Позади нас торчала высокая веха, обозначавшая опасное место.
— Да ведь это же известная банка Девельсей, я её отлично знаю. Она имеется на любой карте. Какая безумная обида! — с горечью восклицал Струйский.
Осознав полную безвыходность нашего положения, я послал „Олегу“ радиограмму с приказанием возвращаться в Кронштадт.
Английские матросы рассказывали потом, что адмирал, находившийся на головном корабле, уже поднял сигнал к отступлению: отогнав наш миноносец от Ревеля, он считал свою миссию законченной. Но при виде нашей аварии английские суда опять пошли на сближение. Ни на минуту не прекращая огня, они не сделали ни одного попадания, хотя расстреливали нас почти в упор. Сидя на подводных камнях, наш миноносец продолжал отстреливаться из кормового орудия. Но никакого вреда неприятельскому флоту тоже не причинил.
Заметив наше беспомощное положение, английская эскадра решила захватить миноносец „живьём“. Я предложил открыть кингстоны, но это приказание не было выполнено. Инженер-механик Нейман ответил, что кингстоны не действуют.
Вскоре английские крейсера окружили нас и спустили на воду шлюпки.
Военморы из команды „Спартака“ увели меня в кубрик и переодели в матросский бушлат и стёганую ватную куртку. Они заявили, что ни в коем случае не выдадут меня, и тут же, впопыхах, сунули мне в руки первый попавшийся паспорт военного моряка, оставшегося на берегу. Я превратился в эстонца, уроженца феллинского уезда. При моём незнании эстонского языка это было как нельзя более неудачно, но в тот момент некогда было думать. Кок миноносца — товарищ Жуковский — взял на хранение мои часы.
Не успели мы оглянуться, как на борту нашего миноносца появились английские матросы. С проворством диких кошек они устремились в каюты, кубрики и другие жилые помещения и самым наглым, циничным образом на глазах у нас принялись грабить всё, что попадалось под руку. Затем стали перевозить нас на свой миноносец.
На следующее утро миноносец „Wakeful“ („Бдительный“), ставший для нас плавучей тюрьмой, снялся с якоря и отправился в поход. Прильнув к иллюминатору, я тщетно старался определить направление корабля…»
На рассвете 28 декабря российских матросов вызвали наверх. Раскольникова поставили во фронт — на левом фланге спартаковской команды. И в этот момент на шканцах появилась группа белогвардейских офицеров, среди которых Фёдор тотчас узнал высокую, долговязую фигуру его бывшего товарища по выпуску из гардемаринских классов — мичмана Оскара феста, который принадлежал к прибалтийским немецким дворянам. Вместе с другими белогвардейски настроенными офицерами он остался в Ревеле. На английском корабле фест был единственным одетым в штатское платье…
«Остановившись против нас у правого борта корабля, — пишет в своих воспоминаниях Фёдор Фёдорович, — фест медленно провёл взглядом вдоль всего фронта, и его широко раскрытые голубые глаза буквально застыли на мне. Обычный для него румянец с ещё большей силой залил продолговатое лошадиное лицо. Он сказал что-то своим белогвардейским спутникам, и меня тотчас изолировали от всей команды, раздели донага, подвергли детальному обыску.
В каюту, где проводилась эта унизительная процедура, буквально ворвался какой-то белогвардеец в форме морского офицера, взглянул на меня и, захлебываясь от радостного волнения, громко воскликнул: „Не is the very man“ („Это тот самый человек“). Очевидно, он знал меня в лицо. Увидев теперь на мне матросский бушлат, скромное бельё и порванные носки, издевательски произнёс:
— Как ты одет! А ещё морской министр!..»
…Спустя некоторое время Раскольников был перевезён в Шотландию, а оттуда поездом доставлен в Англию. На какой-то промежуточной станции один из матросов купил свежий номер газеты, прочитав которую, Фёдор не смог удержаться от смеха. Заметка была озаглавлена: «Мы захватили в плен первого лорда большевистского адмиралтейства!» Сочетание таких противоположных понятий, как «лорд» и «большевизм», было очень неожиданным. Но, как видно, английская буржуазная газета не могла перевести иначе звание члена Реввоенсовета Республики на понятный для своих читателей язык.
А между тем, в январе 1919 года Раскольникова привезли в Лондон…
…В начале февраля в Совнарком неожиданно поступила телеграмма из Англии от самого Фёдора Раскольникова, в которой сообщалось, что он захвачен англичанами и содержится как заложник вместе с комиссаром эсминца «Автроил» Нынюком. С этого времени Л. Д. Троцкий и Лариса Рейснер начали принимать активные шаги по освобождению Фёдора из плена.
Проведя пять месяцев в Брикстонской тюрьме, он успел за это время прилично выучить английский язык по Евангелию и англо-французскому словарю, а также познакомиться с самим Лондоном. В мае он и находившийся с ним Нынюк были переведены в отель недалеко от Британского музея. В посольство Дании на имя Раскольникова из Москвы пришли деньги. Датская комиссия Красного Креста, наверное, была единственным иностранным представительством, находившимся тогда в Москве. Пленные приобрели себе приличные костюмы, Раскольников купил ещё мягкую фетровую шляпу. За 12 дней они успели познакомиться с Лондоном и Британским музеем, который произвёл на Фёдора грандиозное впечатление богатством археологических и художественных коллекций. В «Ковент-Гардене» они слушали оперу «Тоска» в исполнении первоклассных итальянских певцов, а также побывали в Зоологическом саду.
На английском миноносце, ещё раз пройдя мимо Ревеля, пленные прибыли в Гельсингфорс. До Белоострова им предоставили вагон третьего класса. Сопровождавшие их представители английского консульства и уполномоченный датского Красного Креста возмутились таким отношением финского офицера, который не скрывал вражды и надменности по отношению к русским, и потребовали перевести их в мягкий вагон.
«Была ясная солнечная погода, когда под конвоем финских солдат, в сопровождении англичанина и датчанина, с чемоданом в руках мы проходили путь от финской пограничной станции к Белоострову, — писал позже Фёдор Раскольников. — Вот, наконец, показался Белоостровский вокзал с огромным красным плакатом, обращённым в сторону Финляндии: „Смерть палачу Маннергейму!“, — и впереди обрисовался небольшой деревянный мостик с перилами через реку Сестру. На советской стороне я увидел развевающиеся по ветру ленточки красных моряков. Медные трубы оркестра ярко блестели на солнце. Коренастый финский офицер, руководивший церемонией обмена, вышел на середину моста. Советский шлагбаум тоже приподнялся, и оттуда один за другим стали переходить в Финляндию английские офицеры. Первым прошёл майор Гольдсмит, офицер королевской крови, глава английской кавказской миссии, арестованный во Владикавказе. Он с любопытством разглядывал меня, по-военному взял под козырёк. Я приподнял над головой фетровую шляпу и слегка поклонился. Когда восемь или девять английских офицеров перешли границу, наши моряки запротестовали. Они потребовали, чтобы я был немедленно переведён на советскую территорию. Но финны упрямились. Они тоже не доверяли нашим. Было решено поставить меня на середину моста, с тем что, когда от нас уйдет последним англичанин, я окончательно перейду границу. Едва я вступил на мост, как наш оркестр громко и торжественно заиграл „Интернационал“, финские офицеры, застигнутые врасплох, растерялись и не знали, что им делать. На счастье, их выручили из беды англичане. Те, словно по команде, все, как один, взяли под козырёк. Безмерная радость охватила меня, когда после пяти месяцев плена я снова вернулся в Социалистическое Отечество. Я поблагодарил моряков за встречу. На вокзале наши пограничные красноармейцы попросили меня поделиться своими впечатлениями, и я с площадки вагона произнёс небольшую речь о международном положении…»
Два года назад Фёдор Фёдорович встречал здесь возвращавшегося из эмиграции в Россию Владимира Ильича Ленина. А теперь на той же самой станции Белоостров он сам, возвращаясь из пятимесячного английского плена, был обменян на семнадцать британских офицеров, находившихся в то время в плену в российской тюрьме. Двадцать пятого мая Лариса Рейснер отправила по этому поводу юзограмму товарищу Зофу: «Сегодня выезжаю в Петроград, везу англичан на обмен Раскольникова, приготовьте помещение для английской миссии — 17 человек, желательно изолированное для всех мер предосторожности, и помещение для охранного отряда 20 человек».
И сегодня этот обмен состоялся.
Было это 27 мая 1919 года, и активное усилие в его освобождении из английского заточения принимали его жена Лариса Михайловна Рейснер и Лев Давидович Троцкий. Но окончательное слово было, как всегда, за товарищем Лениным, и он предложит англичанам обменять Раскольникова на пленных морских офицеров — великий вождь уважал жизни своих верных соратников. И Фёдор, и Лариса пройдут школу свирепой жестокости презрения к человеческой жизни, когда своих же красноармейцев, струсивших или просто растерявшихся, они (или при них по их приказу) расстреливали безжалостно, «как собак резанных», опричники товарища Троцкого в кожанках. Но вместе с тем, они были не чужды и любви, долетело ведь одно письмо из Брикстонской тюрьмы от Раскольникова до Ларисы, это было ещё 22 января: «Дорогая моя, любимейшая Ларисочка! Шлю тебе жаркий привет из далёкого пасмурного Лондона…» Хотя нахождение в те годы в Лондоне, даже в такой тюрьме, как Брикстонская, было отнюдь не отдыхом…
А после возвращения Фёдора Раскольникова из плена в Россию он оказался окружённым густым ореолом романтической славы. Сергей Есенин не скрывал своего удовольствия от встречи с ним и от того, что «сам» Раскольников восхищается его стихами и взял его книгу с собой на фронт, вспоминал друг поэта — Рюрик Ивнев. Именно он и рассказал в своём очерке вскоре после возвращения Раскольникова из Англии о его знакомстве в Москве с поэтом Сергеем Есениным:
Гостиница «Люкс» на Тверской отведена для приезжих ответственных работников, но в виде исключения в неё временно поселили руководящих деятелей Москвы, которым жилу-правление не подыскало подходящей квартиры.