Как бы то ни было, в качестве постоянных посетителей советского полпредства полиция зарегистрировала более 100 представителей болгарской творческой интеллигенции — они неизменно составляли большинство на всех советских приёмах. В полицейском досье на советского полпреда подчеркивается, что Раскольников пользуется расположением творческой интеллигенции и журналистов как человек «по-настоящему интеллигентный и культурный».
Практически сразу же с восстановлением здания советского посольства и обустройством интерьера начались визиты, телефонные переговоры, встречи с журналистами. Русских дипломатов не видели здесь с начала мировой воины, когда Болгария выступила на стороне Германии, и журналистов интересовали перспективы советско-болгарских отношений. Нынешние правители страны во главе с царём Борисом видели выход из кризиса в присоединении, экономическом и политическом, к Германии, в которой ещё год назад с триумфом пришла к власти нацистская партия Гитлера.
Но в Болгарии не были забыты и давние близкие отношения с Россией. С первых дней появления Раскольникова в Софии его наперебой приглашали к себе сторонники сближения с «вечной братской» Россией. Старые русофилы, народные демократы, встречаясь с ним, много и горячо говорили о перспективах славянства, об угрозе германизации их родины.
Муза в своём дневнике о пребывании их с Фёдором в Болгарии писала:
«Мы часто устраивали большие и малые приёмы для болгарской интеллигенции. Мой муж не только читал в подлиннике болгарских писателей и поэтов, но даже перевёл на русский язык многие стихотворения Христа Ботева, Пейо Яворова, Николая Лилиева, Елизаветы Багряны и, особенно, Димчо Дебелянова. На этих приёмах речь шла только о книгах, поэзии, живописи, скульптуре. Болгарская интеллигенция очень интересовалась послереволюционной русской литературой и сожалела, что доступ в нашу страну так труден».
Но приёмы продолжались. На литературные вечера приходили известные поэты, читали свои стихи. Их стихи в русском переводе читал Фёдор Раскольников, который сам их и переводил. Болгарский язык он освоил довольно быстро и переводы давались ему легко, он перевёл много стихотворений, среди которых были такие, как: «В глухом поле», «Париж, Париж, убийца и отец», «Я чувствую сердце мёртвого дня» поэта Николая Лилиева; «Сейсмограф сердца» Елисаветы Багряны; «Карта» Отона Жупанчича; «За стеною», «Песня сироты», «Несу легко я жизни бремя», «Чёрная песнь», «В темнице», «Словно безумный или странный», «Письмо», «Пловдив», «Забота», «Утро», «Прошёл я жизни луг нескошенный», «Назад, сквозь тёмных снов туманы», «Когда вернёшься в отчий дом», «Помнишь ли…» — известного болгарского поэта Димчо Дебелянова, а также ещё целый ряд других стихов. Фёдор Фёдорович обнаружил в себе хорошие поэтические задатки, и его переводы на русском языке звучали просто замечательно, как, например, стихотворение Дебелянова:
Словно безумный или странный,
Как бы злопамятный, злу рад,
Раскинул крылья вечер ранний —
Там, где мой скорбный виноград.
Ложатся молча тени строго,
И странно чувствую я сам:
Подводят чёрные итоги
Моё раскаянье и срам…
Где моя радостная зелень?
Где зноем виноград налит?
Ах, весь мой труд был так бесцелен,
Мечта бесплотна, как гранит.
И где теперь я сердце спрячу,
Последний пламень приютя?..
Далёко где-то эхо плачет,
Таясь во мраке, как дитя.
В декабре 1934 года из Москвы в Софию долетела громоподобная весть: был убит Сергей Миронович Киров. И вслед за этим не менее оглушительная новость: арестованы Зиновьев и Каменев.
Сталин и Киров
Итальянские и французские газеты широко освещали эту тему, сообщая о начавшемся в Москве процессе Зиновьева, Каменева и ещё четырнадцати видных большевиков, которые обвинялись в убийстве Кирова, подготовке убийства Сталина и других преступлениях. Все подсудимые признавали свою вину. Пошли слухи о массовых репрессиях в Советском Союзе, особенно в Ленинграде, где ГПУ хватало людей практически без разбору.
«Раскольников передал газету Музе. Купил ещё несколько газет, на других языках, но и в них сообщались те же сведения. Подождав, пока Муза кончила чтение, сказал ей:
— Муза, ни единому слову обвинения я не верю. Всё это наглая ложь, нужная Сталину для его личных целей. Я никогда не поверю, что подсудимые совершили то, в чём их обвиняют и в чём они сознаются. Но почему они сознаются?
Теперь каждый день начинали с чтения газет. Бредом казалось всё, что говорилось на процессе. Решили съездить в Рим, чтобы там в полпредстве узнать что-нибудь более точно. Полпредом в Риме был Борис Ефимович Штейн. Но он избегал говорить о московском процессе, отделывался пересказом статей „Правды“ и „Известий“.
Это было невыносимо. Решили уехать. Но куда? Вернуться в Софию? Но возвращение из отпуска раньше времени могло быть истолковано в Москве в дурную сторону. Решили продолжить путешествие.
Безрадостным было это путешествие. Газеты приносили всё новые ужасные вести. Сообщили о казни Зиновьева и Каменева. Писали о многочисленных арестах в Москве. О том, что там готовятся какие-то новые процессы.
Раскольниковы побывали в Неаполе, проехали всю Сицилию, несколько дней провели в Афинах, в Стамбуле, наконец, в середине сентября, Восточный экспресс доставил их в Софию…»
Зарубежные газеты из номера в номер печатали длиннейшие статьи с анализом причин гибели Кирова. Мало кто верил официальной советской версии о том, что это дело рук оппозиции, будто бы перешедшей к террору против деятелей ВКП(б) и советского государства. Одни газеты намекали, а другие прямо связывали убийство Кирова с именем Сталина, которому мешал быстро набиравший авторитет в партии молодой, энергичный руководитель ленинградской партийной организации.
С тоскливым чувством вчитывался в эти зловещие пересуды Раскольников. Да, для Сталина Киров был серьёзным соперником в борьбе за власть. Вполне могло быть, что он убрал Кирова, как в своё время устранил со своей дороги Фрунзе.
Раскольников хорошо знал Кирова. Близко сошёлся с ним в 1920-м году во время военных действий на Каспии, в Азербайджане. С ним и с Серго Орджоникидзе он обсуждал тогда план нападения на Энзели. А кроме того, они втроём обсуждали и ещё один план, которому не суждено было осуществиться, — план выхода десантных отрядов раскольниковской флотилии после Энзели к Индийскому океану. Киров тогда загорелся, ухватился за эту мысль: «Выйдя к Индийскому океану, мы распространим наше влияние на всё Южное полушарие!»
И вот — Кирова нет…
Но жизнь, тем не менее, продолжалась, и надо было думать о делах насущных…
Начиная работать в Болгарии, он видел свою задачу в том, чтобы, содействуя восстановлению былых близких отношений между Болгарией и Россией, прерванных мировой войной, в то же время всеми возможными мерами мешать соединению Болгарии в политический и военный блок с фашистской Германией. В своих отчётах, представляемых в НКИД, он постоянно подчеркивал эту направленность дипломатических усилий в Болгарии, отчёты принимались без оговорок, во всяком случае, никаких претензий ему не заявляли. Хотя и проводить эту линию было очень и очень непросто…
Всё это время Раскольникова осаждали просьбами дать свои произведения для издания на болгарском языке, разрешить постановку его пьесы «Робеспьер», болгарские литераторы присылали ему свои труды на рецензию. Газета «Нови дни» печатала воспоминания Раскольникова о борьбе против белогвардейцев на Волге. В прессе часто публиковались доброжелательные статьи о советском полпреде, интервью с ним и его супругой.
Накануне нового 1935 года газеты «Утро» и «Камбана» подготовили развернутое интервью с Раскольниковым, которое было опубликовано в их новогодних выпусках вместе с фотографиями советского полпреда. «В предстоящем 1935 году, — отмечал Раскольников в обращении к болгарским читателям, — мы должны укрепить культурные, хозяйственные и политические отношения между Болгарией и Советским Союзом. Я надеюсь, что искренние чувства симпатии к болгарскому народу, с которыми я приехал в вашу страну, найдут ответный отклик».
И этот отклик Раскольников вскоре увидел, причём на страницах правительственной газеты «Ла Бюлгари», которая признавала: «Редко иностранный дипломат принимается у нас с таким интересом и такой живой симпатией, как полпред Советского Союза. И эти симпатии в равной степени относятся как к личности Раскольникова, так и к представителю братского народа, который занимает в наших душах и сердцах, в нашей общественной и культурной жизни огромное место».
Этот отклик не мог беспокоить надзирательные органы Софии да и всей Болгарии в целом. «Болгарская пресса в руках Раскольникова», — с тревогой отмечается в рапорте полиции, предлагавшей незамедлительно принять меры с целью разрушения тех представлений об СССР, которые создает Раскольников.
«В Болгарии Раскольников нашёл то, что нигде не встречал — люди сами идут ему навстречу». Журналисты как будто соревновались между собой в том, кто больше успел узнать Раскольниковых, жители Софии искренне приветствовали советского полпреда, где бы он ни появлялся.
В нарушение дипломатического иммунитета с особой тщательностью полицейские агенты обыскали багаж Раскольниковых — искали запрещённую к распространению в Болгарии революционную литературу.
Таковой не оказалось.
Болгарская полиция установила, что за Раскольниковым ведёт постоянное наблюдение один из сотрудников советского полпредства. Не осталось незамеченным также то обстоятельство, что мать Раскольникова с ноября 1934 года так и не получила разрешение в Советском Союзе приехать к сыну, а её письма были вымараны советской цензурой. Постоянное наблюдение за Раскольниковым привело дирекцию полиции к убеждению, что «товарищ Раскольников не имеет 100 % пролетарского доверия у своего руководства».