Есенина, похоже, просто все любили, поэтому на многое в его поведении и закрывали глаза. После смерти поэта Раскольников написал воспоминания «Сергей Есенин» и статью «Пушкинские мотивы в творчестве Сергея Есенина», ставшие известными только после посмертной реабилитации Фёдора в 1964 году.
Сразу же в конце 1924 года Раскольников, недавно назначенный на должность главного редактора журнала «Красная новь», обратился к Алексею Максимовичу Горькому с просьбой продолжать своё сотрудничество с его журналом. Но Горький ему практически тут же самым категорическим образом ответил: «Моё отношение к искусству слова не совпадает с Вашим, как оно выражено Вами в речи Вашей на заседании „Совещания“, созванного отделом печати ЦК 9 мая 1924 года. Поэтому сотрудничать в журнале, где Вы, по-видимому, будете играть командующую роль, я не могу». (Архив А. М. Горького. Т. 10. Кн. 2. С. 14.)
Раскольникова это обстоятельство, конечно же, огорчило, но отказ Горького от сотрудничества с Фёдором — это его собственное решение. И побудило его к этому решению следующее: 19 сентября 1924 года на заседание правления МАППа пришёл заместитель заведующего отделом печати ЦК РКП(б) Владимир Сорин и заявил, что борьба между Воронским и мапповцами завершена, «напостовцы на 9/10 правы». «Это дано понять и Воронскому, — продолжал В. Сорин. — Его равнение было почти исключительно на попутчиков — вот ему и дали двоих „попутчиков“ в редакцию — меня и Раскольникова. Правда, я в редакции не бываю и некогда мне там бывать, но Раскольников приедет — он в эту работу войдёт целиком, сядет в редакции и вместе с Воронским будет делать дело…» (Вопросы литературы. 1957. № 5. С. 20.)
Воронский Горькому, находившемуся на Капри, так написал о своих проблемах: «Мне пришлось уйти из „Красной нови“. Журнал перешёл к „напостовцам“. Мою фамилию склоняют чуть ли не заборным образом из-за попутчиков. В „Нови“ хозяйничает Раскольников».
Алексей Максимович не замедлил ему с ответом: «Считаю позицию „напостовцев“ антиреволюционной, антикультурной, рассматривая самого Раскольникова как парня невежественного, я глубоко огорчён тем, что Вы ушли из „Красной нови“, и уверен, что этот журнал „напостовцы“ погубят».
Что же касается взглядов самого Фёдора Фёдоровича, то тот целиком поддерживал официальную позицию партии, открыто недолюбливая редактора «Красной нови» за его отношение к культуре. И потому охотно откликнулся на предложение отдела печати ЦК РКП(б) провести специальное совещание относительно обсуждения политики партии в области художественной литературы, на которое отдельно был вынесен вопрос о позиции Воронского. Совещание состоялось в мае 1924 года и в выступлении Фёдора Фёдоровича позиция Воронского была признана «не вполне марксистской». ЦК распорядился ввести в редколлегию «Красной нови» ещё двух редакторов — Фёдора Фёдоровича Раскольникова и заместителя заведующего отдела по печати ЦК РКП Владимира Гордеевича Сорина. Так что шестой номер «Красной нови» подписывают уже три человека, а вскоре после этого Воронский уходит из журнала. А в нём воцаряется главным редактором Раскольников, одновременно оставаясь руководить журналом «Молодая гвардия» и издательством «Московский рабочий». Так, некогда командовавший Балтийским флотом, он был назначен Сталиным на роль «главнокомандующего по армии искусств».
«Готовность руководить чем угодно, лишь бы руководить, выдавала неистребимую тягу к власти», — скажет о нём однажды историк. И вот бывшего военмора и экс-дипломата Раскольникова, словно в насмешку, назначают одновременно главным редактором двух журналов и издательства, а к тому же председателем Главреперткома, членом коллегии Наркомпроса и начальником Главискусства.
[Известные московские литературоведы и критики отец и сын Куняевы — Станислав Юрьевич и Сергей Станиславович — в своей книге «Сергей Есенин» писали: «После совещания 9 мая 1924 года были сделаны необходимые оргвыводы. Бардину, как говорил Есенин, „сломали позвоночник“, и журнал „На посту“ был закрыт. К Воронскому же в качестве комиссара был приставлен Фёдор Раскольников — профессиональный революционер, бывший командующий Волжской флотилией, известный дипломат и менее известный международный шпик, работавший на несколько разведок одновременно. Кроме того, он был известен и как драматург (абсолютно бездарный), человек, близкий к „напостовцам“ и разделявший все их установки…»
Некоторые нетерпимые авторы не раз уже говорили, что Раскольников — это «тёмный авантюрный деятель», «сын питерского выкреста», «экзальтированный психопат», «ещё тот фрукт» и «психически ненормальный человек с тяжёлой наследственностью», и вот теперь ему добавилось ещё и от Куняевых одно довольно тяжёлое определение — «международный шпик». Фёдор Фёдорович и без того был увешан негативными прозвищами, ему есть, за что отвечать перед Богом и историей, но награждать революционера с многолетним партийным стажем таким позорным прозвищем как «шпик» — это всё-таки оскорбление. Исследователь должен разворачивать перед читателем широкое биографическое полотно судьбы своего персонажа, а не награждать его унизительными эпитетами… (Как это, к примеру, сделал профессор А. П. Столешников, тоже голословно утверждающий в своей работе «Реабилитации не будет»: «то, что Раскольников был агентом англо-американской коалиции, не вызывает сомнения». Вот так — «не вызывает сомнения», и этого уже достаточно для обвинения человека без всяких доказательств!..)]
