не будет признана…»
А ещё после неё осталось несколько хороших стихотворений, и, хотя Николай Гумилёв считал её как поэтессу бездарной, некоторые из этих стихов заслуживают того, чтобы остаться в истории нашей литературы. Ну хотя бы такие, как стихотворение «Дождь после засухи»:
Расправили сосны душистые плечи,
Склонили к земле увлажнённые гривы.
Упавшие капли, как звонкие речи,
И в каждой из них голубые отливы…
Бесцельно-певучий, протяжный и сочный,
Откуда ты, говор, ленивый и странный?
Размыло ли бурей ручей непроточный,
Усилил ли ветер свой бег непрестанный?
И вслед водоносной разорванной туче
Понёс утолённых лесов славословье
Туда, где рождается ливень певучий,
Где солнце находит своё изголовье…
Однако жизнь с Ларисой Рейснер и воспоминания о ней отходили куда-то всё дальше и дальше в прошлое, а рядом пульсировала настоящая сегодняшняя судьба и сегодняшние люди — причём, не только политики, командармы и писатели, но и простой народ, варивший в цехах сталь и выращивавший в полях хлеба. И не сбрасывая со своих счетов никаких литературных дел, Раскольников не отказывался и ни от какой другой агитационной работы. Так, например, в тагильской газете «Рабочий» за 1 апреля 1928 года было помещено объявление о том, что к ним приехал из Москвы член Исполкома Коминтерна Ф. Ф. Раскольников, который 1 апреля в 12 часов выступит в клубе «Металлист» на собрании партактива Нижнего Тагила с повесткой дня: «итоги пленума ИККИ (Исполнительный Комитет Коммунистического Интернационала)».
А 4 апреля в той же газете была опубликована большая статья П. Караульца «Это есть наш последний и решительный бой», в которой говорилось, что в большой зал клуба «Металлист» едва вместились все желающие послушать Фёдора Фёдоровича Раскольникова. «Докладчик рассказал, как Исполком Коминтерна решал вопросы международного коммунистического движения. В статье подчеркивается значимость речи „самого“ Раскольникова.
Нельзя не повторить, как в зале откровенно отзывались о докладчике: „Нашенский, из матросов…“, „участник Октябрьского переворота“, „испытанный большевик…“, „…Раскольников!..“ Ему аплодировали. Доклад длился полтора часа и дал подробную характеристику главнейшим вопросам, стоящим на пленуме Исполкома Коминтерна…
Раскольников говорил также о Зиновьеве и Каменеве, Пятакове и Троцком. В заключение было сказано о созыве VI очередного Всемирного конгресса Коммунистического Интернационала. Тагильчане одобрили решение пленума Исполкома Коминтерна и поручили ознакомить общественность города с выступлением т. Раскольникова. Докладчику было задано много вопросов, на которые Фёдор Фёдорович давал исчерпывающие ответы.
Так произошло знакомство тагильчан с Ф. Ф. Раскольниковым».
Много сил и времени Фёдор уделял своей работе в руководимых им журналах, приглашая в них как признанных, так и новых авторов, и расширяя журнальные страницы для новых оригинальных тем. Печатал, как и прежде, писателей из разных литературных групп — «Перевала», «Кузницы», «Серапионовых братьев», а также «попутчиков». Продолжал возиться с беспомощными рукописями рабочих, сам много правил, вытягивая их рассказы, очерки. Дал путёвку в жизнь группе комсомольских поэтов — Безыменскому, Жарову, Светлову, Михаилу Голодному. Привлёк-таки к журналу своего брата. Видя, что он успешно занимается покорением шахмат, получает звание мастера, становится чемпионом профсоюзов СССР, побеждает в международном турнире в Берлине, одерживает победу в турнире сильнейших шахматистов Закавказья и руководит шахматным клубом в Ленинграде, Фёдор тут же ввёл шахматный отдел под его редакцией.
Надо сказать, что его брат — Александр Фёдорович Ильин-Женевский — пользовался огромным уважением коллег. Вот, что писал о нём известный шахматист Михаил Моисеевич Ботвинник в своей книге «Портреты»: «Он обладал ангельским характером, удивительно порядочный человек был. Не прощал только плохого отношения к шахматам…
А. Ф. Ильин-Женевский, брат
В 1933 году Ильин-Женевский был советником полпредства СССР в Праге, естественно, общался с чехословацкими шахматистами, в том числе и с чемпионом страны. Сало флор всегда отличался предприимчивым характером — тогда он был шахматной надеждой Запада — и, рассчитывая, по-видимому, на нетрудную победу, предлагал сыграть матч с чемпионом СССР. Женевский послал два письма: одно — Крыленко, а второе — Вайнштейну для меня. Он был в восторге от предложения флора и верил в успех советского чемпиона…»
Сам Александр тоже был не чужд писательству и нередко выступал со статьями на шахматную тему. Так, например, он начинает статью «За шахматы как искусство», печатающуюся «Шахматном листке» № 4 за 1930 год с подзаголовком «В порядке обсуждения»:
«Что такое шахматы — искусство, спорт или ещё что-нибудь другое? Этот вопрос опять со всей остротой встает перед нами. И не думайте, что это вопрос отвлечённого, философского порядка. Нет, это вопрос актуальнейший, вопрос, тесно связанный с практикой и направлением шахматной работы сегодняшнего дня. От того или иного разрешения этого основного вопроса зависит то или иное разрешение целого ряда практических вопросов, стоящих перед нами.
