— У вас сильные руки, мисс Девятипалая.
— Были, до этого, — ответила она, сжала кулак и выставила его перед собой.
— Когда-нибудь Влад вырастит тебе новый палец, — сказал он, взял ее кулак и разжал его. Затем взял ее руку в свою, и так они двинулись дальше. — Здесь мне вспоминается дендрарий в Севастополе, — добавил он.
Мм, — произнесла Надя, не особо его слушая, сосредоточившись на тепле его руки, на их тесно сплетенных пальцах. У него тоже сильные руки. Ей пятьдесят один год. Она полная невысокая русская женщина с седыми волосами, строитель с недостающим пальцем. Ощущать тепло чужого тела было так приятно. Ей чудилось, будто это длится целую вечность, и ее кисть впитывала это чувство, словно губка, пока ее не стало покалывать, и вся рука наполнилась его теплом. Должно быть, ему такое казалось странным, и она отвела руку.
— Я рада, что ты здесь, — сказала она.
Пребывание Аркадия в Андерхилле напоминало час перед бурей. Он заставил людей поразмыслить над тем, что они делали, какие привычки завели необдуманно, и под этим новым давлением одни стали более замкнутыми, другие — более агрессивными. Все непримиримые разногласия приобрели несколько большую напряженность. Естественно, это касалось и вопроса терраформирования.
Теперь спор об этом разгорался не от случая к случаю, он перерос в непрерывный процесс, став темой, которая то и дело поднималась во время работы, за едой и перед сном. К ней могло привести что угодно: вид белого столбика дыма над Чернобылем, прибытие роботизированных марсоходов, нагруженных водным льдом с полярной станции, облака в предзакатном небе. Увидев одно из этих или многих других явлений, кто-нибудь мог воскликнуть: «Это добавит в систему несколько единиц температуры!» или «Как этот гексафторэтан хорошо подходит для атмосферы теплиц!», после чего как правило следовало обсуждение технических сторон проблемы. Иногда тема повторно всплывала вечером в Андерхилле, переходя из технического русла в философское и иногда приводя к продолжительным и горячим спорам.
Дебаты, разумеется, не ограничивались одним только Марсом. Свои позиции по этому вопросу высказывали также в Хьюстоне, Байконуре, Москве, Вашингтоне и управлении ООН по делам Марса в Нью-Йорке, равно как и в правительствах, редакциях газет, залах заседаний правления корпораций, университетских кампусах, барах и домах по всему миру. В спорах на Земле многие стали использовать имена колонистов как условные обозначения различных позиций, и сами колонисты, следя за земными новостями, видели, как люди говорят, что поддерживают позицию Клейборн или одобряют программу Расселла. Это напоминание об их огромной популярности на Земле, о том, что они были персонажами бесконечного драматического телесериала, всегда казалось им странным и заставляло чувствовать себя неуютно. Став участниками массы телерепортажей и интервью, последовавших за посадкой, они постарались забыть о непрерывных видеопередачах, погрузившись в повседневную действительность своих жизней. Но камеры продолжали снимать и отправлять записи домой, а многие люди на Земле стали поклонниками шоу.
Итак, почти у каждого сформировалось свое мнение. Опросы показывали, что больше всего голосов имела программа Расселла — так неофициально назывался план Сакса терраформировать планету всеми доступными способами. Но меньшинство, которое поддерживало позицию невмешательства Энн, более пылко отстаивало свои убеждения и требовало немедленного применения принципа Антарктиды, а заодно и всех земных принципов охраны окружающей среды. Тем временем опросы по другим темам показывали, что люди в основном восхищались Хироко и ее фермой, тогда как другие называли себя сторонниками Богданова: Аркадий отправлял домой много видео с Фобоса, и это было хорошее видео — настоящее зрелище, демонстрирующее архитектурное и инженерное искусство. Новые гостиницы и торговые комплексы на Земле уже подражали некоторым особенностям строений Фобоса, возникло даже новое архитектурное направление — богдановизм. Также Аркадий пробуждал интерес и в представителях движений, взывающих к социальным и экономическим реформам мирового порядка.
Но центром почти всех этих дебатов было терраформирование, и разногласия колонистов по этому поводу становились достоянием самой широкой общественности. Некоторые избегали камер и отказывались давать интервью.
— Я приехал сюда как раз ради того, чтобы избавиться от всего этого, — заявил однажды Ивао, помощник Хироко, и отдельные колонисты с ним согласились.
Многие к вниманию земной публики относились безразлично, а кому-то оно даже нравилось. Еженедельная передача Филлис, к примеру, транслировалась по всему миру на двух христианских кабельных каналах, а также в аналитических программах. Становилось очевидным, что большинство людей и на Земле, и на Марсе уже считало терраформирование неизбежным. Оно было делом времени и ресурсов. И среди самих колонистов эта точка зрения широко распространилась. Лишь немногие оставались солидарны с Энн — это, разумеется, Саймон, возможно, Урсула и Саша, возможно, Хироко, в некотором роде Джон и теперь уже в некотором роде Надя. На Земле этих «противников» было больше, но они всегда придерживались своего мнения умозрительно, в порядке эстетического суждения. Сильнейшим их аргументом — его же Энн особенно часто подчеркивала в своих сводках для землян — служила вероятность существования местной жизни.
