Распад НФ и переход компартии в оппозицию спровоцировали «малую красную панику».
Закон Хетча 1939 года запретил федеральным властям принимать на работу членов организаций и партий, ставящих целью свержение правительства. Закон Смита «О регистрации иностранцев», принятый 28 июня 1940 года, объявил преступниками тех, кто «сознательно или умышленно оправдывает, рекомендует, преподает долженствование, необходимость, желательность или уместность свержения правительства США или отдельных штатов, территорий, округов и владений силой или насилием ‹…› или создает объединения, которые преподают, рекомендуют или поощряют такое свержение, или является членом, или связан с подобными объединениями».
Это был шаг вперед по сравнению с Законом Маккормака 1938 года, предписывавшим Госдепу лишь регистрацию «иностранных агентов», действующих или ведущих пропаганду в интересах других государств.
Не прошло и четырех месяцев, как Сенат принял 17 октября 1940 года Закон Вурхиса «О регистрации находящихся под контролем иностранных государств организаций, осуществляющих политическую деятельность в США». Ускользая из-под его юрисдикции, компартия объявила о выходе из Коминтерна, а троцкистская Социалистическая рабочая партия отмежевалась от IV Интернационала. Впрочем, первыми пошли под суд на основании закона Смита именно троцкисты (1941), а затем — фашисты (1944). Черед лидеров компартии придет после 1947 года, хотя уже в 1940 году в тринадцати штатах были арестованы 350 коммунистов.
Как водится, инициатива на местах опережала замыслы конгрессменов. 21 штат обязал учителей под страхом увольнения присягать на верность США. Ряд штатов и округов — Техас, Нью-Йорк, Окленд (штат Миссури) — учредили свои маленькие КРАД.
Глава нью-йоркского отделения ФАП полковник Сомервелл нашел «красных под кроватью». Злой умысел обнаружился в росписях Юджина Ходороу и Огаста Хенкеля, коммуниста, отказавшегося от присяги на верность, в первом муниципальном аэропорту Нью-Йорка имени Флойда Беннетта — «Мифология полета» и «Авиация на войне». Экипировка братьев Райт выглядела как-то «по-русски». А усы Франца Рейхельта — австрийского портного-изобретателя, героически погибшего в 1912-м при испытаниях плаща-парашюта, в котором он сиганул с Эйфелевой башни, — точь-в-точь как у Сталина. Художники тщетно размахивали фотографиями храброго портняжки, доказывая аутентичность усов: росписи уничтожили.
Чтобы у нас было новое американское искусство, мы должны отобрать искусство у политиков и государственных протекционистов. ‹…› Нам нужна американская живопись, американская скульптура, а не третьесортная иностранная пропаганда. — Элеанор Джюитт, Chicago Daily Tribune.
Вернувшиеся из Испании добровольцы оказались в наиболее уязвимом положении: как минимум им предстояло навсегда распрощаться с загранпаспортами. В Милуоки и Детройте шестнадцать человек уже арестовали по обвинению в том, что они вербовали бойцов в интербригады. Но фронт учит принимать резкие и верные решения. Именно волонтеры положили начало новой политэмиграции из США. Первым тропу в Мексику — в конце 1940-х она приютит многих — проторил композитор и зенитчик Конлон Нанкарроу. Экспериментатор, джазовый трубач, боец батальона Линкольна, он уже провел неделю во французском концлагере и смотрел на мир трезвее, чем товарищи по партии: в Мексике он проживет оставшиеся ему 57 лет жизни.
Его примеру последовал Уильям Колфакс Миллер и не прогадал: президент Карденас сделал его своим личным фотографом. Как продюсер, режиссер или оператор Миллер участвовал в создании 150 мексиканских фильмов, в основном научно-популярных и учебных. Но не только. В прессе встречается его имя как оператора фильма «Испанские республиканцы в Мексике», премьера которого была намечена на январь 1944-го. Собственно говоря, среди авторов фильма профессионалами были только Миллер и его коллега — немецкий политэмигрант Вальтер Реутер, почитаемый в Мексике как создатель национальной школы фотожурналистики. Он тоже сражался в Испании, дважды бежал из французских концлагерей. В 1939-м беглец успел добраться только до Марселя, где и застрял. После нового ареста он угодил на кошмарное строительство силами заключенных транссахарской железной дороги, однако сбежал и оттуда. Режиссер и продюсер были, соответственно, бывшими газетчиком и адвокатом, 25 тысяч на съемки они собрали среди тринадцати тысяч республиканцев, которых приютила Мексика. Предполагался фильм-манифест: его герои жили не прошлым, а строили свою новую жизнь на благо приемной родины и в надежде на будущую, третью Испанскую республику.
