– Но мы сами сделали такую пропаганду! – возмутился Буденный. Ему пришлось долго объяснять, чем вызвана необходимость перемен.
– Мы только меняем лозунги, – утверждал Жданов.
– Что нам завтра идти в бой! – усмехнулся трусливый Маленков.
Надо отметить, что происходил этот разговор за восемнадцать дней до вторжения немецких войск.
7 мая Шуленбург, тайный противник Гитлера в вопросе войны с Советским Союзом, завтракал с российским послом в Берлине Деканозовым. Немец попытался предупредить русского коллегу об опасности, но сделал это, конечно, очень туманно и завуалированно. Они встретились трижды. «Шуленбург не предупреждал открыто, – говорил позже Молотов, – он только намекал и подталкивал нас к дипломатическим переговорам».
Деканозов рассказал о завтраке Сталину, который с каждым днем становился все более раздражительным.
– Значит, дезинформация достигла уже уровня послов, – проворчал он.
Деканозов не согласился.
– Как вы позволяете себе спорить с товарищем Сталиным? – возмутился Клим Ворошилов во время перерыва. – Он знает больше и видит дальше нас всех, вместе взятых!
10 мая Сталину донесли о донкихотовском мирном полете заместителя Гитлера, Гесса, в Шотландию. Все соратники вождя, по воспоминаниям Хрущева, бывшего в тот день в Маленьком уголке, были, естественно, убеждены, что миссия Гесса направлена против Москвы. В конце концов Сталин согласился начать подготовку к войне, но решил делать это так робко, медленно и незаметно, что результаты от нее были самые минимальные. 12 мая генсек разрешил генералам укрепить западные границы и призвать 500 тысяч резервистов, однако при этом очень боялся обидеть немцев. Когда Тимошенко доложил о разведывательных полетах немецких самолетов, Сталин задумчиво произнес:
– Не уверен, что Гитлер знает об этих полетах.
Воинственный запал генсека закончился ровно через две недели. 24 мая он отказался предпринимать дальнейшие оборонительные меры.
И вновь советскую власть охватил паралич. Сталин, конечно, никогда и ни перед кем не извинялся за свои просчеты, но косвенно все же признал ошибки, когда поблагодарил русский народ за его терпение в годы войны. Так же, как он делал это всю жизнь, вождь переложил большую часть своих промахов на других.
С каждым днем на стол Сталина ложилось все больше разведывательных донесений. Если раньше предупреждения носили как бы отвлеченный характер, то теперь даже слепому было ясно, что на западных границах должно произойти что-то ужасное. Меркулов ежедневно докладывал о тревожных сведениях Сталину, но тот хмуро отмахивался от лавины предупреждений из разных источников. 9 июня, когда Тимошенко и Жуков заговорили о множестве данных, свидетельствующих о скором нападении, Сталин бросил в них принесенные ими же бумаги и прокричал:
– А у меня другая информация!
Он язвительно высмеивал Рихарда Зорге, советского разведчика в Токио, который при помощи амурных приключений и сибаритского образа жизни собирал очень важную информацию.
– Это тот мерзавец, который описывал фабрики и бордели в Японии и заявил, что ему якобы известно: немцы нападут на нас двадцать второго июня? – презрительно сказал генсек. – И вы предлагаете, чтобы я и ему верил?
Последний отсчет. 22 июня 1941-го
13 июня подавленные Тимошенко и Жуков в очередной раз доложили Сталину, что немцы продолжают готовиться к нападению.
– Мы подумаем над этим! – сердито ответил Сталин.
Он уже накричал на Георгия Жукова, когда тот предложил провести мобилизацию.
– Это означает войну, – возмутился вождь. – Вы с Тимошенко хоть понимаете это или нет?
Генсек поинтересовался, сколько советских дивизий находится в районе границы. Жуков доложил: 149.
– Неужели этого не достаточно, чтобы отбить нападение? – удивился Сталин. – У немцев на границе сил меньше.
– Но немцы готовы к войне, в отличие от нас, – возразил упрямый генерал.
– Нельзя верить всему, что доносят разведчики, – отмахнулся Сталин.
Через три дня, 16 июня, Меркулов сообщил, что агент по кличке Старшина, работающий в штабе Люфтваффе, подтвердил приказ об атаке. «Передайте источнику в Генштабе немецких авиасил, пусть переспит со своей матерью! – написал на донесении наркома Госбезопасности Сталин. – Это не источник информации, а дезинформатор. И. Ст.»
Для того чтобы убедить себя в том, будто опасности нет, приходилось прикладывать много сил даже такому преданному соратнику Сталина, как Вячеслав Молотов.
– Немцы будут большими дураками, если нападут на нас, – сказал он адмиралу Кузнецову.
Еще через три дня состоялось трехчасовое совещание, описанное Тимошенко. Они с Жуковым умоляли Сталина объявить состояние боевой тревоги. Вождь вздрогнул и выбил из трубки табак, постучав ее о стол. Участники совещания или соглашались с маниакальным заблуждением Сталина, или мрачно думали, что ничего не могут изменить. Молчание было их единственным способом возражения.
Выбив трубку, Сталин неожиданно вскочил и закричал на генерала Жукова:
– Вы пришли пугать нас войной? Вы хотите эту войну, потому что у вас мало наград, или вас не устраивает ваше звание?
Жуков сильно побледнел и сел. Тогда встал Тимошенко. Он поддержал начальника Генштаба. Его слова вызвали новую вспышку гнева.
– Это все дело рук Тимошенко, – возмущался Сталин. – Это он всех готовит к войне. Если бы я не знал его как хорошего солдата еще по Гражданской войне, то давно бы приказал расстрелять.
Тимошенко ответил, что он только цитирует слова Сталина о том, что война неминуема.
– Видите, – обратился Сталин к членам политбюро, – Тимошенко отличный человек. У него большая голова, вот только в ней мало мозгов. – Он нравоучительно поднял большой палец. – Я говорил это для того, чтобы повысить бдительность и боевую готовность наших солдат и офицеров, а вы должны понимать, что Германия никогда не будет воевать с Россией по собственной воле. Вы должны понимать это! – С этими словами Иосиф Виссарионович выбежал из кабинета, оставив после себя гробовую тишину. Через несколько секунд он открыл дверь, просунул в комнату рябое лицо и громко проговорил: – Если вы намерены спровоцировать немцев на границе передвижениями войск без нашего разрешения, то, запомните мои слова, покатятся головы! – И он громко захлопнул дверь.
Сталин вызвал в Москву Никиту Хрущева, который должен был следить за украинской границей, и не отпускал его назад. «Сталин приказал мне повременить с возвращением, – рассказывал Хрущев. – „Подожди, – сказал он, – не торопись ты так. Зачем тебе нестись обратно сломя голову?“»
Хрущев занимал особое место среди сталинских фаворитов. Возможно, всесокрушающий оптимизм, льстивая преданность и хитрость украинского руководителя делали его самым незаменимым товарищем в этот напряженный момент. Сталин находился в смятении и замешательстве. Он был деморализован и, если верить Хрущеву, даже пребывал в состоянии легкого паралича. Вождь пытался успокоить свою совесть бессонными ночами и беспробудными пьянками в Кунцеве. «В воздухе пахло грозой, – говорил Хрущев. – Причем очень сильно!»
В пятницу, 20 июня, Хрущев наконец не выдержал и сказал:
– Я должен возвращаться, Иосиф Виссарионович. Скоро начнется война. Она может застать меня в Москве или на обратном пути на Украину.
– Верно, – неожиданно согласился Сталин. – Поезжай домой.
19 июня Андрей Жданов, правивший страной вместе со Сталиным и Молотовым, отправился на юг в полуторамесячный отпуск. Астма и дружба со Сталиным, которая мало чем отличалась от стальных объятий удава, отняли у него все силы.
– У меня плохое предчувствие, – с тяжелым вздохом признался он вождю. – Вдруг немцы нападут во время моего отсутствия.
– Немцы уже упустили самый благоприятный для нападения момент, – успокоил его Сталин. – Скорее всего, они атакуют в 1942 году. Не переживай, поезжай в отпуск.
Микоян считал Жданова наивным, но Молотов пожимал плечами и говорил:
– Больному человеку следует больше отдыхать.
«Итак, мы отправились в отпуск, – вспоминал его сын Юрий Жданов. – В Сочи мы приехали в субботу, 21 июня».
20 июня только что вернувшийся в Берлин Деканозов решительно предупредил Берию о том, что нападение немцев неминуемо. Лаврентий Павлович пригрозил своему протеже неприятностями, если он будет продолжать говорить о войне, а Сталин сердито пробормотал, что медлительный картлиец недостаточно умен, чтобы разобраться во всех хитросплетениях мировой политики и дипломатии. Лаврентий Берия отправил «дезинформацию» Сталину со своей запиской. Она была написана, как всегда, льстивым, но на этот раз слегка ироничным языком: «Наш народ и я, Иосиф Виссарионович, твердо помним ваше мудрое предсказание: Гитлер не нападет в 1941 году!»
Примерно в 19.30 Анастасу Микояну, заместителю премьера, отвечавшему за торговый флот, позвонил директор Рижского порта. Двадцать пять грузовых кораблей с немецким флагом неожиданно подняли якоря и вышли из гавани, хотя многие из них еще не разгрузились. Микоян тут же примчался в приемную Сталина, где уже собрались несколько членов политбюро.
– Провокация! – рассердился вождь. – Пусть уходят.
Партийные руководители были сильно встревожены, но, конечно, промолчали.
Вячеслав Молотов был обеспокоен не меньше других.
– Ситуация неясна и крайне запутанна, – признался он болгарскому коммунисту Георгию Димитрову 21 июня. – Мы участвуем в „Большой игре“. К сожалению, сейчас не все зависит от нас.
Генерал Голиков прислал Сталину новые донесения разведки. «Эта ваша информация – английская провокация. Найдите автора и накажите!» – написал на них Сталин.
Масла в огонь добавил звонок пожарных. Они сообщили, что в немецком посольстве жгут документы. Британское правительство и даже Мао Цзэдун (один из самых, пожалуй, удивительных источников информации по линии Коминтерна) забрасывали Москву предупреждениями о скором нападении. Сталин позвонил Хрущеву и предупредил, что война может начаться на следующий день. Потом он вызвал Тюленева, командующего Московским военным округом, и спросил: