«В марте двадцать первого обстановка в Северной Коммуне, где самодержавно царствовал Григорий Зиновьев, закадычный друг и компаньон Ильича по знаменитому отшельничеству в шалаше на станции Разлив, накалилась до предела. Бастовали-итальянили питерские пролетарии, доведенные до ручки прелестями военного коммунизма. Восстали моряки Балтфлота в крепости Кронштадт. Военморов во многом спровоцировал „красный лорд“ большевистского адмиралтейства — небезызвестный Фёдор Раскольников, потомок отважного лейтенанта Дмитрия Сергеевича Ильина, который поджёг турецкий флот в Чесменской бухте. (Николай Владимирович Скрицкий в книге „Самые знаменитые флотоводцы России“ писал: „Так получилось, что отдалённый потомок лейтенанта Д. С. Ильина, героя Чесменского сражения, Ф. Ф. Ильин-Раскольников через столетия оказался во главе флотилии, которая добилась одной из первых побед Советского флота“.) Он и его гражданская пассия Лариса Рейснер вели в Кронштадте вызывающе роскошную жизнь. Лариса временами принимала молочные ванны. Фёдор предпочитал дорогие коньяки, а на закуску — красную и черную икру. А из деревень, откуда призывом было новое поколение балтийцев, просачивались вести о том, как бесчинствуют продотрядовцы, как пухнут с голоду бабы и ребятишки…»
В январе 1921 года проходила первая конференция моряков, где открыто было высказано недовольство разными условиями жизни для руководящей партийной элиты и остальных моряков. В Ленинградском партийном архиве в «Деле Ф. Ф. Раскольникова» сохранилась телеграмма Раскольникова Троцкому, в которой он сообщает, что собрание моряков «фактически вотировало мне недоверие как комфлоту. Тов. Зиновьеву и Евдокимову стоило большого труда, чтобы удержать собрание от вынесения открытого порицания… Я вынужден просить ЦК об освобождении меня от исполняемых мною обязанностей. Интересы флота будут лучше ограждены, если во главе его будет поставлено лицо, пользующееся полным доверием масс и политической поддержкой Петербургского комитета».
Историки считают, что у Раскольникова был конфликт с Зиновьевым. Раскольников доложил в ЦК партии об угрожающих настроениях моряков в Кронштадте. Зиновьев и Евдокимов расценили этот доклад как клевету. В книге «Кронштадтский мятеж» (выпущенной Ленинградским институтом истории ВКП(б) в 1931 году) приведена следующая информация:
«Организовано в зале Морского Корпуса 19-го января общее собрание моряков-коммунистов, 3500 человек. За платформу Троцкого голосовало 40–50 человек. Группа Троцкого была во главе с Раскольниковым… Раскольников помогает разложению флота путём введения неправильной политики: отпусков, вербовки личного состава и поведением своей личной жизни — прислуга, излишний комфорт лиц, окружающих его…»
В конце января Раскольников был в Москве на совещании делегатов-моряков 8-го съезда Советов. Совещанием он назначен в Комиссию по восстановлению морских сил республики. Из Москвы в поезде М. И. Калинина, как «троцкистский» оппонент он поехал на юг с дискуссионными митингами. С ним уехала и Лариса:
«Дорогие мои, ма, па, Тетля и Лоти, мои брошенные за две тысячи вёрст среди вражьего стана. Что с Вами, боюсь об этом думать. Но мне пришлось выбирать. Утром приехали в Москву — вечером — попали в поезд Калинина… С Федей случилась беда — в Харькове он слёг, его лёгкие запылали, и я одна, в женском душном купе, оказалась прачкой, сиделкой и уборщицей. Ну, к счастью, вмешался Калинин, дали вина, особый стол, лекарства — кризис прошёл. Счастье, что я была около. Врачи нашли острую угрозу лёгочной болезни и в течение 10 дней запретили митинговать. Что делать дальше?
Дискуссия практически закончена, проскакивать на съезд фуксом от какого-нибудь городка Федя не хочет, да и не сможет сейчас: он вдребезги болен и разбит. И вот нас озарило. Рядом в 200–300 верстах отсюда лежит рай земной — Сочи. В Новороссийске нас, как родных, встретили моряки, среди них масса каспийцев. Они добыли нам вагон, который потом доставит нас и в Москву; обещали в Сочи кормить — словом, сквозь серый пепел последних недель заулыбалось тропическое солнце, Федя лежит на койке белый и сухой, как травка, и его бедное лицо даёт мне мужество не видеть Вас ещё месяц и спасать малого в Сочи… Уже в Новороссийске на нас пахнуло счастьем, мы ездили смотреть в горах наши батареи, неслись над пропастью, где внизу лениво и бескрайне дышит море… И жизнь опять показалась нам нужной и прекрасной. Милые, милые, только бы Вас никто не обидел. Калинин будет Вам из Москвы звонить, он обещал всё сделать, чтобы на наше гнездо до Фединого выздоровления никто не смел покушаться…»
Но в Кронштадте тем временем всё-таки вызревал мятеж…
В адрес бунтующих матросов были произнесены угрозы о «железном кулаке пролетариата», способном уничтожить «недисциплинированность и измену». Однако, несмотря на эти угрозы, резолюция была митингующими принята, а 2 марта на острове и в самом деле начался матросский мятеж. Хотя кто будет брать власть, кто и как будет руководить страной, откуда брать продовольствие для страны и так далее — найти ответы в наивных резолюциях восставших было невозможно…
Если бы все гарнизоны Кронштадта поддержали тогда Ревком, то остров бы стал неприступен. Через три-пять недель должен был вскрыться лёд, и тогда мятежники могли бы получать продовольствие из-за рубежа. В этом случае даже без военной помощи извне крепость могла оставаться неприступной много долгих месяцев.
