В десять часов вечера 21 декабря Молотов и Микоян приехали в Кунцево. Сталин повесил на стене унылые фотографии из журналов, на которых дети кормили ягнят, и репродукции знаменитых исторических картин. Его любимой картиной было полотно Репина «Запорожцы пишут ответ турецкому султану».
Сталин молчал, но был приветлив. Он гордился тем, что, прокурив пятьдесят лет, сумел отказаться от этой вредной привычки. Ему пришлось отказаться от трубки из-за недавно возникших трудностей с дыханием. Сейчас у вождя было мертвенно-бледное лицо. Он сильно поправился. Эти признаки свидетельствовали о том, что у генсека повышенное давление.
Он сидел за столом и потягивал легкое грузинское вино. Светлана в тот вечер тоже была на даче. Перед тем как попрощаться с дочерью, Сталин спросил:
– Тебе нужны деньги?
– Нет, – ответила Светлана. – У меня есть.
– Не притворяйся. Сколько тебе нужно?
Он дал 3 тысячи рублей и еще какую-то сумму для дочери Якова, Гули. Конечно, эти деньги пригодились в хозяйстве, но Сталину казалось, что это миллионы.
– Можешь купить машину, – сказал он Светлане. – Только обязательно покажи мне водительское удостоверение, прежде чем садиться за руль!
Внешне вождь был спокоен, но внутри весь кипел. Его вывело из себя, что без его ведома пригласили в Кунцево Молотова и Микояна.
– Думаете, я не понимаю, что это вы позвонили Молотову и Микояну? – грозно сказал он Хрущеву и Берии. – Прекратите заниматься этим у меня за спиной! Я не потерплю! – Он велел передать опальным руководителям следующее: – «Не выйдет. Он больше вам не друг и не хочет, чтобы вы к нему приезжали».
Этот ответ по-настоящему встревожил Анастаса Микояна. «С каждым днем становилось все яснее, что Сталин хочет с нами покончить, – писал он в мемуарах. – Это означало не только политическое, но и физическое уничтожение».
Члены большой четверки, если верить Серго Берии, договорились не поддаваться на провокации Сталина и «не позволять ему настраивать их друг против друга». Сталин иногда спрашивал у приближенных: «Вы организуете против меня блок?» В некотором смысле он был прав. Но ни у кого из четверки, в том числе и у самого решительного, Берии, не хватало силы воли и смелости открыто пойти против вождя в одиночку. Вероятно, Микоян и Молотов говорили даже об убийстве Сталина. Позже армянин признался албанцу Энверу Ходже: «Мы отказались от этой идеи, потому что боялись, что народ и партия нас не поймут».
13 января 1953 года после нескольких лет выжидания и спокойного планирования, Сталин начал новую волну истерии против евреев. В «Правде» появилась большая статья об аресте «врачей-убийц». «ПОДЛЫЕ ШПИОНЫ И УБИЙЦЫ ПОД МАСКОЙ ПРОФЕССОРОВ-ВРАЧЕЙ» – это название Иосиф Виссарионович придумал лично. Он написал это на черновике статьи, которую тщательно прокомментировал и снабдил примечаниями.
20 января доктора Лидию Тимашук, кардиолога Жданова, пригласили в Кремль. Георгий Маленков передал ей личную благодарность товарища Сталина за «большую храбрость». На следующий день бдительного врача наградили орденом Ленина.
Сталин решил вновь воспользоваться старой приманкой. Через неделю после награждения Тимашук, 27 января, Илья Эренбург получил Сталинскую премию. Наверное, эта награда должна была успокоить советских евреев.
Аресты евреев начались в январе, а в феврале приняли массовый характер.
В статье «Правды» также говорилось о том, что сотрудники служб безопасности утратили бдительность. Эти слова были сигналом и для Лаврентия Берии. Его людей хватали не только в Грузии, но и в Москве. Например, уволен начальник Генерального штаба, Штеменко, арестована бывшая любовница, В. Матарадзе.
В этой обстановке Лаврентий Павлович все смелее выражал неуважение к Сталину, как отмечал Хрущев. Берия даже как-то похвалился Лазарю Кагановичу: Сталин не понимает, что «если он попытается меня арестовать, то чекисты организуют восстание».
Помимо страха за собственную жизнь большую тревогу у советских руководителей вызывала перспектива ядерной войны с Америкой. Сталин продолжал подбрасывать дрова в топку войны на Корейском полуострове и не давал ей затихнуть. Он никак не мог определиться, метался между страхом перед войной и убеждением, что она неизбежна. Берия, Хрущев и Микоян боялись, что непредсказуемость Сталина неблагоприятно скажется и на поведении американских политиков. Вождь окружил Москву ракетами класса «земля-воздух». Страна вновь начала готовиться к войне. Иосиф Виссарионович постоянно обсуждал возможность начала боевых действий со всеми, даже со своими охранниками.
– Как вы думаете – Америка нападет на нас или нет? – однажды поинтересовался он у заместителя коменданта Кунцева, Петра Лозгачева.
– По-моему, они побоятся, – ответил офицер.
Сталин неожиданно вспылил:
– Убирайтесь! Что вы здесь делаете? Я вас не вызывал.
