Военное ведомство окрестило фильм об А-бомбардировках по-диккенсовски уютно: «Повесть о двух городах» (1946). Разрушения демонстрировались отстраненно и подробно: удар был необходим, да и Трумэн (якобы) предупредил японцев.
За право романизировать историю А-бомбы с октября 1945-го боролись MGM, Paramount и Fox. Победила MGM: фильм мэтра музыкального кино Нормана Таурога «Начало или конец» вышел 19 февраля 1947-го. Экранные Эйнштейн, Ферми, Оппенгеймер, ФДР и Трумэн выразительно переживали павшую на их плечи ответственность. Производственную интригу утепляла линия молодого физика, пожертвовавшего собой, приняв смертельную дозу радиации, накануне Хиросимы.
Тень апокалипсиса увидел лишь битый жизнью циничный гений Фриц Ланг – беглец от нацистов. 28 сентября 1946-го вышел его триллер «Плащ и кинжал»: Гэри Купер играл мирного физика, вовлеченного УСС в погоню за нацистами, создающими бомбу на заводе-концлагере в Баварии.
[Англо-американский отряд] обнаруживает замаскированную автостраду, потом – огромные ворота и колючую проволоку под током. Они предельно осторожны, но ток оказывается отключен. Они находят пулеметные гнезда ‹…› нигде никого – и наконец добираются до огромной пустой пещеры ‹…› они приходят к выводу, что фабрика находится, вероятно, в Аргентине или где-то там. Появляется сержант, только что обнаруживший трупы шестидесяти тысяч рабочих-рабов. ‹…› У входа в пещеру торчит парашютист – бравый американец, жующий травинку. Светит солнце, птички поют. Купер говорит что-то вроде: «Мы вступили в первый год атомной эры, и было бы безумием верить, что можно скрыть этот секрет от человечества». Всю эту часть вырезали. Думаю, даже негатив не сохранился. Почему? Спросите Уорнера: я не знаю.
За два месяца до оскаровской ночи, 15 января 1947 года, судьба глумливо послала Голливуду знамение в стиле нуар.
Около 10:30 два офицера лос-анджелесской полиции нашли на окраинном пустыре тело девушки, опознанной как 22-летняя Элизабет Шорт родом из Массачусетса. Бывшая официантка, бывшая невеста павшего в бою майора ВВС, полустарлетка, полупроститутка, крутилась вокруг киношного люда.
Полицейские сначала приняли ее за искалеченный манекен: кто-то разрубил или распилил Элизабет пополам, распорол рот в улыбку глумливого клоуна, вырезал соски и влагалище, раздвинул ноги и тщательно отмыл тело от крови.
По ассоциации с фильмом «Синий георгин» Los Angeles Herald Examiner, газета великого и ужасного Херста, прозвала Шорт Черным Георгином. Убийцу не нашли, но следы вели в Голливуд. Последний раз Шорт видели в холле отеля «Билтмор», не раз принимавшем оскаровскую церемонию (1931, 1935–1939, 1941–1942): и поныне это цитадель высокомерного шика джазовой «эпохи процветания», где законсервировался воздух вселенной Фицджеральда.
Улыбка-оскал Черного Георгина причудливо рифмуется с «вещими», по определению Андре Базена, строками критика Робера Лашене о Хамфри Богарте:
Начало каждой фразы приоткрывает неровный ряд зубов. Сжатые челюсти непреодолимо напоминают оскал веселого трупа, последнее выражение лица печального человека, который теряет сознание, улыбаясь. Именно такова улыбка смерти.
В небе Голливуда витала не улыбка Чеширского Кота – оскал Элизабет Шорт. Скоро сама жизнь небожителей обернется нуаром, где все окажется взаправду, как в кино: предательство, страх, насилие, шпионаж.
А пока они танцуют.
Часть IГолливудский ОБКОМ
Глава 1Бой архангела Гавриила с Кинг-Конгом за душу президента. – Америка без банков и без Голливуда. – Концлагерь братьев Уорнер
Вечером 2 марта 1933 года на глазах ошеломленных нью-йоркцев двадцатиметровая горилла карабкалась на макушку Эмпайр-стейт-билдинг, отмахиваясь от назойливых бипланов, поливавших ее пулеметным огнем. Нью-Йорк упивался собственным страхом и беспомощностью на премьере «Кинг-Конга». Страх и беспомощность, правившие Америкой с тех пор, как в «черном» октябре 1929-го лопнул пузырь спекулятивной экономики, рухнул Уолл-стрит и наступил казавшийся бесконечным кошмар Великой депрессии, достигли кульминации, воплотившись в чудовищной обезьяне.
Бесчувственная красотка в ее лапе – сама Америка, похищенная Богом Кризиса: так Зевс, обернувшись быком, похитил Европу.
Казалось, только вчера журналист Сэмюэл Кроутер, входивший в ближний круг автомобильного короля Генри Форда, писал:
Беден лишь тот, кто хочет быть бедным или пострадал от несчастного случая или болезни, да и таких ничтожно мало. За исключением немногих групп населения, весь наш народ процветает, и его покупательная способность достигла невообразимого уровня. ‹…› Те, кто жалуется на тяжелую жизнь, просто не умеют приспособиться к новому порядку вещей в торговле, промышленности и сельском хозяйстве. У нас совершенно не существует того, что мы обычно называли радикализмом. Ничто не может погубить нас, кроме из рук вон плохого руководства государством или промышленностью. – «Разве все мы не стали богачами?», Collier’s, 1927.
