р и ставок в окружающей его властной среде. Однако он считал это необходимой данью строительству социализма и оставался верен Идее. Его «Робеспьер» очень близко совпадал с образом вождя якобинцев, который создавали в это время историки-марксисты: да, вождь мелкой буржуазии должен был пасть вместе со своим классом. Однако пламенный революционер Робеспьер восхищал Раскольникова своей преданностью Идее революции, и критики не преминули отнести такое сочувствие к недостаткам пьесы.
Поэт и писатель Варлам Шаламов, уже отбыв своё двадцатилетнее заключение на Колыме и работая над книгой о Фёдоре Фёдоровиче, писал:
«Раскольников был абсолютно грамотный человек, весьма искушённый в литературных оборотах, опытный журналист, написавший сотни статей, до того и после того он произнёс сотни речей. Именно в Кабуле он начал работу над своими мемуарами, тоже сразу ставшими историческими, литературными. Герои революции вели хронику пролетарской революции, создав журнал „Пролетарская революция“. Литературные обороты были делом хорошо знакомым правдисту Раскольникову. Творческая дружба Рейснер и Раскольникова ничем не была полезна для пера мемуариста, журналиста, драматурга, литературного исследователя — всё это было впереди с того дня, когда Раскольников двигался по трибуне, по эстраде, по палубе Коммунистической аудитории Московского университета. Я подумал тогда, что этот мичман устоит и в сердечных, и в гражданских бурях».
С каждым годом Фёдор всё лучше и лучше осваивал литературное мастерство, сначала он овладел поэтическими переводами, а позже начал и сам писать неплохие стихи. К примеру, такие, как стихотворение «Весна в Болгарии», передающее его впечатления от пребывания в этой стране:
Когда опять придёт весна,
Как радостно сердца забьются
И реки шумно разольются,
Вновь пробудившись ото сна.
И звонко птицы запоют,
Песком посыпятся дорожки,
На чёрных липах зацветут
Лимонно-жёлтые серёжки.
Заколосится буйно рожь
Густыми, длинными рядами,
Перебежит дорогу ёж,
Луга покроются цветами.
На виноградниках начнут
Копать лозу — лишь солнце встанет,
В долинах розы расцветут,
На Шипке рыхлый снег растает.
И лесопилки засвистят,
И забелеют пароходы,
А безработные опять
Придут сюда искать работы.
Как пишут биографы и исследователи жизни и творчества Фёдора Фёдоровича Раскольникова, его второй женой была Муза Васильевна Канивез (девичья фамилия которой Ржечицкая) — свидетельствовавшая о том, что Фёдор Фёдорович говорил ей однажды, что: «Быть партийным цензором культурной жизни, „давить и не пущать“, мне претит». Таким образом, Фёдор предпочёл служить революции вдалеке от внутрипартийной борьбы, которая слишком активно и грубо вмешивалась в искусство.
Не оспаривая этого момента, хочется для биографов Фёдора Раскольникова уточнить нечто и другое. В частности, тот факт, что Муза Васильевна Канивез-Ржечицкая была отнюдь не второй женой Раскольникова, как о том пишут практически все его исследователи, а, по моему мнению — четвёртой, поскольку первой женой у него была упомянутая в документах сарапульского военкома А. В. Галанова Вера Николаевна, приезжавшая со своей матерью к Раскольникову в Сарапул в 1918 году. Второй женой Фёдора Фёдоровича была известная всем революционерка-красавица Лариса Михайловна Рейснер, которая вышла за него замуж в 1918 году, а убежала от него из Кабула в 1923-м, из-за того, что она узнала о причастности Фёдора Раскольникова к расстрелу Николая Гумилёва. Третьей его женой была редактор-корректор журналов «Прожектор» и «Рабоче-крестьянский корреспондент» Наталья Владимировна Пилацкая, с которой Фёдор познакомился вскоре после своего возвращения (а точнее — бегства) из Афганистана и на недолгое время сошёлся с ней для совместной жизни, о чём рассказал в своей книге «Десять десятилетий: о том, что видел, пережил, запомнил» художник и брат журналиста Михаила Кольцова — Борис Ефимов. Ну и, наконец, четвёртой женой Фёдора Фёдоровича стала симпатичная московская студенточка Муза или Муза Васильевна, которую Раскольников в 1930 году увёз из Москвы в Эстонию, а затем оттуда в Данию, Болгарию, и потом уже — в Париж и Ниццу…
Глава десятая. Четвёртая Муза
В один из дней Раскольникову позвонили из грузинского представительства в Москве и пригласили на вечер, где, как ему передали, его ждал сюрприз. Это звонил сам представитель Орехалашвили, старый знакомый Раскольникова, человек весьма добродушный и весёлый. На вопрос Раскольникова, что, мол, за сюрприз, он, смеясь, сказал, что это — секрет, и Раскольников всё узнает сам, когда придёт в представительство.
Сюрприз Орехалашвили, как оказалось, заключался в том, что ему прислали из Грузии какие-то документы о боевых подвигах в гражданскую войну группы грузин, бывших моряками Волжской военной флотилии, и просили передать Фёдору Фёдоровичу, чтобы он использовал их в своих воспоминаниях.