Однако вскоре после этой сцены он сказал Лозгачеву:
– Забудьте, что я накричал на вас, но запомните следующее. Американцы нападут на нас. Они империалисты, и они обязательно атакуют нас. Если, конечно, мы им позволим. Вот какой ответ вы должны давать на такой вопрос.
Сталин внимательно читал показания врачей, которые ему каждый день присылал Игнатьев. Он приказал сделать главным действующим лицом нового «еврейского дела» заключенного № 12 – Полину Молотову. Ее привезли в столицу и вновь допросили.
Одновременно Сталин продолжал собирать компромат на Лаврентия Берию и других врагов. Новый хозяин Грузии Мгеладзе получил из Москвы приказ уговорить Лаврентия Павловича подписать приказ о чистке МГБ, то есть действовать против себя самого. Берия скрепя сердце согласился. Во время одной из последних встреч Сталин приказал организовать очередное покушение на маршала Тито.
27 февраля 1953 года, в восемь часов вечера, Сталин приехал один в Большой театр на «Лебединое озеро». Уходя, он попросил старшего телохранителя, полковника Кириллина, поблагодарить от его имени актеров.
Из театра Иосиф Виссарионович помчался в Кунцево. Он проработал на даче до трех часов ночи. На следующий день вождь проснулся, как всегда, поздно. Прочитал протоколы последних допросов врачей-евреев и доклады о положении в Корее, прогулялся по заснеженному саду.
Вечером 28 февраля Сталин приехал в Кремль, но пошел не в кабинет, а в кинотеатр, где его ждали старые соратники. На этот раз к большой четверке присоединился Клим Ворошилов. Первый советский маршал обратил внимание на то, что Сталин был энергичен и весел.
Перед тем как вернуться в Кунцево, вождь обсудил меню ужина с заместителем коменданта Лозгачевым и приказал подать к столу несколько бутылок слабого грузинского вина.
В одиннадцать часов вечера Сталин с Берией, Маленковым, Хрущевым и Булганиным отправились ужинать на дачу. За столом в тот вечер прислуживали Лозгачев и Матрена Бутузова. У Валечки был выходной. Николай Булганин доложил о том, что в Корее сложилась патовая ситуация. Сталин решил посоветовать китайцам и северным корейцам приступить к переговорам. Потом он попросил принести еще вина.
После Кореи за столом началось обсуждение допросов врачей. Лаврентий Павлович сказал, что у Виноградова длинный язык. По его словам, якобы имелись свидетели, которые слышали, как он болтал о приступах головокружения у Сталина.
– Хорошо. – Сталин кивнул. – Что вы предлагаете сделать сейчас? Доктора признались? Передайте Игнатьеву, что, если он не получит от них полного признания, мы укоротим его на голову.
– Признаются, – уверенно заверил Берия. – С помощью настоящих советских патриотов, таких как доктор Тимашук, мы закончим расследование и придем к вам за разрешением провести показательный судебный процесс.
– Правильно, – согласился Сталин. – Займитесь этим.
Такова версия Хрущева. Но не стоит забывать, что позже они с Маленковым будут обвинять во всех сталинских преступлениях Берию.
Гости, как обычно, хотели поскорее разъехаться по домам. Сталину нравился вежливый Булганин, однако он проворчал, что в руководстве есть люди, которые думают, будто смогут жить за счет былых заслуг.
– Они ошибаются, – зловеще произнес Иосиф Виссарионович.
По одной из многочисленных версий, после этих слов Сталин вышел из столовой, оставив гостей одних.
Примерно в четыре часа утра в воскресенье 1 марта Сталин наконец проводил гостей. Он был изрядно навеселе и пребывал в очень хорошем настроении. Напоследок он шутливо ткнул кулаком Никиту Хрущева в живот и пропел с украинским акцентом:
– Мыкита…
Четверка тоже была довольна, что их мучения закончились. Они попросили дежурившего в ту ночь полковника Хрусталева подогнать к крыльцу их машины. Берия, как обычно, взял к себе в ЗИС Маленкова, а Хрущев – Булганина. Сталин с охранником проводили их к машинам.
Для отдыха в ту ночь вождь выбрал маленькую столовую, стены которой отделаны светлыми деревянными панелями. Вернувшись в дом, он лег на обтянутый розовой материей диван. Это был не безумный и беспомощный старик, а безжалостный организатор новой волны репрессий. Сейчас вождь находился на самой вершине своей власти и могущества.
– Я ложусь спать, – весело сказал он Хрусталеву. – Вы тоже можете вздремнуть. Я не буду вас вызывать.
Охрана обрадовалась. Дело в том, что Хозяин никогда раньше не разрешал им спать ночью. Они закрыли двери и ушли к себе.
В полдень 1 марта охранники сидели в своем домике, соединенном с дачей крытым коридором примерно восьмиметровой длины, и ждали, когда проснется Хозяин. Однако никакого движения в его комнатах не было. Телохранители начали беспокоиться. Наконец, в шесть часов вечера Сталин включил свет в маленькой столовой. Очевидно, он наконец встал. Охранники надеялись, что Сталин скоро их вызовет, но этого не случилось.
Шло время. Миновали час, три, четыре, а Сталин все не появлялся. Что-то было не так. Полковник Старостин, старший воскресной смены, принялся уговаривать Лозгачева войти в дом и проверить, все ли в порядке со стариком.