деталей, оставило зияющую брешь. Когда в приемной звонил сталинский телефон, Поскребышев снимал трубку и отвечал:
– Товарища Сталина нет, и я не знаю, когда он будет.
Мехлис попытался дозвониться Сталину на дачу, но все было напрасно.
– Ничего не понимаю, – недоумевал Александр Поскребышев и пожимал плечами.
К концу дня шеф канцелярии вождя отвечал на телефонные звонки по-другому:
– Товарища Сталина нет и сегодня, вероятно, не будет.
– Он уехал на фронт? – спросил молодой Чадаев.
– Не приставай ко мне. Я же тебе сказал, что его нет и не будет.
Сталин отгородился от всего мира стеной кунцевской дачи. Он никого не принимал и не отвечал на телефонные звонки. Молотов сказал Микояну и другим членам политбюро, что последние два дня Сталин находился в состоянии прострации. Он ничем не интересовался, ему все было безразлично. Он не похож на самого себя.
Иосиф Виссарионович не мог уснуть и даже не стал раздеваться. Он просто ходил по даче и мрачно думал. Однажды заглянул в домик для охраны. Заместитель Власика, генерал-майор Румянцев, тут же вскочил по стойке смирно. Сталин, не сказав ни слова, вернулся к себе. Позже он рассказал Поскребышеву, что во рту у него тогда был горьковатый привкус полыни.
Сталин хорошо знал историю. Ему было известно, что Иван Грозный, царь, которого вождь считал своим учителем, тоже отошел от дел, чтобы проверить верность бояр.
Советские «бояре» были обеспокоены. Но самые опытные царедворцы, кроме тревоги, чувствовали и опасность. Вячеслав Молотов, как всегда осторожный, старался не подписывать никаких документов. Немцы продолжали стремительно продвигаться вперед. Советское же правительство пребывало в состоянии глубокого паралича и целых два дня ничего не делало.
«Ты даже представить себе не можешь, что здесь творится», – сообщил Маленков Хрущеву, который находился в Киеве.
Вечером Чадаев приехал в Кремль, чтобы получить подпись премьера на важном документе. Сталин по-прежнему отсутствовал.
– Он и вчера не был на работе, – удивленно проговорил молодой сотрудник Совнаркома.
– Правильно, вчера его тоже не было, – без тени сарказма подтвердил Александр Поскребышев.
Что-то было необходимо предпринять. Новому члену политбюро, Николаю Вознесенскому, надо было подписать документы. Все его попытки дозвониться до Сталина оказались безуспешными. Тогда Вознесенский поднялся к Молотову. Бывший премьер предложил встретиться позже. Он не сказал ленинградцу, что уже тайно разговаривал с Берией, Маленковым и Ворошиловым. Они пытались решить, что делать дальше. Энергичный Лаврентий Павлович предложил создать новый правящий орган всего из нескольких человек, который должен быть облечен огромной властью. Возглавить его нужно Сталину – если он, конечно, согласится. Кроме вождя, в этот кабинет войдут Молотов, Ворошилов, Маленков и сам Берия: три старых большевика и две недавно взошедших звезды, которые до войны даже не входили в политбюро, а были только кандидатами в члены.
Обсудив вопрос с коллегами, Молотов позвонил Микояну. Тот, в свою очередь, договорился с Вознесенским. Политбюро впервые собралось без своего бессменного руководителя. Партийные руководители еще никогда не были так сильны.
С того дня, как было зачитано ленинское завещание, предлагавшее снять Сталина с поста Генерального секретаря партии, прошло почти двадцать лет. Сейчас, впервые за все это время, возникла реальная возможность его сместить. Молотов сообщил товарищам о нервном срыве вождя. Микоян на это ответил, что, даже если вождь недееспособен, само имя Сталина по-прежнему обладает огромной силой и способно повысить моральное состояние советского народа. В этот самый миг молодой и еще не искушенный в придворных интригах Николай Вознесенский допустил ошибку, которая через несколько лет будет стоить ему жизни.
– Вячеслав, бери власть, – обратился он к Молотову. – Мы тебя поддержим!
Вячеслав Михайлович повернулся к Берии, который предложил создать Государственный комитет обороны. Вожди решили ехать в Кунцево.
Они осторожно вошли в зловещий дом зеленого цвета, затерявшийся среди сосен. Руководителей проводили в маленькую столовую. Там сидел сильно похудевший, уставший и мрачный Сталин. Когда он увидел семерых членов политбюро, его лицо «превратилось в камень». По одному из свидетельств, вождь встретил соратников эмоциональной тирадой:
– Великого Ленина больше нет с нами… Если бы он только мог нас сейчас видеть. Видеть тех, кому он доверил судьбу этой страны… Советские люди завалили меня письмами, в которых они справедливо ругают нас… Думаю, что кое-кто из вас готов возложить вину на меня… – Закончив эту бессвязную речь, он вопросительно посмотрел на гостей и спросил: – Зачем вы приехали?
«Чувствовалось, что Сталин насторожен, – вспоминал позже Микоян, – он выглядел каким-то странным». Поразительным был и его вопрос о цели приезда. У Анастаса не было никаких сомнений: Сталин решил, что они явились, чтобы арестовать его.
Лаврентий Берия внимательно следил за лицом вождя. «Уверен, Сталин думал: может произойти все что угодно. Даже самое худшее», – скажет он жене.
Но вожди были напуганы не меньше Хозяина. Позже Берия упрекал Микояна за то, что он спрятался за спины остальных. Вячеслав Молотов, самый старший из приехавших в Кунцево и, следовательно, наиболее уязвимый для мести Сталина, взял инициативу в этот напряженный момент.
– Спасибо за вашу откровенность, – поблагодарил он, если верить одному из описаний этой встречи, – но я вам со всей ответственностью заявляю, что, если бы какой-то идиот попытался настроить меня против вас, я бы постарался стереть его в порошок. Мы приехали попросить вас вернуться к работе.
– Хорошо, но вы должны все хорошо обдумать, – сказал Сталин. – Разве я могу оправдать надежды советских людей? Разве я способен привести страну к окончательной победе? Для этой цели наверняка есть и более достойные кандидаты.
– Думаю, выражу всеобщее и единодушное мнение, что более достойных, чем вы, Иосиф Виссарионович, нет, – вмешался Клим Ворошилов.
– Правильно, – хором поддержали его остальные.
Молотов рассказал Сталину, что Маленков и Берия предлагают создать Государственный комитет обороны.
– И кто будет его возглавлять? – сразу насторожился Иосиф Виссарионович.
– Вы, товарищ Сталин, конечно.
Сталин облегченно вздохнул. Его лицо расслабилось, но он ничего не сказал.
– Кроме вас, председателя ГКО, в него войдут следующие товарищи… – И Берия перечислил остальных членов комитета.
Сталин заметил, что в состав не включены Микоян с Вознесенским. На это Лаврентий Павлович ответил, что они будут руководить правительством. Прагматичный Микоян, конечно, понимал, что его работа по снабжению Красной армии имеет к деятельности ГКО прямое отношение. Он попросил, чтобы его сделали специальным представителем комитета. Сталин распределил обязанности. Маленкову он поручил строительство самолетов, Молотову – танков, Вознесенскому – производство оружия и боеприпасов. Вождь вернулся к управлению огромной страной.
Был ли у Сталина на самом деле нервный срыв или он просто решил разыграть перед товарищами спектакль? Надо отметить, что во всех поступках и действиях Иосифа Виссарионовича, этого ловкого политика и не менее умелого актера, никогда не было ничего четкого и понятного. Нервный срыв представляется вполне правдоподобным и возможным. Сталин был сильно подавлен неудачами на фронте и смертельно устал. Но раскисать и сдаваться без борьбы не в его характере. Не менее серьезное напряжение он испытывал сразу после смерти Нади, да и во время войны с Финляндией.
Срыв был вполне объяснимой реакцией на собственную неспособность правильно просчитать действия Гитлера. Этот громадный промах скрыть от своих придворных вождь, конечно, не мог. Но это только часть того отчаяния, которое нахлынуло на него в первые дни войны. Поражения на фронтах ясно показали, какой вред нанес Сталин репрессиями и насколько он неспособен руководить войсками. Он оказался голым императором. Только диктатор, успевший истребить всех потенциальных соперников, мог пережить такой кризис. В любой другой политической системе подобные провалы и ошибки неминуемо привели бы к смене правительства.
Несомненно, были правы и Вячеслав Молотов с Анастасом Микояном, полагавшие, что Сталин «ломает комедию». Конечно, добровольное сложение с себя властных полномочий было заранее отрепетированным и хорошо продуманным поступком. То же самое нередко делало и множество других исторических личностей.
Сталинское самоустранение позволило ему решить несколько серьезных задач. Во-первых, он оказался во главе нового органа, ГКО. Во-вторых, как бы подвел черту под всеми прошлыми ошибками и промахами. Естественно, он сам себе их простил.
«Сталин был очень рад, что мы по-прежнему его поддерживаем», – подчеркивал Анастас Микоян. «Мы были свидетелями краткого мига слабости Сталина, – скажет позже Лаврентий Берия. – Иосиф Виссарионович никогда не простит нам нашей инициативы».
Самым умным оказался Микоян. Армянин был прав, решив не высовываться.
На следующий день Сталин приехал в Маленький уголок. Это был другой человек. Он сильно отличался от того, каким был пару суток назад. Отныне вождь решил играть роль военного руководителя. Он был уверен, что таковая идеально ему подходит.
1 июля газеты сообщили, что товарищ Сталин назначен председателем Государственного комитета обороны. Вскоре после этого он отправил маршала Тимошенко командовать Западным фронтом и защищать Москву. 19 июля Сталин стал народным комиссаром обороны, а 8 августа – еще и Верховным главнокомандующим. Отныне военные называли его Верховным.
16 июля генсек восстановил отмененный после войны с Финляндией институт комиссаров, которых так ненавидели в армии. Комиссары во главе с Мехлисом должны были бороться с трусами, паникерами и дезертирами. Но эти ретивые работники часто брали на себя реальное командование войсками, следуя примеру своего начальника. «Комиссариат обороны был похож на псарню с бешеными собаками: Куликом и Мехлисом», – говорил Хрущев.