В преддверии этой ситуации британский и французский флоты начали быстро готовиться к походу на Балтику. Воспрянули духом и врангелевцы. Всё это заставило Ленина бросить значительные силы на подавление мятежа. При этом председатель Реввоенсовета Л. Д. Троцкий был наделён чрезвычайными полномочиями, фактически он стал диктатором не только в Петрограде, но и по всей стране. Энергии и опыта управления войсками Льву Давыдовичу было не занимать, и он воссоздаёт 7-ю армию под руководством Михаила Николаевича Тухачевского, усиленную бронепоездами и авиаотрядами. На северном и южном берегах финского залива было сосредоточено свыше 45 тысяч штыков.
Мятежникам был направлен ультиматум: тем, кто решил сдаться, обещали сохранить жизнь. Сразу же после предъявления ультиматума на город с самолётов начали сбрасывать листовки с лапидарным текстом: «Сдавайтесь! Иначе будете перестреляны как куропатки. Троцкий».
Одним из участников подавления кронштадтского мятежа был уже упоминавшийся ранее Павел Ефимович Дыбенко, командовавший 561-м полком, находившимся под общим командованием Михаила Николаевича Тухачевского, возглавлявшего Сводную дивизию. Заместитель начальника особого отделения Юдин так докладывал о его деятельности в то время: «561-й полк, отойдя полторы версты на Кронштадт, дальше идти в наступление отказался. Причина неизвестна. Тов. Дыбенко приказал развернуть вторую цепь и стрелять по возвращающимся. Комполка 561 принимает репрессивные меры против своих красноармейцев, дабы дальше заставить идти в наступление».
Как говорится, расстрел на расстреле и расстрелом погоняет. Захваченных при штурме острова матросов потом судили и разбирали каждое дело индивидуально, при этом многие из них завершили смертными приговорами. И только для поэтов всё закончилось стихами, как у Эдуарда Багрицкого в поэме «Смерть пионерки» (и то не у всех, как это видно по судьбе Николая Гумилёва):
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лёд…
Усмирение Кронштадтского восстания стало «звёздным часом» Тухачевского, действовал он решительно и очень жестоко, после польского провала ему больше нельзя было проявить слабину. Приказы его были ультимативными: «Приступ вести стремительно и смело, подготовив его ураганным артиллерийским огнём». Тухачевский взял от подавления Кронштадта не только славу, но и жену комиссара Балтфлота Николая Кузьмина, которая стала его любовницей.
В Кронштадтском мятеже участвовали 16 тысяч повстанцев, которые отказались сложить своё оружие. 17 марта 1921 года наступающие части прорвались по льду в Кронштадт и к следующему дню город был окончательно взят штурмом войсками 7-й армии. Мятежники потеряли убитыми около тысячи человек, четыре с половиной тысячи были взяты в плен, а многие бежали по льду в Финляндию. Расправа с теми, кто остался в России и не бежал за границу, была беспощадной: 2103 человека были расстреляны, 6459 человек отправили на Соловки. Признавать состоявшийся мятеж восстанием большевики не хотели, поэтому всё произошедшее приписали раскрытой ЧК летом 1921 года Петроградской боевой организации, за участие в которой были расстреляны 96 человек, в том числе поэт Николай Гумилёв. Семьи многих участников восстания были репрессированы, примерно половину гражданских жителей Кронштадта — около 10 тысяч человек — выселили как неблагонадёжных, а около восьми тысяч человек ушли по льду за границу.
(Сталин запомнил всё: и в 1944 году при заключении мира с Финляндией он потребовал выдачи всех этих беглецов Советскому Союзу…)
Кронштадтское восстание можно назвать одним из самых кровавых мятежей за всю российскую историю, мятеж был жестоко подавлен, но только недавно, как говорят, выяснились причины этой кровавой резни и имена тех, кто спровоцировал эти беспорядки. Это были командующий Балтфлотом Фёдор Раскольников и его подруга Лариса Рейснер. Именно она, как сегодня свидетельствуют историки, играла главную роль во многих эпизодах «красного мятежа». Хотя её отлично знали не только писатели, но и политики, её имя было широко известно по России. Моряки знали её как бойца Волжской военной флотилии, офицеры — как комиссара Морского Генерального штаба, читатели «Известий» — как автора «Писем с фронта».
Эту женщину называли советской «красной императрицей», и её связь с Львом Троцким стала началом её восхождения к власти. Это был настоящий роман, во время которого Лев Давидович открыто представлял её своей женщиной. Он назначил Рейснер своим секретарём, через неё начали проходить все важнейшие документы, в том числе и расстрельные списки. Она могла вносить в эти списки любого не понравившегося ей человека, чем, по мнению историков, и пользовалась. Некоторые говорят, что именно жестокость и произвол Ларисы Рейснер смутили Троцкого, который и сам не был святым. И он решил избавиться от подруги и придал остроумный план: знакомит её со своим заместителем Фёдором Раскольниковым. И этот план заканчивается успехом: Лариса влюбляется в красавца Раскольникова, и уже в 1918 году они празднуют революционную свадьбу. После разрыва с Гумилёвым она связала свою судьбу с революционерами, став не только женой, но и адъютантом Фёдора Раскольникова, на тот момент командующего Волжско-Каспийской флотилией, а в скором будущем — видного военного и политического деятеля, дипломата, члена Союза советских писателей. А он поначалу был влюблён в Александру Коллонтай, но устранился, когда та обратила внимание на Павла Ефимовича Дыбенко. Перешагнув через свою первую любовь, Лариса однажды сказала Шкловскому: