым проливом, а к западной стороне за Тихим морем, Славяно-Беловодское царство, земля Патагонов, в котором живут царь и патриарх. Вера у них греческого закона, православного ассирийского, или просто сирского языка; царь там христианский, в то время был Григорий Владимирович, царицу же звали Глафира Осиповна. А патриарха же звали Мелетий. Город по ихнему названию Беловодскому – Трапезанцунсик, а по-русски перевести – значит Банкон, или Левек. Ересей и расколов, как в России, там нету, обману, грабежу и лжи нет же, но во всих – едино сердце и едина любовь…[22]
Туда-то и была отправлена в 1898 году экспедиция из уральских казаков – староверов. В депутацию вошли – урядник Рубеженской станицы Вонифатий Данилович Максимычев, Онисим Варсонофиевич Барышников, Григорий Терентьевич Хохлов; от ревнителей древнего благочестия было им отпущено 2500 рублей на путевые расходы, да город Уральск прибавил 100[23].
Выехали они 22 мая из Одессы и скоро были в Константинополе, где чуть-чуть не засыпались – потому что везли с собой, как люди военные, для ради дальнего пути револьверы и патроны; с трудом высвободил их русский консул.
Как водится, нанесли наши казаки визит Патриарху Константинопольскому по своим раскольничьим делам и видели массу достопримечательностей; в церкви Балыклы сами видали рыбу, которую в зажаренном виде кушал царь Константин, когда турки ворвались в Византию: рыбы как были, так и соскочили в воду и до сих пор плавают с обжаренным боком; осматривали знаменитую церковь Дмитрия Солунского, причём при переходах в тёмных катакомбах храма, опасаясь вероломства проводника, за неимением отобранных револьверов держали наготове ножи, чтобы воткнуть их гиду в живот в случае его подозрительных действий. Но всё обошлось благополучно. В Иерусалиме – посетили, между прочим, подлинный дом милосердного самарянина и видали ту самую смоковницу, на которой сидел Закхей; любопытствовали посмотреть обращённую в соляной столб жену Лота, но оказалось, что её уже вывезли в музей проворные англичане…
Двинулись дальше на французском пароходе без языка, без проводников, и шли Красным морем; всю ночь просидели на палубе, ожидая фараонов, которые должны были бы спрашивать наших путников: «Скоро ли светопредставление?». Ничего не видали и не слыхали…
24 июля прибыли в Сингапур и тут, высадившись, были немало изумлены видом «извозчиков, которые, не имея ни рубахи, ни штанов, сами входят в оглобли и везут людей…».
С «извозчиками» этими вышел инцидент – зашли благочестивые казаки в какой-то магазин, и «извозчики» стали требовать расчёта. Тогда Григорий Терентьевич Хохлов вскочил со стула, чтобы расправиться с ними по-казачьи. Насилу успокоили.
29 июля подошли к Сайгону, по мнению уральцев – к Камбайскому царству (Камбоджа), и на восходе солнца над пальмовым лесом услыхали благовест. Наши, стало быть! Радость была большая!
Спустившись с корабля, сели на «бегунков» и двинулись на зов. Оказалось – французская церковь с латинским крестом…
Напрасно наши казаки расспрашивали и какого-то русского фармацевта, торгующего в Сайгоне, и русского консула – никто ничего про страну истинного благочестия – Беловодье сообщить им так и не мог… Не нашли они этой страны!
Только одно их там весьма знаменательно заинтересовало – изображение Майтрейи – так называемого «грядущего Будды», у которого оказались пальцы сложенными для двуперстного знамения… И через Китай, где обратили внимание «на белые воды реки Киангси», Японию и Владивосток вернулись домой.
Они так и не нашли на земле истинно блаженного Беловодского царства.
Но какой ещё народ пойдёт искать по земле, чтобы найти где-то привлекательную сказочную мечту свою, найти её в реальных формах… И следовательно – какой народ может верить так свято своим собственным химерам…
Никакая душа, кроме русской, вечно готовой к каким угодно крестовым походам ради слышимого ею благовеста вечности; а вместе с тем, может быть, и ради тех неправд, которые творились на Руси.
Гун-Бао. 1928. 24 апреля.
Смотр верных. Впечатления от Радоницы
Те, кто привыкли иметь дело с массой, отлично знают, как трудно добиться подчинения себе больших масс, как трудно овладеть их вниманием; какой-нибудь «противорелигиозный» митинг едва может собрать каких-нибудь двадцать человек.
