Музей в Свияжске. Троцкий и Рейснер
Считается, что они были женаты с 1918 по 1923 год, а неизвестная никому «Вера Николаевна» в том же 1918 году молчаливо отступила в сторону, уступая своего Фёдора Фёдоровича его новой жене…
Глава четвёртая. Между Балтийским и Каспийским
В начале осени 1918 года Фёдор Раскольников так писал об участии Волжской военной флотилии, которой он тогда командовал, в освобождении Волги и Камы от белогвардейцев и чехов: «10-го сентября она принимала непосредственное участие во взятии Казани, а затем, с ежедневными боями преследуя белогвардейскую флотилию, совершила поход по Каме, причём ей удалось загнать неприятельские суда в реку Белую и заставить их укрыться в Уфе. Освобождение Камы от белогвардейских банд удалось довести выше Сарапула до Гальян, где нас застал начавшийся ледоход, ввиду чего Красной Волжской флотилии пришлось срочно идти на зимовку в Нижний Новгород. После окончания кампании я вернулся в Москву, где в качестве члена Реввоенсовета республики принимал участие в его заседаниях и вместе с покойным Василием Михайловичем Альтфатером руководил морским комиссариатом».
В Реввоенсовете Раскольников отвечал за морские вопросы, являясь на тот момент главным начальствующим лицом в военно-морском флоте страны. Себя он не без гордости именовал в это время «красным лордом», намекая тем самым, что он, вчерашний недоучившийся мичман, вознёсся ныне до вершин власти лордов британского Адмиралтейства.
Жена поэта Осипа Мандельштама Надежда, несколько раз навещавшая в Москве «мятежную чету», рассказывала, что Раскольников с Ларисой и в голодной столице жили по-настоящему роскошно — у них были «особняк, слуги, великолепно сервированный стол».
При всём при том, надо признать, что отношение к деятельности Фёдора Фёдоровича на флотской службе со стороны некоторых морских офицеров и рядовых моряков было очень неоднозначным, одни из них считали его «своим парнем» и героем, другие же — откровенным авантюристом и даже убийцей. Хотя многие понимают, что совершать такие революции, как в России, в белых перчатках невозможно, кровь в таких случаях льётся всегда. Революция сама по себе жестока, а расправы над офицерами — обычные для той поры, самосуды одичавшей толпы. И когда Раскольникова назначили командующим флотилией, Ленин писал командарму Вацетису, что это удивительно удачное назначение. Классовая ненависть бушевала, надо было объединить матросов с офицерами. Фёдора Раскольникова любили моряки, импульсивный, жаждущий немедленных действий, он умел повести людей за собой, никогда не кричал, не тыкал, в самых напряжённых ситуациях не повышал голоса. Он был своим также и для многих офицеров, не боясь вступаться за них и устраняя ретивых политработников.
Что же касается командования Раскольникова Волжской флотилией, то, судя по высказываниям ряда других офицеров, никакого выдающегося участия в этом он не проявил, и единственное, что было удачно проведено под его началом — это упомянутое выше и отмеченное в указе о награждении орденом похищение баржи с пленными красноармейцами у белых под Сарапулом. Этот случай, не имеющий прямого отношения к боевой деятельности флотилии, был разрекламирован на всю страну, как необычайная по смелости и дерзости операция. Говорят, чтобы увеличить эффект пиара, Раскольников сам писал статьи о себе, без всякого стеснения прославляя в них собственный героизм. На самом же деле ничего героического в этом событии не было, баржу с арестованными охраняли всего несколько старых солдат, которые без всякого сопротивления сами подали буксирные концы на пароход Раскольникова.
Будучи неплохим журналистом, Раскольников прекрасно понимал значение газетного слова и умело этим пользовался. Пленение баржи было возведено им и Троцким в ранг блестящей оперативной операции. Хотя кто-то утверждает, что на деле Фёдор занимался не столько руководством своей флотилией, а сколько совсем другими делами. Мол, будучи верным слугой Троцкого, он сочинял в это время приказ о провозглашении красного террора на Восточном фронте, в котором заявлял: «Каждый по справедливости получает то, что он заслужил своей ролью в революции и контрреволюции».
Что стояло за словами «красный террор» объяснять не надо: это массовые расстрелы пленных и заложников из числа представителей чуждых классов, а также знаменитые жуткие децимации Троцкого и многое другое. Нравится это кому-то или нет, а непосредственное отношение ко всему этому имел и Раскольников. Ведь недаром его жена Лариса с гордостью говорила о тех днях на Волге, что «мы расстреливали красноармейцев, как собак…» Но, может быть, это была только бравада, а подлинную правду о своём участии в войне она воплотила в прозе.