Еще один фильм изгнанников об изгнанниках — плод совместных усилий двух «фронтов», опекавших испанских беженцев во Франции, — Объединенного антифашистского комитета (под председательством Пикассо) и Unitarian Service Committee. Траектория режиссера «Испании в изгнании» (1946) Гильермо Зунига трагично банальна. Работа в республиканской кинохронике, переход Пиренеев в потоке беженцев, французские концлагеря, попытка прижиться в Аргентине, наконец, возвращение на родину в 1956-м. Стандартный для эпохи путь проделал и продюсер Пауль Фалькенберг. Востребованный профессионал в Веймарской Германии — он, в частности, был ассистентом Пабста на «Ящике Пандоры» и монтировал «М» Ланга — бежал в США в 1938-м. Куратору фильма — одному из отцов канадской документалистики Джулиану Роффману — участь изгоя еще предстояла: черные списки оборвут его американскую карьеру. Автором закадрового текста был знаменитый репортер Квентин Рейнольдс:
Это история долга, долга, лежащего на нас. ‹…› Он лег на нас восемь лет назад, задолго до того, как Гитлер вступил в Польшу…
Рада эмигрантам была и Канада, особенно после того как — в качестве британского доминиона — вступила в мировую войну. На десять лет нашел там приют Хэрри Рэнделл, коммунист, бывший киномеханик (в 1939-м он работал на Всемирной выставке в Нью-Йорке) и прокатчик советских фильмов, сержант фотослужбы 15-й интербригады, спасший при падении Республики две тысячи фронтовых негативов. Сотрудник Канадской кинослужбы, созданной и руководимой великим Грирсоном, он в 1944-м ушел добровольцем в канадскую армию, два года проработал в Лондоне в армейской кинослужбе, потом вернулся в Канаду, где создал службу научно-популярного кино. В США он вернется только в 1952-м и посвятит себя сначала созданию фильмов о медицине, а затем — телевидению.
Полномочия КРАД истекали 3 января 1940 года, но Дайс не собирался уходить с федеральной сцены, на которой стал бесспорной звездой, в рутину жизни простого конгрессмена. Необходимость продления полномочий он обосновал тем, что в Голливуде назрел колоссальный красный гнойник: во время его визита в Лос-Анджелес в мае 1939-го члены местного отделения «Американского легиона» рассказали о моральном терроре АЛГ и прочих фронтов. Пора этот гнойник вскрыть.
Поход на Голливуд Дайс объявил в статье «Красные в Голливуде» (Liberty, февраль 1940-го), где констатировал: коммунисты захватили господствующие киновысоты и протащили изощренно тонкую, но тем более эффективную и опасную пропаганду в фильмах «Хуарес», «Блокада», «Ярость».
Прочитав статью, Барон Фиттс, окружной прокурор Лос-Анджелеса, воскликнул: «Эврика!» У него тоже истекали полномочия, в исходе предстоящих выборов он был далеко не уверен, хотя, как и Дайс, полагал, что еще недостаточно послужил обществу.
Обаятельный и восхитительно бессовестный Фиттс занял свой пост в незапамятном 1928-м при поддержке «Легиона», отделение которого на правах увечного героя-ветерана возглавлял. Первым делом он посадил за взятки своего предшественника Азу Кейеса. Через полгода — переехал из домика на задворках в особняк на Вермонт-авеню, поближе к звездам.
Можно было бы сказать, что имя Фиттса стало синонимом коррупции, если бы его деловая манера не вписывалась столь органично в калифорнийский стиль. В 1932-м он объявил самоубийством гибель сценариста, продюсера и режиссера Пола Берна. Поговаривали, что Майер купил вердикт во избежание кромешного скандала: Берна-то застрелила бывшая жена. В 1934-м Фиттса обвиняли во взяточничестве и лжесвидетельстве в деле о растлении. В 1937-м — в деле об изнасиловании.
Если Фиттс и не был самым коррумпированным прокурором Америки, то самым невезучим — безусловно. Раненный во Франции в 1918-м, он четырнадцать месяцев провалялся в госпиталях: ногу спасли, но хромота осталась. Едва выписавшись, он сломал ту же ногу при крушении поезда, в 1922-м упал в океан самолет, на котором он летел, затем Фиттс угодил еще в две аварии. Он перенес за десять лет семнадцать операций и таки лишился ноги в мае 1928-го. Став прокурором, тут же попал в ДТП. А в марте 1937-го чудом не лишился еще и руки: кто-то стрелял в него через окно автомобиля.
Избиратели немного устали от столь беспокойного хранителя их покоя.
Нет, Фиттс не вульгарно прикарманил идею Дайса. Его статус и темперамент требовали, чтобы дело пахло кровью. Звезд он — в соавторстве с Херстом — решил ввести в криминальный сценарий, пусть и старомодный: такая бульварщина шла на ура в 1918–1920 годах.
Фиттс поднял «висяк» от 24 июня 1935-го: убийство в порту Сан-Педро докера Джона Райли, получившего удар в голову, очевидно, в драке. На основе новых оперативных данных Фиттс намеревался доказать, что это лишь одно из убийств, совершенных коммунистами с целью подмять под себя профсоюзы. Откуда Фиттс собирался откопать достаточное количество трупов, чтобы всерьез вести речь о красном терроре, может быть, не знал и он сам. Зато, по его информации, «коммунисты собираются свергнуть правительство и убить ведущих промышленников, отказавшихся с ними сотрудничать».
Первым в списке смертников значился Генри Форд.
На роль козырного свидетеля Фиттс определил Джона Лича, фигуру безусловно историческую. Лич — первый «профессиональный свидетель» из числа экс-коммунистов: идейных отступников, авантюристов или безумцев. Секретарь лос-анджелесского комитета партии, он в 1937-м был изобличен как полицейский провокатор, а в июле 1939-го дебютировал на слушаниях по делу Бриджеса. Против профсоюзного трибуна, которого в очередной раз пытались выслать в Австралию, свидетельствовала и жена Лича: