Письма Фёдора Раскольникова уже сами по себе ценны, так как несут в себе большую информацию о нём и его внутреннем мире. Проводив, к примеру, Ларису до Кандагара, Фёдор Раскольников сразу же садится писать ей письмо — ему как раз привезли много книг из России, и он об этом ей сообщает: «Глотаю, как устрицы, тоненькие брошюрки стихов. Знаешь, сколько интересного вышло за последние два года. Чего стоят одни стихи Киплинга. Из посмертных стихов Н. Гумилёва мне больше всего нравилось „Приглашение к путешествию“. Прочёл небездарные воспоминания Шкловского „Революция и фронт“ и „Эпилог“».
Тем временем активные действия Фёдора в Афганистане вызвали решительные требования Великобритании его скорейшего отзыва, но советская сторона отклонила это требование, и, несмотря на все британские угрозы, Раскольников до февраля 1924 года ещё оставался в Кабуле (хотя большинство его биографов пишут, что он вернулся в Россию уже в декабре 1923-го). Таким образом, выждав некоторое время, чтобы сохранить перед миром своё лицо, руководство Наркомата иностранных дел всё-таки было вынуждено пойти на уступки англичанам и убрать своего неудачливого представителя из Афганистана, дав ему возможность возвратиться вслед за Ларисой в Россию.
Внук лейтенанта Ильина, героя Чесмы, сжёгшего в 1770 году турецкий флот, неохотно даст своей жене Ларисе согласие на развод: «Мне кажется, что мы оба совершаем непоправимую ошибку, что наш брак ещё далеко не исчерпал всех заложенных в нём богатых возможностей. Боюсь, что тебе в будущем ещё не раз придётся в этом раскаиваться. Но пусть будет так, как ты хочешь. Посылаю тебе роковую бумажку…» («Ты ещё пожалеешь!» — звучит между строк мужская обида из тумана прошлого…)
Глава седьмая. Дни новой жизни
Из Афганистана Раскольникова вскоре отозвали, с должности сняли, но решили приберечь «старый партийный кадр» — отправили, словно в запас третьей очереди, руководить литературой. Но испытанный боец и в запасе есть боец! Раскольников, не смутившись, твёрдо решил сам заняться литературой. Отчасти, оттого, что больше было нечего делать; отчасти, чтобы доказать Ларе, что может писать не хуже этого Гумилёва. Тот посвятил Ларисе пьесу, значит и он, Раскольников, напишет пьесу для «Лебедёночка». Новые времена диктовали новые темы. Так родилась пьеса «Робеспьер» — о французской революции, о термидорианском перевороте, который отправил на гильотину «отработанных» вождей — Робеспьера, Сен-Жюста и Кутона.
Фёдор Фёдорович сам был свидетелем и отчасти жертвой такого же переворота в большевистской партии, только без стрельбы и штурмов. Новый «Хозяин» провёл этот переворот, ниспровергнув ленинскую гвардию её же оружием — партийной бюрократией и «демократическим централизмом». Скоро все соратники покойного Робеспьера-Ленина сплочёнными рядами отправятся на гильотину, а пока могут наслаждаться ожиданием неизбежного…
Вернувшись, наконец, из Афганистана в Россию, Раскольников с 1924 года под псевдонимом «Петров» начал руководить Восточным отделом Исполкома Коминтерна, а с 1926 года — его восточным секретариатом, занимаясь в нём делами Китая и других стран Востока. Кроме того, с 1928 года он стал профессором факультета советского права и преподавал в 1-м МГУ международную политику и внешнюю политику СССР на Востоке. Короче, без дела он не сидел.
Робеспьер
Робеспьер. Афиша
Надо учесть, что в Москву он возвратился как раз к разгару внутрипартийной дискуссии о профсоюзах, которая протекала на фоне болезни Владимира Ильича Ленина. Эта «профсоюзная дискуссия», сдерживаемая сначала на уровне ЦК партии, превратилась со временем в открытый конфликт внутри партии и сделалась публичной: она противопоставила сторонников Ленина — в числе которых были Зиновьев и Сталин — и сторонников Троцкого, среди которых был и Фёдор Раскольников. Для неискушённых в политике речь шла о роли профсоюзов в пролетарском государстве. Троцкий требовал, чтобы профсоюзы путём железной трудовой дисциплины выполняли роль организаторов производства: в условиях разрухи на производстве — как на фронте. Ленин же настаивал на воспитательной роли профсоюзов и связи, которую они должны были обеспечить с партией.
Встретившись со Сталиным в его кремлёвской квартире, Раскольников вследствие серьёзного разговора с ним полностью убедился в правоте генеральной линии партии и принял активное участие в печати и на собраниях в борьбе с троцкизмом. При этой беседе присутствовали также Каменев и Зиновьев, но разговор с ним вёл только один Лев Борисович. Эта встреча была восстановлена в книжке Владимира Ивановича Савченко «Отступник», где приводилась такая беседа:
«…Сталин повернулся к двери, в передней слышны были голоса вошедших с улицы людей.
— Ух, холодно! — в комнату вкатился, потирая озябшие руки, Каменев.
Он мало изменился, такой же кругленький, те же бородка и усы, разве чуть поседевшие, та же суетливая пробежка ёжиком.
Обнялись с Раскольниковым.