— Если на Марсе есть жизнь, — говорила Энн, — резкое изменение климата уничтожит ее. Мы не можем вмешиваться в ситуацию до тех пор, пока факт ее существования остается неизвестным. Это ненаучно и, что еще хуже, аморально.
Многие были с этим согласны, в том числе научное сообщество, которое имело влияние над УДМ ООН, уполномоченным контролировать деятельность колонии. Но Сакс, едва услышав этот аргумент, начинал часто моргать.
— На поверхности признаков жизни нет, — мягко возражал он. — Если она и существует, то, полагаю, разве что в вулканических кратерах. И даже если она там есть, мы можем искать ее десятки тысяч лет и никогда не найти. Причем не исключая возможности, что ее нет там, где мы еще не искали. Поэтому ждать, пока мы убедимся, что там нет жизни, — в этом заключалась наиболее общепринятая точка зрения среди сторонников программы, — по сути, означает ждать вечно. Ради малой возможности, которой терраформирование на самом деле вообще не грозит.
— Разумеется, грозит, — возражала Энн. — Может, не сразу, но рано или поздно вечномерзлых районов не станет, и в гидросфере произойдет движение, а потом ее погубят более теплая вода и земные формы жизни, бактерии, вирусы, водоросли. Это может произойти не сразу, но случится непременно. А пойти на такой риск мы не можем.
Сакс пожимал плечами.
— Во-первых, эта жизнь лишь гипотетична, и вероятность ее существования крайне мала. Во-вторых, ей ничего не будет угрожать несколько столетий. За это время мы наверняка сумеем определить ее местонахождение и сохранить.
— Но не факт, что сумеем хотя бы ее найти.
— Так что, нам все бросить ради этой маловероятной жизни и наверняка уже ее не найти?
Теперь пожимала плечами Энн.
— Нам придется, если ты, конечно, не считаешь нормальным уничтожать жизнь на других планетах, прежде чем находить ее. И не забывай, существование жизни на Марсе может стать главной новостью всех времен. Это окажет такое влияние на показатель встречаемости жизни в галактике, которое нельзя будет переоценить. Поиск жизни — одна из главных причин, по которым мы тут находимся!
— Да, — отвечал Сакс, — только при этом жизнь, которая существует вполне несомненно, вынуждена подвергаться огромной радиации. Если мы ничего не сделаем, чтобы ее понизить, то, может, и не сумеем здесь остаться. Нам нужна более плотная атмосфера, чтобы уменьшить радиацию.
Это не было ответом на доводы Энн, но подменой одного на другое. Тем не менее этот аргумент имел очень большое влияние. На Земле миллионы людей хотели отправиться на Марс, на «новый рубеж», где жизнь снова превращалась в приключение. Списки ожидания на эмиграцию, как настоящие, так и поддельные, уже значительно превысили намеченные лимиты. Но никто не хотел жить под душем из мутагенной радиации, и практическое стремление сделать планету безопасной для людей у многих возобладало над желанием сохранить безжизненные пейзажи, которые были там сейчас, или защитить гипотетическую жизнь, которой, по заверениям многих ученых, даже не существовало.
Поэтому при всех этих призывах к осторожности казалось, что терраформированию суждено сбыться. Для изучения проблемы создали подкомитет УДМ ООН — на Земле это теперь стало в порядке вещей, естественной данностью, неизбежной частью прогресса. Перстом судьбы.
На Марсе, однако, проблема была более открытой и более насущной, она стала вопросом не столько философии, сколько повседневной жизни, студеного ядовитого воздуха и принимаемой на себя радиации. И среди сторонников терраформирования образовалась большая группа, которая сосредоточилась вокруг Сакса, — они не просто хотели его произвести, но сделать это так быстро, как только возможно. Что их позиция означала на практике, никто толком не знал: оценки количества времени, необходимого для создания «пригодной для жизни человека поверхности», колебались от ста до десяти тысяч лет, причем были и экстремальные значения с обеих сторон — от тридцати лет (Филлис) до ста тысяч лет (Ивао). Филлис заявляла: «Господь подарил нам эту планету, чтобы мы сделали ее для нас удобной, создали новый Эдем». Саймон указывал: «Если вечномерзлые грунты оттают, мы окажемся в разрушающейся среде, и многие из нас погибнут». Споры касались широкого спектра вопросов: содержания солей, пероксидов, уровня радиации, внешнего вида земли, возможности летальных мутаций генетически модифицированных организмов и прочего.
— Мы можем попытаться создать модель, — сказал Сакс, — но, сказать по правде, мы никогда не добьемся, чтобы она получилась достаточно качественной. Это слишком серьезно и зависит от множества факторов, многие из которых нам неизвестны. Но то, что мы узнаем, пригодится нам в управлении земным климатом, поможет избежать глобального потепления или ледникового периода в будущем. Это эксперимент, и он крупный, бессрочный, без каких-либо гарантий или достоверных сведений. Но в этом и заключается суть науки.