— Из чего он состоит? — спросила Надя.
— Из темных твердых частиц.
Надя фыркнула.
— Это я и сама могла сказать.
— До тех пор, как мы попали сюда, не могла. Это могли быть и соединения этих частиц с солью. Но оказалось, что это осколки камней.
— А почему такие темные?
— Потому что они вулканического происхождения. На Земле песок состоит в основном из кварца, потому что в нем много гранита. Но на Марсе гранита меньше. Эти песчинки, вероятно, не что иное, как вулканические силикаты. Обсидиан, кремень, немного граната. Красиво, правда?
Она протянула Наде горсть песка. Конечно, она была совершенно серьезна. Надя сквозь гермошлем всмотрелась в черные крупинки.
— Красиво, — согласилась она.
Они стояли и смотрели закат. Их тени накладывались прямо на восточный горизонт. Небо на западе, над солнцем, было темно красным, пасмурным и непрозрачным. Облака, о которых говорила Энн, — яркими с желтыми прожилками, высоко-высоко в небе. Что-то в песке блестело на свету, и дюны приняли ясный фиолетовый оттенок. Солнце казалось маленькой золотой пуговицей, а над ним сияли две вечерние звезды — Венера и Земля.
— В последнее время, с каждой ночью, они все сильнее сближаются, — тихо проговорила Энн. — Совпадение должно стать по-настоящему великолепным.
Солнце коснулось горизонта, и гребни дюн погрузились в тень. Золотая пуговка опустилась за черную линию на западе. Небесный свод стал темно-бордовым, облака в вышине — розовыми, как цветы смолевки. Повсюду вспыхивали звезды, и темно-бордовое небо окрасилось в яркий темно-лиловый электрический цвет, который тут же переняли и гребни дюн — и теперь казалось, будто по черной равнине разливались жидкие сумерки. Вдруг Надя почуяла, как ее нервную систему вскружил легкий ветерок, поднявшись по позвоночнику и разойдясь по всей коже, щеки защипало, и она словно ощутила дрожь в своем спинном мозгу. Красота способна приводить в дрожь! Для нее это чувство физической реакции на красоту перетекло в потрясение, волнение, которое можно было сравнить с сексом. И красота эта была такой странной, такой чужой. Надя никогда не замечала ее по-настоящему или никогда не ощущала — сейчас она это поняла. Она наслаждалась жизнью в Сибири, когда у нее все было хорошо, и потом жила в огромной аналогии, оценивая все в сравнении со своим прошлым. Но теперь она стояла под высоким лиловым небом на поверхности окаменевшего черного океана, и все было новым, странным, совершенно не сравнимым с чем-либо из виденного ею прежде. И вдруг прошлое убралось из ее головы, и она стала бездумно кружиться на месте, точно маленькая девочка, пытавшаяся вызвать у себя головокружение. Вес перемещался из кожи вовнутрь, и она больше не чувствовала себя полой. Наоборот — твердой, собранной, уравновешенной. Как маленький разумный валун, кружащийся волчком.
Они соскользнули с крутого склона дюны. Оказавшись на дне, Надя возбужденно обняла Энн:
— О, Энн, не знаю, как тебя и благодарить за это.
Даже сквозь затемненный гермошлем было видно, как Энн улыбнулась. Это редко можно было увидеть.
С тех пор все казалось Наде другим. Да, она знала, что дело было в ней самой, что теперь она по-новому все замечала, по-новому смотрела. И пейзаж этому лишь способствовал: уже на следующий день они покинули черные дюны и очутились на такой местности, которую ее товарищи называли слоистой или напластованной землей. Это был район, где ровный песок зимой скрывала полярная шапка из двуокиси углерода. Сейчас, в середине лета он был виден, и вся местность складывалась лишь из криволинейных узоров. Они въехали на широкий ровный песок, ограниченный длинными извилистыми плато с плоскими вершинами. Края плато были крутыми и ступенчатыми, с крупными и мелкими слоями, напоминая дерево, которое спилили и отшлифовали, чтобы показать красивое зерно. Никто из них никогда не видел земли, такой удаленной, как эта, и по утрам они собирали образцы, скитались по ней, будто танцуя в марсианском балете, и наперебой перебрасывались словами. Причем Надя была возбуждена не меньше остальных. Энн объяснила ей, что каждую зиму мороз оставлял на поверхности новый слой. Затем ветровая эрозия разрушала стены арройо[35], оголяя их по бокам, и каждый слой оказывался оголен дальше того, что лежал ниже, и, таким образом, стены арройо составляли многие сотни узких террас.
— Это место похоже на собственную карту горизонталей, — заметил Саймон.
Так они ехали несколько дней и каждый вечер выходили к лиловым закатам, которые тянулись почти до полуночи. Они сверлили песчаные и ледяные породы, и те слоились вглубь настолько, насколько они могли сверлить. Однажды вечером Надя поднималась с Энн по ряду параллельных террас, вполуха слушая ее объяснение прецессии афелия и перигелия, когда посмотрела назад на арройо и увидела, как тот сиял, будто лимоны и абрикосы в вечернем свете, а над ним висели бледно-зеленые чечевицевидные облака, идеально имитирующие чертежные лекала.