Раскольников удивился, вскинув брови: разве нельзя было переслать ему эти бумаги, зачем было ему ехать за ними? «Как зачем, дорогой? — смеясь, блестя чёрным лукавым глазом, вертел головой Орехалашвили. — Ты не хочешь провести вечер в хорошей компании? Не хочешь выпить хорошего грузинского вина? Спеть наши песни? Не поверю, дорогой. Ты посмотри, какие у нас сегодня гости! А девушки! Вах!»
Владимир Савченко с подробностями описывает всё, что произошло с Раскольниковым в этот запоминающийся вечер: «Вокруг длинного стола, уставленного бутылками с грузинскими винами, вазами с фруктами, шумно рассаживались действительно замечательные люди. Это были молодые русские и иностранные коммунисты, члены Коминтерна и КИМа, члены ЦК комсомола. Со многими из них Раскольников был знаком, иных знал по их выступлениям на международных конгрессах. Белокурый красавец Чаплин, нервный, порывистый
Косарев, невозмутимый Бессо Ломинадзе — вожди комсомола, сын Карла Либкнехта Вильгельм, Гейнц Нейман. Молодые иностранцы, вольнослушатели Плехановского института, привели с собой девушек-студенток, своих сокурсниц, весёлых, румяных, непринуждённо болтающих с гостями и хозяевами-грузинами, должно быть, им было не впервой находиться в этой компании.
Одну из этих девушек посадили между Раскольниковым и Ломинадзе. Тоненькая и стройная, с копной светлых волос на голове, делавших её похожей на одуванчик, девушка оглядела всех рассевшихся гостей, громко спросила, обращаясь к Ломинадзе:
— Раскольников ещё не приехал? Мне сказали, что будет Раскольников.
Ломинадзе с улыбкой посмотрел на Раскольникова. И девушка посмотрела на него.
— А как вы себе представляете Раскольникова? — спросил он.
— Ну, высокий, плечистый. Усатый, — уверенно ответила она. — Вроде Будённого или Щорса.
— Боюсь, что вы будете разочарованы, — сказал Раскольников. — Ему далеко до Будённого или Щорса.
Ломинадзе засмеялся. Девушка смутилась.
— Это и есть Раскольников, — сказал Ломинадзе.
— Вы? — неуверенно смотрела она на Раскольникова.
— Вы думаете, вас разыгрывают? Почему я не могу быть Раскольниковым? — спросил он.
— Я ничего не говорю. Но я подумала… Я приняла вас за иностранца, — бойко ответила девушка, справившись со смущением. — Вы одеты, как иностранец. Извините.
Она снова смутилась.
Он улыбнулся.
— Ничего. Как вас зовут?
— Муза.
— Как? Муза? Я не ослышался?
— Нет. Муза Васильевна Ивановская.
— Очень приятно, — привстал он учтиво. — Муза. Какое чудное имя. Если вас полюбит поэт, у него будет двойное право говорить вам: вы — моя Муза. Кто же вас так назвал? Мама? Папа?
— Конечно, папа.
— Почему конечно?
— Он большой выдумщик и вообще натура поэтическая.
— Чем он занимается?
— Преподаёт русский язык и литературу в школе второй ступени.
— А мама?
— А мама — красавица.
— Это как понять?
— Она нас с папой и сестрой давно бросила. В молодости семейная жизнь её не привлекала. Теперь у неё другая семья.
— Понятно. Но ваш папа… Хотелось бы мне познакомиться с вашим папой.
Муза смущённо умолкла. Он усмехнулся:
— Не подумайте, что я напрашиваюсь к вам в гости. Просто я люблю знакомиться с оригинальными людьми. Ваш папа, по-моему, из этой редкой породы людей.
— Спасибо. Мне это приятно слышать.
Весь вечер он болтал с Музой. Ему доставляло удовольствие смотреть на неё, слышать её мягкий голос. Она была начитанна, говорить с ней можно было на любую тему. Она обожала поэзию. Очень скоро он узнал, что она недовольна своим институтом, ей бы учиться в университете на филологическом, но ничего не поделаешь, приходилось терпеть, ей оставался всего год до выпуска. В нежном её лице была милая неправильность черт — нос как бы приплюснут, скулы слегка выпирали, но это не портило её, придавало лицу характерность. Особенно губы выделялись на лице, как бы растекались по лицу нежной алой патокой. В какой-то миг Раскольников поймал себя на том, что смотрит на них неотрывно, его неудержимо тянуло поцеловать их, он будто даже уже чувствовал на своих губах их сладкий медовый привкус…
М. В. Раскольникова-Канивез
Они стали встречаться. Ходили на выставки художников, в театры, катались на лихачах с рысаками в попонах, заходили перекусить в „Кружок“ — литературно-артистическое кафе, где собирались артисты, писатели, поэты, многие из них были знакомы Раскольникову. Ему приятно было представлять им свою юную подругу.
Осенью, когда начался новый театральный сезон, он пригласил её во МХАТ на премьеру поставленного по его инсценировке „Воскресения“ Льва Толстого. Она пришла в нарядном платье из серебристого шёлка, сшитом по последней моде, длинном сзади, укороченном спереди, в чёрных шёлковых туфлях, элегантная, юная, прелестная. У него замерло сердце: может быть, это судьба? Но разница в возрасте? Во взглядах на жизнь? Что она, беззаботная комсомолочка, знает о жизни? Она принимает его ухаживания охотно, но что у неё в душе? Может быть, ей просто льстит, что за ней, совсем ещё девчонкой, ухаживает зрелый мужчина, к тому же человек известный, герой гражданской войны, крупный партийный работник?