Вошёл и Зиновьев, молча пожал руку Раскольникову, сел в уголок — пить, есть отказался: желудок.
— Ну-с, рассказывайте: чем дышите, чем намерены заниматься в ближайшем будущем? — ещё потирая красные от мороза руки, заговорил Каменев, присаживаясь к столу, наблюдая, как Сталин наливал ему водки, жестами показывая, чтобы не полный стакан. — Впрочем, нам известно, чем намерены заниматься: литературой. Прекрасно. Известно нам также, — он опрокинул в себя водку, закусил грушей, — что на совещании с оппозиционерами, на котором присутствовал вставший с постели Троцкий, вам предложено было место заместителя главного редактора „Красной нови“, помощника шута горохового Воронского, так?
Л. Б. Каменев
Заметив удивлённое и протестующее выражение на лице Раскольникова, Каменев сморщился в весёлой улыбке:
– <…> Мы предлагаем вам военный союз на время боевых действий с неприятелем, — шутливым тоном проговорил Каменев. — Вы нам нужны. У вас в руках перо, в сердце кипит молодой задор, даром что старый партиец. Послужим вместе делу единства партии.
— Иосиф Виссарионович говорил, что у вас есть замечания к моей книге, — напомнил Раскольников; он чувствовал себя неловко под этим напором Каменева.
— Да, замечания. О достоинствах книги распространяться не буду. Думаю, Коба о них сказал. Замечания касаются, как вы, должно быть, догадываетесь, фигуры Троцкого. Не слишком ли много места ему уделено? Никто не спорит, его заслуги в октябрьские дни неоценимы. Но по вашей книге получается, что он да Ильич были единственными застрельщиками Октября. Если бы не они, то и революции бы не было. А роль масс — разве ничего не значит в истории? Я уже не говорю о роли партии, как коллективного вождя масс. Не думаю, что вы так считаете.
— Я действительно так не считаю, — согласился Раскольников.
— И хорошо. Просмотрите текст, право, книга только выиграет от того, что вы устраните указанный перекос. А теперь я хочу вам сделать официальное предложение от имени Политбюро. В отличие от оппозиции, которая предлагала вам роль второго человека в журнале „Красная новь“, мы хотели бы отдать в ваше полное распоряжение такой же литературно-общественный журнал, назначить вас ответственным редактором журнала „Молодая гвардия“. Возьмётесь за это дело? Кроме того, мы подумали, что для дела полезно было бы ввести вас в редколлегию и литературно-критического журнала „На посту“. Журнал ведёт правильную линию на развитие пролетарского крыла современной литературы, но его молодых и бойких сотрудников иногда заносит, вы могли бы помочь им держать верное направление, подлинно марксистско-ленинское. Что вы на это скажете?
— Спасибо за доверие, Лев Борисович. Но это так неожиданно. Очевидно, мне надо подумать?
— А чего тут думать? О чём думать? Сразу и включайтесь в работу.
— Спасибо. Но мне сначала надо завершить мои отношения с НКИД. Кроме того, закончить и некоторые другие, кроме книги, литературные дела.
— Ну, завершайте и заканчивайте скорее…»
В мае 1924 года Фёдор Фёдорович Раскольников участвует в совещании при Отделе печати ЦК РКП(б) «О политике партии в художественной литературе» и активно вступает в полемику с Л. Д. Троцким. Лев Давидович критикует позицию бывшего своего верного друга, помощника и полпреда в Республике Афганистан: мол, Раскольников обрушился на линию, «которую защищает и проводит тов. Воронский» и которая «представляет собою явное искажение нашей большевистской линии в области художественной литературы».
Осенью того же года вышел из печати третий том сочинений Троцкого с полемической вводной статьёй «Уроки Октября». Раскольников обдумывал, как ему поступить с вводной, нельзя ведь было журналу не отозваться на неё, — и тут от Сталина пришёл пакет на его имя. Вскрыв его, он обнаружил в нём вырезанные из книги Троцкого страницы с текстом вводной статьи и короткую записку:
«Т. Раскольников! Автор этой статьи себя разоблачает. Использует исторический материал для сведения внутрипартийных счетов со своими оппонентами. С целью нанести очередной удар нашему партийному единству, пытается доказать, будто в партии ещё в семнадцатом году существовала некая правая социал-демократическая тенденция, боровшаяся с большевизмом, Лениным. Обратите внимание на подчёркнутые мною места, где товарищ явно перевирает факты. Это надо использовать. И ударить. Крепко ударить. Сталин».
Сталин и его ареопаг
Раскольников просмотрел отмеченные Сталиным места. Неточности не бог весть какие, тем не менее, это были неточности, за которые можно было ухватиться при подготовке полемической статьи.
Решив, что должен сам писать статью, Раскольников вначале думал ограничиться одними только этими неточностями, но, втянувшись в работу, почувствовал, что его несёт дальше задачи простого восстановления правды фактов. Вдумываясь в логику Троцкого, видел, для чего ему нужно выделить в партии несуществующую, выдуманную им социал-демократическую тенденцию, «правое крыло», корнями уходящее в 1917-й год, — явно, чтобы противопоставить эту «руководящую тройку» Ленину, «ленинизму» и ему, Троцкому. Натяжки были слишком очевидны, и это возмущало. Хотелось ответить по существу статьи.