Возьмём то положение, которое мы имеем сейчас. Шахматное движение в СССР является одним из составных частей физкультурного движения. Шахматные секции на местах и в центре являются секциями советов физической культуры. Следовательно, шахматы в данный момент рассматриваются нами как спорт…»
А заканчивает эту статью словами: «…Не так давно кто-то бросил мысль, что шахматам как искусству уместнее было бы строиться по линии Главискусства. Бывший председатель Главискусства Ф. Ф. Раскольников приветствовал эту мысль. Вот вопрос, над которым очень и очень следует подумать».
1924-й год — это год возвращения Фёдора в литературную жизнь России, его знакомство с новыми писателями и новыми литературными направлениями. Уже в наши годы доктор экономических наук, ведущий научный сотрудник экономического факультета МГУ, писатель Андрей Иванович Колганов написал фантастический роман «Жернова истории», в котором он со своей женой якобы оказывается в Москве 1920-х годов и встречается там с известными российскими писателями, проводящими свои вечера в Доме Герцена, на Тверском бульваре, 25, где тогда был ресторан (ныне в нём Литературный институт имени Горького). В 1840–1850-х годах этой усадьбой владел русский дипломат Дмитрий Николаевич Свербеев, у которого часто собирались известные литераторы и общественные деятели — П. Я. Чаадаев, В. Г. Белинский, Н. В. Гоголь, В. А. Жуковский, Е. А. Баратынский и многие другие. Именно в этот ресторан в булгаковском романе «Мастер и Маргарита» заявился преследовавший Воланда поэт Иван Бездомный, а потом ресторан сожжёт неразлучная парочка Коровьев и Кот Бегемот. В 1920-е годы здесь ели, пили, шумели, острили, дрались и выступали со своими произведениями первые советские поэты и прозаики — Блок, Есенин, Маяковский, Олеша, Толстой, Шкловский, Леонов, Фадеев, Радек, Либединский и многие другие, среди которых было значительное количество молодых людей, абсолютно никакого отношения ни к поэзии, ни к литературе не имеющих. Это были друзья поэтов, приходившие в Дом Герцена, чтобы с ними выпить.
Сюда же пришёл со своей женой автор романа «Жернова истории» Андрей Колганов, который первым делом заглянул в ресторанную уборную, чтобы проверить собственноручно начертанную там рукой Владимира Владимировича Маяковского надпись: «Хер цена — Дому Герцена!»
После этого, пишет он, «удовлетворив своё детское любопытство, возвращаюсь в зал, и сразу вслед за мной рядом со столиком появляется новая фигура. Не сразу узнаю вошедшего, но восклицание Фурманова: „Фёдор Фёдорович! Давайте к нам!“ — всё расставляет на свои места.
Это же Раскольников! До революции — партийный журналист, затем настоящий герой Гражданской войны, командующий рядом флотилий, одно время командовал Балтфлотом (но не слишком удачно), затем полпред в Афганистане. Его женой была такая яркая женщина, как Лариса Рейснер, сейчас оставившая его ради Карла Радека, что при всём при том нисколько не испортило отношений между Радеком и Раскольниковым. Сейчас он вновь на литературной работе. Уже около года работает редактором в журналах „Молодая гвардия“ и „На посту“, написал воспоминания о революционных днях „Питер и Кронштадт в 1917 году“[5], активно защищает пролеткультовские позиции и воюет с редактором „Красной нови“ Воронским, куда Раскольников прошлым летом послан ЦК РКП(б) одним из редакторов. Как раз в этом месяце в ЦК должно состояться бурное обсуждение работы Воронского. Да, в этой компании он свой. Хотя он не только литератор — заведует Восточным отделом Исполкома Коминтерна, преподает в 1-м МГУ…
Раскольников оказался довольно молодым ещё мужчиной (наверное, ровесник Фурманова) с жёстким, волевым лицом. Оглядев столик, занятый нашей компаний, он на секунду остановил взгляд на нас с Лидой, устроившихся на одном стуле, затем оглядел зал.
— А чего нам тут толкаться? — задал он резонный вопрос. — Здесь уже и не втиснешься никуда. Может, махнём ко мне в гостиницу? Номер большой, всех рассадим, честное слово!
— В какую гостиницу? — тихонько спрашиваю сидящего неподалёку Ра дека.
— Да ведь в „Люксе“ он живёт, — отвечает Карл Бернгард о — вич. — Как из Афганистана в конце двадцать третьего вернулся, так там и квартирует. Не торопится постоянное жильё подыскивать, и понятно почему, — складывает губы в язвительной улыбке Радек.
Всей компанией мы поднимаемся, рассчитываемся и направляемся к выходу, на ночную январскую стужу <…>.
Тем временем, пройдя по тёмной, заснеженной Тверской, мы разношерстной толпой ввалились в небольшой вестибюль гостиницы, архитектурное решение которой тяготело к модерну, но интерьер при этом был украшен лепниной в стиле ампир. Это здание, построенное купцом Филипповым, первоначально целиком занимала его компания. Тут была и знаменитая булочная, и кофейня, и хлебопекарные цеха во внутридворовых постройках, и общежитие рабочих-булочников… Лишь в одна тысяча девятьсот одиннадцатом году левое крыло было отдано под гостиницу. После революции всё здание было национализировано, и в нём в девятнадцатом разместилось общежитие НКВД, а затем уже — ведомственная гостиница Коминтерна. Впрочем, и булочная, и кофейня (под названием „кафе-столовая“) продолжали функционировать, по-прежнему притягивая к себе москвичей.