Друг и соратник Фёдора Раскольникова, бесстрашный боец партии, неутомимая Лариса Рейснер прекрасно рассказала об этих краях и той далёкой боевой осени в своих фронтовых очерках-былях. Несколько лет трудной и горячей жизни они были друг с другом рядом. Она прошла с Волжской флотилией весь её боевой путь. Была не только летописцем героических дел, но и активным участником боевых событий на Волге и Каме. Вместе с моряками она делила радость общих побед и горечь утрат. Её пламенные речи агитатора звучали в корабельных кубриках, в солдатских окопах, в крестьянских хатах освобождённых от белогвардейцев деревень. Она ходила в разведку по тылам врага. Несла правду о революции в занятые противником сёла и города. Она была по духу и по сердцу боевым комиссаром. И, может быть, верен рассказ о том, что прообразом женщины-комиссара в «Оптимистической трагедии» Всеволода Вишневского была неустрашимая Лариса Рейснер…
6-го ноября, в связи с приближением начала ледохода, все корабли были отведены Раскольниковым на зимовку в Нижний Новгород, после чего он доложил Ленину и Реввоенсовету Республики, что Волжская флотилия, очистившая от противника Волгу и Каму, приведена в Нижний Новгород на зимовку. В тот же день его отозвали в Москву.
Тем временем Балтийский флот, собранный к концу 1918 года в Кронштадте и Петрограде, стремительно деградировал, превращаясь в ржавую груду железа из-за нехватки умелых начальников, команд и угля. Впоследствии Раскольников дал ему свою уничижительную характеристику: «Полгода никаких плаваний и работ не проводилось. К ничтожным остаткам обученных матросов добавились совершенно неопытные в морском деле люди, нанявшиеся служить часто ради того, чтобы куда-то пристроиться».
Сломить «балтийское неподчинение» Троцкий и задумал, назначив туда Раскольникова, чтобы тот «почистил конюшни». Поэтому поводом для приезда Раскольникова в Кронштадт и явилась очередная перетряска руководства Балтийским флотом, затеянная в конце 1918 года Троцким. Председатель реввоенсовета в очередной раз избавлялся от инакомыслящих, приводя к рычагам военной власти только своих приверженцев.
Почти одновременно Раскольников получает и самый большой политический пост в РККф — председателя бюро морских комиссаров, а заодно дополнительно и ещё две должности — члена РВС Балтики и помощника командующего 7-й армией по морской части.
В декабре 1918 года Раскольников по приказу Троцкого пытался организовать дерзкий морской набег на город Ревель (нынешний Таллинн), где в то время стояли английские суда. Как член Реввоенсовета Республики, он был поставлен во главе отряда особого назначения. В кабинете начальника морских сил Балтийского моря состоялось заседание, на котором был разработан конкретный план действий. По техническому состоянию кораблей, находившихся в зимнем ремонте, командование Балтфлота смогло выделить для операции только небольшие силы — линейный корабль «Андрей Первозванный», крейсер «Олег» и три миноносца — «Спартак», «Автроил» и «Азард», которые поступили в распоряжение Раскольникова. При этом Раскольников, как никто другой, знал, что Балтфлот был далеко не в том состоянии, чтобы можно было принимать участие в боях, но ослушаться приказа тогда было невозможно…
Когда «Спартак» вышел на траверз острова Вульф, для того, чтобы выяснить, сколько кораблей находится в Ревельской гавани, пришлось пройти мимо этого острова и обнаружить, нет ли на нём батарей. Для этого «Спартак» открыл по Вульфу огонь из стомиллиметровых орудий, но этот вызов остался безответным. Это придало участникам рейда большую смелость, и корабль уверенно продолжил свою разведку.
«Но, — как писал в своём очерке Раскольников, — едва поравнялись с траверзом Ревельской бухты, как в глубине гавани показался дымок, затем другой, третий, четвёртый, пятый. Мы развернулись на 180 градусов и, взяв курс на ост, полным ходом направились в сторону Кронштадта. Но пять зловещих дымков приближались к нам с большой быстротой. Вскоре показались резкие очертания военных кораблей. На наших глазах они сказочно вырастали, дистанция между нами стремительно сокращалась.
Мы без труда определили, что нас преследуют пять английских лёгких крейсеров, вооружённых 6-дюймовой артиллерией и обладающих скоростью хода, превышающей 30 узлов. Послали радио „Олегу“ с призывом о помощи. Но англичане уже сблизились с нами до пределов орудийного выстрела и первыми открыли огонь. Мы отвечали залпами из всех орудий, за исключением носового, у которого предельный угол поворота не позволял стрелять по настигавшим нас английским кораблям…
Вдруг случайный, шальной снаряд, низко пролетев над мостиком, шлёпнулся в воду вблизи от нашего борта. Он слегка контузил Струйского и сильным давлением воздуха скомкал, разорвал и привёл в негодность карту, по которой велась прокладка. Это временно дезорганизовало штурманскую часть. Рулевой, стоявший у штурвального колеса, начал непрестанно оборачиваться назад, следя, где ложатся неприятельские снаряды.
Раздался оглушительный треск, и наш миноносец резко подбросило кверху. Он завибрировал и внезапно остановился. Мы наскочили на подводную каменную гряду. Все лопасти винтов отлетели к чёрту.