А через некоторое время Александр Воронский опять будет возвращён решением ЦК в редакцию «Красной нови», но в 1927 году в журнал опять придут новые люди, и одним из них будет всё тот же Фёдор Раскольников. Он же на расширенном заседании коллегии отдела печати ЦК ВКП(б) по вопросу о «Красной нови» был основным обличителем Воронского. Теперь он остался в журнале единоличным редактором, а Воронского исключили из партии и сняли с должности главного редактора. Теперь уже — навсегда.
Ну а Фёдор Фёдорович тем временем продолжал вживаться в литературную среду столицы, где его ещё прекрасно помнили по политической и дипломатической деятельности. Художник Борис Ефимович Ефимов, брат известного журналиста Михаила Кольцова, так рассказывал о своей первой встрече с Раскольниковым:
«Я впервые увидел его в доме своего брата, с которым он был в дружеских отношениях. Фёдор Фёдорович только что вернулся из Афганистана, где был полпредом Советского Союза. Я смотрел на него с любопытством, видя в нём легендарную личность, имевшую непосредственное отношение к штурму Зимнего дворца и аресту Временного правительства.
В дружеской застольной беседе Кольцов вспомнил забавный эпизод, свидетелем которого я был. Дело было в кулуарах Кремлевского дворца, где проходил очередной партийный пленум. В перерыве между заседаниями, стоя рядом с братом, я с интересом смотрел на известных всей стране партийных и государственных деятелей. Брат обратил внимание, что неподалеку от нас стояли Бухарин, Чичерин, Молотов, Андреев и Сталин. Бухарин держал в руках номер журнала „Огонёк“, редактируемого Кольцовым. Все они дружно смеялись. Мы с братом переглянулись, и он озабоченно сказал:
— В чём дело, интересно? Что их так могло рассмешить?
В это время Бухарин увидел Кольцова и, продолжая смеяться, жестом подозвал его к себе. Через пару минут брат вернулся ко мне, явно расстроенный.
— В чём дело? — шёпотом спросил я.
Оказалось, что на обложке „Огонька“ была напечатана фотография со следующим текстом под ней: „Полпред Советского Союза в Афганистане Ф. Раскольников (сидит на слоне), отзыва которого потребовало английское правительство. По лесенке со слона спускается супруга Раскольникова писательница Лариса Рейснер“.
— Бухарин спросил меня со смехом, чем провинился перед англичанами слон, что английское правительство требует его отзыва? Конечно, грамматически там всё правильно — поставлены скобки, но на слух получается досадный „ляп“, — сказал мне брат.
Этот эпизод со слоном очень рассмешил Раскольникова. Дальше разговор зашёл о минувших делах Волжской военной флотилии. Фёдор Фёдорович вспомнил, как в Свияжск проведать флотилию приезжал сам Троцкий, тогдашний глава Красной армии. В одном из своих очерков Лариса Рейснер писала, что „когда выступает Троцкий, то приходят на ум вожди Великой французской революции“.
— И это совершенно справедливо, — заметил Раскольников. — Именно такое впечатление производил Лев Давидович, но надо сказать, дело прошлое, что и на него немалое впечатление произвела красота и обаяние моей Ларисы.
— А что произошло потом? — довольно бестактно спросил Кольцов.
Раскольников посмотрел на него с неудовольствием.
— А что могло произойти? — сухо сказал он. — Ведь она любила меня.
— Да, да, конечно… — заторопился Кольцов. — Прости, пожалуйста.
Тем не менее, Раскольникову предстояло расстаться с Ларисой. Ко всеобщему удивлению она предпочла ему, мягко говоря, далеко не красавца, но прославленного своим острословием, весёлым цинизмом и авантюрной биографией Карла Ра дека».
Вернувшись в Москву из Азии, Лариса Рейснер тотчас же приложила все усилия, чтобы Радек влюбился в неё, увлекла его за собой, и их роман стал притчей во языцех. Поведение Ларисы в те годы вызывало у многих людей недоумение. Это было время, когда значительный слой коммунисток, участниц Гражданской войны, был подвержен влиянию Александры Михайловны Коллонтай, пропагандировавшей идею «любви пчел трудовых», в которой проводилась мысль, что мужчины и женщины должны свободно порхать с «цветка на цветок», отвергая какую бы то ни было семейную привязанность, объявлявшуюся «мещанством» и «пережитком частнособственнического отношения к женщине». Сама Коллонтай, не боясь стыда и не опасаясь подцепить заразу, «обслуживала» революционных матросов прямо на кораблях. Да что там — Коллонтай! Говорят, что даже Арманд и Ленин предавались плотским утехам, едва ли не в присутствии Надежды Крупской[3]