нина лаборатория работала на опережение.
Так же поступали и остальные. Это, очевидно, было следствием терапии, по крайней мере, такой вывод казался сообразным. Более продолжительные эксперименты. Более продолжительные (и томительные для Джона) расследования. Более продолжительные рассуждения.
Во многих отношениях, однако, все оставалось по-старому. Джон чувствовал себя так же, как прежде, разве что ему больше не нужно было принимать омегендорф, чтобы тело начало гудеть, будто он проплыл пару километров или вдоволь накатался на лыжах. Это было все равно, что возить уголь в Ньюкасл[65]. Потому что теперь все светилось. Когда он гулял по верхушке, казалось, что светился весь зримый мир: затихшие бульдозеры, краны, напоминавшие виселицы, все, чем он мог любоваться целыми минутами. Майя уехала в Элладу, но это было неважно: их отношения вернулись на старую полосу взлетов и падений, с ее стороны было много пререканий и вспышек раздражения, но все это казалось незначительным, все это находилось внутри свечения и ничего не меняло в его отношении к ней или в том, как она иногда смотрела на него. Они должны были увидеться через пару месяцев и время от времени общались по видеосвязи, но пока разлука не так уж печалила его.
Зима выдалась удачной. Он многое почерпнул в ареоботанике и биоинженерии, а по вечерам, после ужина, часто расспрашивал людей в Ахероне, по одному или целыми компаниями, каким они видели будущее марсианское общество и как оно должно было быть устроено. В Ахероне такие беседы обычно переходили к рассуждениям об экологии и экономике. Здесь это считалось важнее политики или, как выразилась Марина, «предполагаемого аппарата, принимающего решения». Марина и Влад глубоко интересовались этой темой и даже разработали ряд положений, которые назвали «эко-экономикой», что для Джона каждый раз звучало, как «эхо-экономика». Ему нравилось слушать, как они объясняли свои идеи, он задавал много вопросов, узнавая о таких понятиях, как потенциальная емкость экосистемы, сосуществование, контрадаптация, механизмы узаконивания и экологическая эффективность.
— Это единственная реальная мера, позволяющая определить размер нашего вклада в систему, — объяснил Влад — Если сжечь наши тела в калориметре, можно обнаружить, что в нас содержится шесть-семь килокалорий на грамм массы, и кроме того, известно, что мы потребляем много калорий, чтобы поддерживать в себе жизнь. А сколько мы отдаем, измерить уже труднее. Ведь речь здесь идет не о хищниках, которые нами питаются, как в классических примерах формул эффективности. Тут нужно подсчитать, сколько калорий мы создаем своим трудом, сколько передаем следующим поколениям или прочее. И бóльшая их часть, естественно, возникает весьма косвенным образом, что приводит ко множеству домыслов и субъективных суждений. Если не приписывать значение ряду нефизических факторов, то электрики, водопроводчики, строители реакторов и другие работники инфраструктуры всегда будут считаться наиболее продуктивными членами общества, тогда как деятелей искусства и им подобных станут расценивать как тех, кто вообще не приносит никакой пользы.
— Как по мне, вполне правильно, — пошутил Джон, но Влад и Марина не обратили на него внимания.
— Как бы то ни было, в самой сути экономики важно то, что люди стихийно, или просто по своему вкусу, приписывают численные показатели неисчисляемым вещам. А потом делают вид, будто цифры у них просто не сошлись, хотя на самом деле все верно. В этом отношении экономика похожа на астрологию, только она служит для оправдания текущей структуры власти, а потому имеет много ярых сторонников среди влиятельных господ.
Лучше просто сосредоточиться на том, чем мы занимаемся здесь, — продолжила Марина. — Основная формула довольно проста: эффективность равняется количеству сожженных калорий, разделенному на число поглощенных и умноженному на сто, чтобы получить результат в процентном выражении. Традиционно считалось, что хищнику передавалось в среднем десять процентов, хотя и двадцать было вполне реально. Большинство хищников на вершине пищевой цепи получало что-то около пяти процентов.
— Вот почему тигры живут на территориях в сотни квадратных километров, — сказал Влад. — Снимать пенку на самом деле не очень-то эффективно.
— Значит, на тигров никто не охотится не потому, что они такие опасные, а потому, что это не стоит усилий, — догадался Джон.
— Именно!
— Настоящая трудность заключается в том, чтобы правильно подсчитать показатели, — объяснила Марина. — Нам пришлось просто приписать определенные численные показатели, эквивалентные калориям, всем видам деятельности, и потом их подсчитывать.
— Так мы же вроде говорим об экономике, разве нет? — спросил Джон.
— А это и есть экономика, разве ты не видишь? Это наша эко-экономика! Каждый должен зарабатывать свой хлеб, так сказать, исходя из расчета их реального вклада в экологию. Каждый может повысить свою экологическую эффективность, если постарается уменьшить количество потребляемых килокалорий, — это старинный южный аргумент против потребления энергии северными странами с развитой промышленностью. Они имели реальное экологическое обоснование для этого замечания, потому что, как бы много ни произвели эти промышленные страны, они никак не могли быть эффективнее южных.
— Они были хищниками по отношению к югу, — сообразил Джон.
— Да, и они станут хищниками по отношению к нам, если мы им это позволим. А эффективность у них, как и у всех хищников, низкая. Но здесь, видишь ли, в этом гипотетическом независимом государстве, о котором ты говоришь… — она ухмыльнулась испуганному взгляду Джона, — да, говоришь, признай, что это именно то, о чем ты постоянно твердишь, Джон… в общем, в нем должен действовать закон, устанавливающий, что людей следует вознаграждать пропорционально их вкладу в систему.
Дмитрий, войдя в лабораторию, добавил:
— От каждого по способности, каждому — по потребностям!
— Нет, это не одно и то же, — возразил Влад. — Это значит: ты получаешь то, за что платишь!
— Но у нас так и есть, — сказал Джон. — Чем это отличается от уже существующей экономики?
Все в одночасье фыркнули, причем Марина — с особой выразительностью.
— Суть в том, что сейчас учитываются все мнимые работы! Большинству земных профессий приписываются показатели, которые не соответствуют действительности! Все, чем занимаются в администрациях транснационалов, может сделать компьютер, и вообще, существуют целые категории паразитических профессий, которые не вносят в систему ничего полезного для экологии. Реклама, биржевая торговля, все, кто зарабатывает на финансовых махинациях — это не только неэкономно, но и развращающе, да к тому же искажает те денежные показатели, которые имеют значение. — Она презрительно отмахнулась.
— Ладно, — произнес Влад, — их эффективность, можно сказать, очень низка, и они — хищники в отношении системы, в которой нет хищников, а значит, или находятся на вершине цепи, или же паразиты, в зависимости от того, какое ты дашь им определение. Реклама, брокерское дело, некоторые юридические манипуляции, что-то из политики…
— Но это все субъективное суждение! — воскликнул Джон. — Как вы определили калорийность таких разных видов деятельности?
— Ну, мы хорошенько потрудились, чтобы подсчитать, что они приносят в систему с точки зрения благосостояния, измеренного как нечто материальное. Как можно выразить деятельность в пересчете на еду, воду, жилье, одежду, медицинскую помощь, образование, свободное время? Мы это обсудили, и, как обычно, каждый в Ахероне предложил свое число, а потом мы выбрали среднее значение. Вот, сейчас покажу…
И они весь вечер проговорили об этом за экраном компьютера. Джон задавал вопросы, подключал Полин, чтобы сохранить изображения с экрана и записать их обсуждение. Они просматривали формулы, тыкали пальцами в схемы и графики, затем сделали перерыв на кофе, выносили его на верхушку, бродили по теплицам, бурно споря о показателях человеческой ценности, выраженных в килокалориях, в таких областях, как водопроводное дело, опера, программирование симуляций и других. В один из вечеров они как раз находились на верхушке, когда Джон оторвал взгляд от формулы на своей наручной консоли и посмотрел на длинный склон, уходящий к горе Олимп.
Небо стало темнее. Он подумал, что в очередной раз наступило двойное затмение: Фобос был так близко над головой, что закрывал треть солнца, когда то перемещалось в течение дня, а Деймос — примерно девятую часть, и пару раз в месяц они делали это одновременно, из-за чего по всей земле расстилалась тень, отчего казалось, что пелена возникала перед глазами.
Но это было не затмение: гора Олимп скрылась из виду, а высокий южный горизонт превратился в неясную бронзовую грань.
— Смотрите, — сказал он остальным, обращая их внимание. — Пылевая буря.
Они не переживали глобальной пылевой бури уже десять с лишним лет. Джон открыл у себя на консоли фото со спутников. Эпицентр находился у Таумасийского мохола, в Сензени-На. Он позвонил Саксу — тот философски сощурился и выразил сдержанное удивление.
На краю области бури ветер достигает шестисот шестидесяти километров в час, — сказал Сакс. — Новый рекорд планеты. Похоже, она будет сильной. Я-то думал, тайнобрачная почва в районах возникновения бури приглушит ее или даже остановит. Очевидно, с этими образцами не все благополучно.
— Ладно, Сакс, это весьма паршиво, но все будет хорошо. Сейчас мне надо идти, она двигается прямо на нас, и я хочу на это посмотреть.
— Наслаждайся там, — без всякого выражения проговорил Сакс, и Джон отключил его.
Влад и Урсула насмехались над образцами Сакса — перепад температур между биотически растопленной почвой и оставшимися замороженными участками должен быть самым большим, а ветра между этими регионами, соответственно, самыми сильными, и поэтому, когда они доберутся до этих свободных частиц, те взлетят в воздух. Это же было совершенно очевидно.