Ещё труднее, чем собрать, – удержать эти массы в повиновении. Прекрасная хохлацкая поговорка гласит, что «неправдой свет пройдёшь, да назад не воротишься»; то есть, конечно, можно добиться каких-либо успехов при помощи соответствующих ложных «информаций», но действие их всегда будет замирающее: рано или поздно, а разоблачат!
Подумайте поэтому, какая сила нужна для того, чтобы вчера собрать на удалённое далеко за город Новое кладбище толпу, в общем могущую насчитать несколько десятков тысяч человек! Мне даже говорили, что вчера на Новом кладбище перебывало в общем, с раннего утра и до позднего вечера, до 40000 человек!
Что же собрало эту толпу за город, что же унесло её за несколько вёрст пыльной дороги, причём ведь далеко не все могли пользоваться бешено летевшими автобусами и автомобилями… Только одно – религиозное, искреннее чувство…
Православные шли в этот день, чтобы поздравить своих близких и дорогих покойников, чтобы похристосоваться с ними, чтобы в древнем обряде потрапезовать с ними одной общей тризной на могилке…
Вчерашняя Радоница показала, что эта многотысячная русская толпа верит в Бога, чтит древний обряд, верит в Воскресение и что на неё нерелигиозные и безбожные проповеди последних лет не оказали никакого влияния…
Радоница – была вчера религиозным смотром…
Смотром сил православия.
Под пятичасовым нежарким уже солнцем, под летящей из-под автомобилей пылью – по обеим сторонам дороги на кладбище и обратно льётся сплошная разноцветная толпа. Уже у Чурина, то есть в расстоянии трёх-четырёх вёрст от кладбища – чувствуется оживление: покамест, мол, спутники идут к Чурину покупать фотографические пластинки – в наш автомобиль вторгается несколько желающих ехать на кладбище… Автобусы работают так, как они, вероятно, долго не работали; нужно изумляться, с какой ловкостью и смелостью мчатся они по узкой дороге…
И вот между двумя китайскими храмами – Ти-ло-сы и Конфуция – Успенская кладбищенская церковь, с крестом, попирающим полумесяц, на колокольне… Сколько исторических справок вызывает во мне вид этого креста… Уже в сотне сажен от ворот кладбища к ним нельзя проехать. Автомобили стоят сплошным тесным рядом.
Выходим и медленно, шаг за шагом, придерживаясь одной стороны, движемся в сплошной толпе, плотно заливающей путь… Дорогу с обеих сторон гирляндою обсели нищие всяких званий и видов… Тут и монах – живописная фигура с белыми кудрями и кружкой «на построение храма», и слепой китаец, и женщина – мать, кормящая нагой грудью младенца, и старик почтенного вида в старой толстовке, вся святая, хмельная во Христе, юродивая Русь. У тех и у этих огромные мешки с куличом и разной снедью… Насбирали!
На могилах – сидят, стоят люди: то в задумчивой позе, то в хлопотливых заботах о кресте, цветах. Там и сям на могилках, обращённых в столы, – постланы белые скатерти; на них – куличи, цветные яйца, пасхальная снедь, мелькает иногда и полубутылочка.
Какая смесь настроений, какая выставка людей, которых раньше никогда я не видал в Харбине… В каком-нибудь Желсобе, например, знаешь всех, кто там появляется…
Там – фигуры… Здесь же безвестная и вместе с тем грозная масса… Народ православный…
Служат панихиды.
Под голубым небом, на котором чётко прорисованы чернью уже набухающие почки деревьев, на зелёной травке могилок – среди прозрачных, похожих на весеннюю дымку сизо-голубую деревьев – цветные пасхальные ризы священников… Как вяжется с этим видом вон та, голубая с золотом, – то же голубое небо с золотом солнца… Звон кадила, голубой приторный дымок и простое пение пасхальных и похоронных гимнов, где два голоса, свиваясь и расплетаясь в тёплом вешнем воздухе, уже дают удивительные эффекты…
– Христос Воскресе! – слышится утверждение из одного места.
– Надгробное рыдание творяще песнь! – раздаётся мрачный баритон из другого…
Весна, когда надгробное рыдание превращается в светлую песню…
И невольно становится грустно на душе, когда видишь, как над могилой склонилась одинокая фигура бедно одетой пожилой женщины.