Однако мичман решительно отказал по весьма веской причине: «В гальюне офицерского отсека — только одно очко».
Так и пришлось Ляле идти в Петровск на «Курске».
В июне 1920 года Троцкий назначил Раскольникова командующим Балтийским флотом. Из Астрахани до Петрограда двое суток поездом. Но Федя и Ляля целый месяц вояжировали до Ярославля на яхте «Межень».
Вот небольшой, но очень выразительный штрих, который писательница Лариса Васильева добавляет к «подвигам» красного флота под командованием Фёдора Раскольникова: «В 1918 году военная флотилия прошла по Волге, Каме, Белой, помогая Красной армии отвоёвывать города и посёлки от белогвардейцев. На пути флотилии было множество брошенных помещичьих усадьб. В некоторых остались мебель, пища, одежда. Всеми этими „ничьими“ богатствами краснофлотцы и красноармейцы активно пользуются. „А разве нельзя? Мы воевали и заслужили!“
Из этого волжского похода Фёдор Раскольников и его боевая подруга Лариса Рейснер привезли захваченные в царских рыбных складах бочки с чёрной икрой. Они выложили горы этого деликатеса перед участниками приёма в Кремле по случаю второй годовщины революции.
„Эта икра стоном прошлась по устам поколений — забыто, кто, когда, по какому поводу её привёз; помнится — едят икру ложками, а люди голодают!“» — пишет Лариса Васильева.
Получив должность командующего Балтийским флотом, Фёдор, в связи с этим, помимо своей собственной воли вошёл в тогдашнюю классику «антисоветского фольклора». Подтрунивая над приверженностью новой власти к аббревиатурам (колхоз, наркомпрос, комбед, культпросвет, совнарком и тому подобные), должность Раскольникова в шутку иногда называли словосочетанием «замкомпоморде», которое происходит от должности «заместитель комиссара по морским делам», что образует при его сокращении ироническое словообразование «замком по морде».
В том же месяце Фёдор и Лариса поселились (в основном, конечно, она, потому что он всё время проводил на кораблях) в апартаментах бывшего военного министра Григоровича в Адмиралтействе. По воспоминаниям поэта Всеволода Рождественского, комната Рейснер была забита волжскими трофеями, и он был просто «поражён обилием предметов и утвари — ковров, картин, экзотических тканей, бронзовых Будд, майоликовых блюд, английских книг, флакончиков с французскими духами… И сама хозяйка была облачена в халат, прошитый тяжёлыми золотыми нитками, и над нею, на стене — наган и старый гардемаринский плащ. Она служила режиму, но не забывала и о себе…»
Обосновавшись снова в Петрограде, Лариса окунулась с головой в столь обожаемую ею светскую жизнь, для которой у неё снова были и возможности, и средства, и время. Как обычно, общественное мнение мало что для неё значило: когда она ехала по разорённому Петрограду в роскошной машине, ухоженная, в новенькой морской шинели, невероятно красивая, — горожане готовы были плевать ей в след. О её прогулках с Александром Блоком на лошадях, специально для неё привезённых с фронта, много и осуждающе судачили по петроградским гостиным.
Наконец-то она вернулась в мир литературной богемы, который она покинула три года назад, и вот окружающие её писатели — кто со страхом, кто с восхищением, кто от голода, а кто с любовью, — принимали её в свои литературные ряды. Среди её друзей-писателей были Максим Горький, Всеволод Рождественский, Михаил Кузьмин, Лев Никулин, Осип Мандельштам, Борис Пильняк, Исаак Бабель, Вадим Андреев (сын писателя Леонида Андреева), Александр Блок, а также другие известные люди. Художники Лансере, Шухаев, Чехонин и Альтман. Политики Троцкий и Бухарин, адмирал Альтфатер и академик Бехтерев, министр Луначарский и посол Коллонтай. Она присутствовала на заседании у Ленина. О своей влюблённости в неё писал Варлам Шаламов. Поэт Борис Пастернак, впервые встретившись с Рейснер, был поражён её красотой и интеллектом: с этой женщиной — небесным созданием среди свирепой матросни — они в два голоса читали наизусть друг другу стихи Рильке. Он был в неё безответно влюблён, и возлюбленную героя своего романа «Доктора Живаго» назвал в честь её — Ларисой.
А Сергей Есенин предложил ей однажды свою руку и сердце, на что она ответила ему пушкинскими строчками про коня и лань в одной телеге. Это было три года назад, он говорил тогда, что был влюблён в неё и даже звал за себя замуж. Её, утончённую поэтессу, он называл «ланью», а себя — «златогривым жеребёнком», и однажды признался, что глаза её «как удар молнии, раскололи его душу». Лариса рассмеялась: «Есенин, зачем вы врёте? Эх вы!..» — «Вот те крест, не вру!» — задохнулся он. «А я в крест-то как раз и не верю», — ответила будущая героиня революции. Потом, после вечера в Тенишевском, где Лариса бешено хлопала не вполне приличным частушкам его, поэт догонит её на улице и, на волне успеха, бухнет: «Я вас люблю, лапочка! Мы поженимся». Вот тут-то она и хлестнула поэта: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань…»
Всецело любя Николая Степановича Гумилёва, Лариса дала ему такую критическую характеристику в своём автобиографическом романе 1919 года «Рудин»: «Нет в Петербурге хрустального окна, покрытого девственным инеем, которого Гафиз не замутил бы своим дыханием, на всю жизнь оставляя зияющий просвет в пустоту между чистых морозных узоров…»
И тем не менее, узнав однажды, что жена Гумилёва Анна Ахматова сильно голодает, приволокла к ней огромный мешок с продуктами.