— Смотри! — воскликнула она.
Энн обернулась, увидела и тоже замерла. Они стояли и смотрели, как низкая полоса облаков парит над их головами.
Когда звонок к ужину, наконец, вернул их к реальности и они спускались по извилистым террасам, Надя знала, что теперь все для нее стало другим — или просто планета становилась еще причудливее и красивее по мере их приближения к северу. А может, дело было и в том, и в другом.
Они катились по плоским насыпям желтого песка, такого мелкого, твердого и чистого, что могли двигаться на полной скорости, замедляясь лишь для того, чтобы перейти вверх или вниз на другую террасу. Лишь изредка закругленные склоны между террасами доставляли им некоторые хлопоты, а один-два раза в день им даже приходилось отступать назад, чтобы найти путь. Но чаще всего дорогу на север удавалось отыскать без труда.
На четвертый день пути по напластованной земле стены плато, примыкающие с обеих сторон к их плоскому пути, стали сужаться, и путешественники поднялись на более высокую плоскость. И перед ними, на новом горизонте, открылся белый холм, огромный и круглый, как скала Эрс-Рок[36]. Белый — потому что он был ледяным! Ледяной холм, в сотни метров в высоту и километр в ширину. А начав его объезжать, увидели, что он простирался и дальше к горизонту на север. Это был кончик ледника — возможно, даже язык самóй полярной шапки. Все закричали, и Надя во всеобщем шуме и суматохе сумела расслышать лишь Филлис, которая вопила:
— Вода! Вода!
Они в самом деле нашли воду. И пусть они знали, что она здесь есть, все же было крайне неожиданно — вдруг наткнуться на белый ледяной холм, который к тому же оказался самым высоким из всех, что они видели за пять тысяч километров своего путешествия. Они привыкали к нему весь день: останавливали марсоходы, показывали пальцами, переговаривались, выходили посмотреть, брали образцы с поверхности, трогали его руками и пытались на него взобраться. Как и окружающий его песок, ледяной холм имел горизонтальные слои, разделенные всего на несколько сантиметров полосками пыли. А между полосками был лед — щербатый и зернистый. Под таким давлением атмосферы он переходил в разные состояния почти при любой температуре, отчего пористые, слабые боковые стенки проседали на несколько сантиметров, открывая твердые, непробиваемые слои.
— Тут в самом деле куча воды, — повторяли они друг другу. Вода — на поверхности Марса…
На следующий день ледяной холм занял весь их горизонт по правую руку и теперь тянулся рядом стеной. Затем он действительно начал казаться горой воды, особенно когда в течение дня стена становилась все выше, вырастая примерно до трехсот метров. Это был белый горный хребет, огораживающий, по сути, их плоскодонную долину, лежащую на восточной стороне. А затем на северо-западе возник еще один белый холм — вершина другого хребта, высившегося над горизонтом, основания которого не было видно. Еще один ледник, стоявший стеной на западе, находился километрах в тридцати от них.
Таким образом, они оказались в Северном каньоне. Это была высеченная ветрами долина, врезавшаяся в полярную шапку примерно на пятьсот километров — более чем половину пути к северному полюсу. Плоские ледяные стены каньона были твердыми, как бетон, но часто оказывались ломкими из-за слоя застывшей двуокиси углерода. Стены каньона были высокими, но не вертикальными. Они имели уклон менее чем 45°, и, как у склонов в напластованной земле, здесь были террасы, потрепанные эрозией и сублимацией — двумя силами, которые за десятки тысяч лет высекли весь этот каньон.
Вместо того чтобы подняться вверх по долине, исследователи направились к западной стене, к ретранслятору, который находился в упавшем грузе с ледорубным устройством. Песчаные дюны посреди каньона казались невысокими и привычными, и марсоходы перекатывались по бугристой земле вверх-вниз, вверх-вниз. Затем, поднявшись по песчаной волне, они заметили груз — он находился не более чем в двух километрах от подножия северо-западной ледяной стены. Громоздкие лимонно-зеленые контейнеры на скелетоподобных спускаемых модулях казались странным зрелищем в этом бело-коричнево-розовом мире.
— Какое уродство! — заявила Энн, тогда как Филлис и Джордж ликовали, радуясь находке.
На протяжении долгого дня ледяная стена на западе принимала разные бледные оттенки: чистейший водный лед слегка отдавал голубым, но бóльшая часть склона оказалась ослепительно яркой — кремовой, обильно испещренной розовой и желтой пылью. Беспорядочные вставки сухого льда имели яркий чисто-белый цвет; контраст между сухим и водным льдами бросался в глаза, благодаря чему можно было увидеть истинные границы склона. Но, глядя с их позиции, трудно было оценить, насколько высок холм на самом деле; казалось, он тянется вверх до бесконечности, но предположительно его высота составляла что-то между тремя и пятью сотнями метров над дном Северного каньона.