Хорошее руководство заключалось в отсутствии руководства: Америка верила в волшебную невидимую руку рынка и всего за шесть лет обратилась в экономическую и экзистенциальную руину.
К июлю 1932-го биржевые котировки обвалились на 87 процентов по сравнению с докризисным уровнем. Разорилась половина банков: сгорели вклады на 2,5 миллиарда. Обанкротились 110 тысяч предприятий, 900 тысяч ферм. Национальный доход упал с 81 до 41 миллиарда долларов. Производство в целом составляло 54 процента от докризисного уровня; в автомобилестроении, выплавке чугуна и стали – 14–15 процентов.
«У рынка провалилось дно», – говорили маклеры, увольняли своих служащих, закрывали конторы, шли на пристань Ист-Ривер и бросались в воду или подымались в лифте на крыши зданий, в которых помещались их конторы, и летели через перила вниз головой. – Эптон Синклер.
Пятнадцать миллионов фермеров балансировали на грани «голодомора» (даже в Нью-Йорке в 1931-м две тысячи человек умерли от голода). Социальную катастрофу усугубила катастрофа экологическая, но тоже обусловленная социально. Плодородные земли Великих равнин – от канадской до мексиканской границы – эксплуатировались бездумно до безумия. Начавшаяся в 1930-м шестилетняя серия пыльных бурь, окрещенная Пыльным котлом, просто снесла плодородный слой. Три миллиона фермеров побрели по дорогам.
Это преступление, у которого нет имени. Это горе, которое не измерить никакими слезами. Это поражение, которое повергло в прах все наши успехи. – Стейнбек.
По умеренным оценкам, не менее тринадцати (скорее, пятнадцати, а то и семнадцати) миллионов человек – четверть работоспособного населения – мыкались без работы и надежды: еженедельно работу теряли сто тысяч американцев. К 1940-му ФДР сократит безработицу лишь до 10 процентов.
Два миллиона, оставшись без крыши над головой, немо выстаивали очереди за бесплатным супом и немо умирали в лачугах бидонвилей, окруживших большие города: их издевательски прозвали гувервиллями – «в честь» президента Герберта Гувера.
Сам Гувер неустанно и регулярно заявлял о подъеме в промышленности (январь 1930 года), умелой борьбе банкиров с кризисом (октябрь 1930 года), о том, что кризис закончится через два месяца (март 1930 года), а то и уже закончился (июль 1930 года). И выбрасывал новые миллиарды на безнадежную помощь банкам, страховым обществам и концернам.
Неформальным гимном США стала песня Джея Горни и Эдгара «Йипа» Харбурга «Брат, подай десять центов», вольно, но выразительно переведенная Валентином Стеничем и исполнявшаяся оркестром Утесова как «Песня американского безработного». Ее лирический герой, веря в американскую мечту, «гнул спину, надсаживал грудь», «через реки, горы и моря прокладывал путь», возводил небоскребы, «на танки лез в пешем строю». А теперь: «Вы же мне говорили, что я ваш брат, / Так дайте ж мне хоть что-нибудь».
Йип (Yip) – школьное прозвище Харбурга (Исидора Гохберга): сокращение от слова «белка» на идиш. Сам Харбург, поэт-песенник «Волшебника страны Оз» (1939), бизнесмен, дотла разоренный в 1929-м, утверждал: Йип – аббревиатура Молодежной социалистической лиги (Youth International Party). В шутке была доля шутки.
Кризис окончательно похоронил все идеалы, принципы и иллюзии, смертельно раненные на Первой мировой. Лишь одна философия рационально объясняла последовательность катастроф, не позволяла обезуметь человеку в обезумевшем мире – марксизм. Лишь его приверженцы стали голосом безъязыких миллионов, единственными борцами за их права, создавали профсоюзы, выходили на акции протеста – марксисты. «Радикализм» овладевал умами явочным порядком – не требовалось никакой коминтерновской пропаганды: реальность была лучшей пропагандой против капитализма.
Когда правительство США возглавит коммунист – а то, что этот день настанет, так же несомненно, как восход солнца, – правительство станет не капиталистическим, а советским, и будет опираться на Красную армию для утверждения диктатуры пролетариата. – Уильям Фостер, 1928.
Слова лидера компартии – не горячечная фантазия. Временами казалось: еще чуть-чуть, и красная гвардия – с заводов Детройта и плантаций долины Сан-Хоакин, из доков Сан-Франциско и Бруклина, из анархистских клубов Чикаго, бидонвилей и гетто – двинется на Белый дом.
Коминтерн на VI Конгрессе (17 июля – 1 сентября 1928 года) пришел к выводу: закончилась «временная стабилизация капитализма». Кризис влечет за собой фашизацию власти и радикализацию масс. Стачки переплетаются с революционной борьбой и гражданскими войнами. Коммунистам пора – после временного отступления – бороться за власть, а для этого – прежде всего завоевать улицу. Это назвали «третьим периодом» в истории Коминтерна.
Миллион человек вышел на улицы крупнейших городов (6 марта 1930 года) в Международный день борьбы с безработицей. В сердце Манхэттена – на Юнион-сквер – собралась стотысячная толпа.