Известный советский драматург (а в то время — ещё молодой пулемётчик флотилии Раскольникова) Всеволод Вишневский, будучи на всю жизнь потрясённый красотой Ларисы Рейснер, написал впоследствии пьесу «Оптимистическая трагедия», прославившую его собственное имя и обессмертившую её саму. Пьеса, премьера которой прошла в Камерном театре, долгие годы потом не сходила со сцен России и всего мира.
А поэт Всеволод Рождественский, бывший сокурсником Ларисы Рейснер в Петербургском университете, вспоминал: «Лариса Михайловна часто выступала с чтением своих стихов, но больше любила поднимать острые, принципиальные споры. В этих спорах, очень жарких словесных боях она не имела противников. Находчивая, остроумная, скорая на реплики, она даже в крайней степени возбуждения никогда не теряла самообладания.
И втайне гордилась своим „мужским умом“, хотя сама была воплощением женственности, тонкого кокетства. Ей была свойственна романтичность, она любила всё яркое, даже резкое и решительное, но умела сдерживать свои порывы инстинктом вкуса».
Молодую издательницу волновало всё новое, свежее и талантливое в литературе. Так она одна из первых заметила в выступлениях Владимира Маяковского «его гнев, его месть, его жажду освобождения». Уже в этот ранний период творчества у неё обнаружился яркий тон в полемике с благодушно настроенными людьми и политический наступательный темперамент, непримиримость борца. Некоторым современникам эти качества казались не совсем подходящими для молодой поэтессы. Но именно такие качества: беззаветная преданность делу прогресса, стремление отдавать всю себя этому делу — были опорой её литературного таланта.
Но и в этом весьма свободолюбивом мире Лариса вела себя с удвоенным чувством вседозволенности. Однажды она захотела прийти на маскарад в «Доме искусств» — в бесценном костюме Льва Бакста к балету «Карнавал». Драгоценное платье охранялось целым взводом костюмеров, но Лариса всё же смогла появиться в нём на балу, вызвав неимоверный фурор. К сожалению, вскоре там появился сам директор государственных театров Экскузович — и платье немедленно вернули на место. Вернувшись, Лариса наблюдала, посмеиваясь в кулак, как директор пытается дозвониться в костюмерную.
В конце все того же 1920 года «мятежная чета» переехала в Москву. И тут Лариса сразу же попадает в объятия бомонда того времени. Осип Мандельштам, несколько раз навестил их в новой квартире. Много позже он с удивлением вспоминал, что Раскольников с Ларисой жили в голодной Москве с невероятной роскошью: огромный особняк, слуги, великолепно сервированный стол.
Короче, почти по-царски. Когда Осип, заикаясь, спросил у Ларисы, мол, а как же с пролетарской революцией, красавица-комиссар с большой долей цинизма ответила: «Так это же её плоды!» Вот именно этим своим поведением они резко отличались от большевиков старого поколения, надолго сохранявших скромные привычки.
Она открыто наслаждалась своей красотой, молодостью и положением, невзирая на сплетни и потоки грязи в свой адрес. Лариса говорила: «Надо уважать людей и стараться для них. Если можно быть приятной для глаз, почему не воспользоваться этой возможностью?..» И она старалась быть приятной не только для глаз: Осип Мандельштам в письме к своей супруге Наденьке однажды с ужасом говорил о том, что Лариса Рейснер, обласкивая и вызывая на откровенность на своих вечеринках полуголодную интеллигенцию, «сдаёт» потом слишком вольнолюбивых собеседников в ЧК…
Вот что написал в своих мемуарах один из свидетелей этого безумства: «Давно отвыкшие от подобной роскоши и блеска гости неловко топтались на сверкающем паркете. Они боялись даже протянуть руки за давно забытым изысканным угощением — душистым чаем и бутербродами с чёрной икрой». Но Лариса не только развлекалась и веселилась. Одновременно она выполняла очень важные партийные задания. Так однажды одну из вечеринок Комиссар флота устроила по просьбе (или приказу) ВЧК. Нужно было облегчить чекистам арест приглашённых к ней гостей — адмиралов и высших офицеров флота.
Вдобавок ко всему в личном распоряжении Ларисы Михайловны находился огромный коричневый автомобиль Морского штаба. По тем временам вещь тоже невероятно дорогая и единственная на всю необъятную порушенную Российскую империю.
Какими-то нитями она была связана с Александром Блоком — нежно обожала его, но при этом, надеясь на свои женские чары, пыталась обратить его в революционную веру. «Из Москвы приехала Лариса Рейснер, жена известного Раскольникова, — вспоминала Мария Андреевна Бекетова, тётушка Блока. — Она явилась со специальной целью завербовать Александра Александровича в члены партии коммунистов и, что называется, его охаживала. Устраивались прогулки верхом, катанье на автомобиле, интересные вечера с угощеньем коньяком и т. д. Александр Александрович охотно ездил верхом и вообще не без удовольствия проводил время с Ларисой Рейснер, так как она молодая, красивая и интересная женщина, но в партию завербовать его ей всё-таки не удалось, и он остался тем, чем был до знакомства с ней…»