Таким путём пошёл Ленин. На насилие капитализма – он ответил насилием коммунизма, не меняя, в сущности, механического принципа. Для того чтобы ответить на притеснение западной буржуазной индустриализации – страна должна быть коммунистически индустриализована ещё в большей степени. Если фабрики Западной Европы выделывают оружие – должно выделываться оружие и в России.
Но при схватке насилия с насилием в отвечающем насилии должен быть непременно подчёркнут моральный элемент, иначе оба насилия останутся равновеликими и никакого блага оттуда не произойдёт. Гражданская война даст пролитую кровь, а пролитая кровь не способствует народному счастью. Индустриализация остаётся таковой же, откуда бы она ни исходила; имея хозяев или не имея оных, а будучи обобществлена, – она всё равно несёт на себе элементы разложения, поскольку она не освещена моральным сознанием, свойственным данной стране, не принимается им, а сплошь материалистична.
Чем больше мы наблюдаем развивающуюся сейчас в России борьбу против Запада – тем больше мы замечаем, что в этой толчее и суматохе, поднятой коммунистами, идёт могучее возрождение истинно народных, истинно национальных элементов. Народ понимает, что его повели не туда, куда он хотел.
Не является простой фразой, что каждое действие для народа должно быть освящено сознанием народа, должно быть доступным его моральному пониманию как прямое и непосредственное благо. Мы не можем говорить о том, что понятие этого блага – относительно, что оно определяется той или иной исторической обстановкой. Нет, этому понятию народного чувствования блага надо приписать некоторое метафизическое значение, поскольку оно есть известное утверждение, освящение, санкционирование действительности в той или иной её форме.
Чем больше в России развивается шумиха коммунистической индустриализации, призванной дать народу счастье (ибо дело-то в счастье народном!), тем неукротимее развиваются противоречия этого насилия с народной русской душой. Идеалы православия выступают на первый план, потому что они являются подлинным народным религиозным мироощущением, и решительно заявляю, что и для того, чтобы идти путём народным, нужно идти не путём диктатуры, которая имеет в себе нечто временное, а путём согласия с извечным народным религиозным и моральным идеалом.
Ленин пошёл в России первым путём; Ганди пошёл в Индии путём вторым, ставя себе задачу немедленного удовлетворения нужд народных на основе вековой моральной народной традиции. Коммунизм старается решить проблему путём всеобщего механизирования, Ганди подымает решительное восстание против механической западной цивилизации, в которой он видит дело Сатаны. Коммунизм борется с капитализмом Запада, если, конечно, брать его заявления с чисто формальной стороны. Ганди борется против могущественнейшей державы Запада – Англии, набросившей на Индию сети государственного и экономического рабства.
В лице Ганди Азия получила представителя тех тысячелетних идеалов, которые развились в различных её странах и достигли такой степени совершенства. Моральная философия, религиозные системы Индии, Китая, Персии, Аравии, оправданные своим бесконечно длинным существованием, выступают в философии, в моральном и практическом учении Ганди на первый план, находя в его лице себе достойного представителя. Впервые в лице Ганди Азия нашла язык, чтобы достойно отвечать на те речи, которые с таким самодовольством раздаются из уст торгующих солдат и воинствующих коммерсантов.
Получивший юридическое образование в Лондоне, Ганди действительно является первым адвокатом Азии, который являет миру величие её духа и неумирающую силу её религиозных традиций. Ганди является, кроме того, создателем нового национализма, который вовсе не обладает теми чертами, над которыми так смеялся Анатоль Франс:
– Прошёл пастух, играя на свирели марш, – пишет он.
– Какие задорные звуки! – сказал Грациан. – Что это такое?
– Это марш войны против Дельфинов!
– Вы не любите Дельфинов?
– Мы их ненавидим.
– За что?
– Странный вопрос! Ведь они же – наши соседи. Всякий сосед – мой враг. Вон видите поле – рядом с моим. Это поле самого ненавистного для меня человека – моего соседа!
И т. д.
В чём же состоит учение этого человека, который в настоящее время, можно сказать, некоронованно правит Индией?
Его учение – в последовательном и до конца проведённом оправдании национального консерватизма. Консерватизм – есть охранение социальных, моральных, религиозных форм жизни, полученных нами от предков, уже оправданных длительным своим существованием.
Новые времена ставят этим формам и новые задачи, но это не значит, что от них можно отказаться начисто, чтобы пуститься в область абсолютно «нового». Нет, Ганди полон самого последовательного практицизма в социальном смысле – он подлинный социальный реформатор, который, однако, при всех своих реформах – не забывает тройного учения: об «Ахимсе» – то есть совершенства в безгрешности, о «Сатье» – совершенства в истине, о «Брахмачарьи» – совершенства во владении собой, то есть во всём том, что отвергла русская революция, утверждая грех убийства, лжи и необузданности необходимым для спасения революции, для блага народа, утверждая распутинское – спасение через блуд.
Говоря русским языком, – Ганди для Индии является тем, чем был бы для России современный святой православный реформатор, который сумел бы воочию выявить те религиозные чаяния русского народа, которые всё сильнее и сильнее кипят под гнётом механистического нажима в России, не просветлённого тем чутьём Божественности, которое всегда отличало русский народ.
Посмотрим теперь, как строит Ганди своё учение.
Гун-Бао. 1928. 22 ноября.
Ганди. Махатма
Ганди называют – «Махатма», что буквально значит – «Великая душа». Рабиндранат Тагор, первый поэт Индии, даёт объяснение этому слову:
– Слово «Махатма» означает освобождённое «Я», которое находит само себя в других душах.
Махатма – это та душа, которая понимает все другие души.
Махатмой зовёт индийский народ Ганди, весь индийский народ, потому что популярность этого мудреца и тихого реформатора – ни с чем не сравнима. Когда он едет в третьем классе железной дороги или, в одной повязке вокруг бёдер, с палкой в руке бродит из города в город, из деревни в деревню, – десятки тысяч идут за ним, слушая каждое его слово, запечатлевая его облик…
В его честь поются гимны, в его честь раздаются от многочисленных толп победные крики:
– Махатма Ганди – ки-и-джай!
Когда он сидел в тюрьме по приговору английского суда, толпы народа стояли пред его тюрьмой и радостным криком отзывались на звон колокола, по которому народ допускался на свидание…
Толпа окружала его, люди падали ниц, трогали его следы, матери клали младенцев на его колени, и все слушали его поучения.
– Весь народ Индии идёт за ним как слепой, – говорит тот же Рабиндранат Тагор, – идёт, потому что видит в нём святого… Это чудо возможно только в Индии, когда толпа из различных народностей, различных вер – дружно идёт за святым… Самые злобные и сильные страсти и волнения утихают при одном слове – Махатма Ганди запрещает это…
На обеде, устроенном в городе Ахмедабаде, в резиденции Ганди, по случаю «Всеиндийского съезда объединения», на котором председательствовал Ганди, – принимало участие до 50000 человек самых разнообразных сословий.
Только Ганди мог объединить своей личностью и своей проповедью представителей четырёх главных каст – браманов и париев, магометан и индусов, богатых парсов и бедных фабричных рабочих…
За этим обедом было отброшено прочь правило «о неприкасаемости» по отношению к людям низшей касты, и разные представители этих каст ели не только бок о бок, но часто из одной миски…
Ганди рано выступил против «неприкасаемости». Ещё мальчиком он, сын состоятельных родителей высшего класса, нарочно прикоснулся, ласкаясь, к отверженному чистильщику самых неприглядных мест человеческого обихода. Это прикосновение имело символически-революционное значение как означающее слитность и единство между всеми слоями населения Индии.
Но было бы легкомысленно выводить отсюда, что-де Ганди – противник кастовой системы. Нет, он признаёт кастовую систему во всей её целости; он отказывается признать справедливость европейской классовой системы, потому что для него совершенно несомненно значение наследственности, которая является законом природы и выражается в кастах.
– Какие бы затруднения возникли, – говорит он, – ежели б каждый стал претендовать на то, чтобы стать судьёй, раздавать награды и наказания, повышать и понижать людей! Кроме того, ведь индусы верят в переселение душ, и для них очень важно быть уверенными, что душа достойного пария переходит постепенно в брамана, а душа недостойного брамана – в парию…
Вообще для Ганди, как и для Тагора, кастовая система – позвоночный столб консервативной Индии, и касаться его – неблагоразумно.
Но это признание объективности аристократических качеств – не заставляет его их связывать со стилем жизни большого круга. Нет, бедность и соответствующий стиль бедности в жизни – вот что проповедует Ганди.
– Мы все воры, – говорит Ганди, – потому что мы берём себе много таких вещей, которые нам не нужны. Природа производит достаточно для наших нужд, если бы никто не брал бы больше, чем ему нужно для непосредственного потребления, не было бы нищеты на земле…
Вот почему в своём доме, «Ашраме», в Ахмедабаде Ганди чрезвычайно прост в своих привычках. Он спит на полу, подложив только под голову что-нибудь. Он ездит только в последнем классе индийских железных дорог. Вышеописанное его одеяние – есть одежда пария, низшего существа, и в этой одежде, почти обнажённый, он предстаёт и перед судом, и перед английским вице-королём.
Вполне ясно, какая популярность приобретена Ганди вследствие этого.