Я решилась дать показания, чтобы моим семерым детям не пришлось жить при коммунистическом режиме.
Слезы матери-героини не подействовали на судей. Лича признали недостойным доверия. New York Times, отдавшая под его показания первую полосу, напечатала опровержение и предостережение: Лич — участник «зловещей клеветнической кампании». Фиттса такой анамнез свидетеля не смущал.
Газеты пронюхали, что Лич на предварительных слушаниях назвал имена 42 коммунистов, попутчиков и их спонсоров. Среди них: актеры Богарт, Кегни, Ледерер, Фредерик Марч, Джин Мьюр, Луиза Райнер, Гейл Сондергаард, Стэндер, Франшо Тоун, режиссеры Ла Кава и Таттл, сценарист-режиссер Биберман, продюсер-сценарист Фрэнк Дэвис, сценаристы Коул, Одетс, Орниц, Фрэнк Скалли, а также жены Орница и Таттла — Сэди и Таня.
Дайс был вне себя: Лич — его свидетель. Пройдоха Фиттс украл у него гениальную идею, исполнителя главной роли и грядущую славу. Дайс примчался в Голливуд, чтобы, язвил Орниц, засудить Фиттса за плагиат.
С самого начала дела Дайса шли наперекосяк: кастинг свидетелей ему пришлось проводить в своем поместье в Бомоне (Техас). Голливуд ощетинился. Дайса атаковали The Hollywood Reporter и Variety. Актерская гильдия заявила:
Очернять выдающихся людей, не имея достоверных доказательств, смешивая невиновных с виновными, означает быть игрушкой в руках Гитлера и Сталина.
Техасец пытался подобраться к Гильдии сценаристов через ее президента Шеридана Гибни, которому вручил список неблагонадежных: передайте, что в их интересах навестить меня в отеле «Рузвельт» и «очиститься» от подозрений. Гибни список взял, но его фигурантов собрал лишь для того, чтобы настоятельно предостеречь от общения с Дайсом.
Паркер кричала на митинге в Филармонии:
Народ хочет демократии — подлинной демократии, мистер Дайс — и обращает свои взоры к Голливуду, потому что в газетах ее не найти. Именно потому вам здесь не место, именно потому вы хотите уничтожить прогрессивные организации Голливуда, что вам нужен контроль над этим медиумом, чтобы установить фашизм в нашей стране!
Восторгаться корпоративной монолитностью не стоит. Делегация во главе с Фрэнком Фрименом (Paramount), президентом Ассоциации продюсеров, посетила Дайса и дала понять, что никому не позволено оскорблять 22 тысячи тружеников Голливуда сомнением в их безграничном американизме. Заверения в готовности поддержать любое беспристрастное расследование, конечно, были данью ритуального уважения к Конгрессу. Но фразу о том, что, заведись в Голливуде паршивая овца, на корпоративную защиту ей не стоит рассчитывать, можно трактовать и как намек чужаку — со своими комми мы разберемся сами, — и как предвестие черных списков.
Открывая заседание Большого жюри 5 августа 1940 года, Фиттс рассказал, что расследование вывело на след «массовых убийств» противников коммунистического диктата. Уже арестован главный подозреваемый — коммунист Бриттен Уэбстер, еще двоих вот-вот арестуют. «Самые сенсационные разоблачения» Фиттс перенес на завтра.
6 августа он сообщил, что вызвал свидетелей Стэндера, Бибермана, Гейл Сондергаард, Орница и Одетса. Но безнадежно испортил интригу, оговорившись, что звезды к убийствам непричастны. Он просто хочет расспросить их о собраниях пятой колонны. Вернуть слушаниям саспенс он не смог, даже разоблачив 7 августа заговор АЛГ:
Из-за гитлеровской антисемитской программы компартия замыслила сыграть на страхах еврейского народа и затянуть его в компартию, продавая идею, что партия, будучи интернациональной организацией, — единственная инстанция, способная эффективно бороться с влиянием гитлеризма и обеспечить евреям защиту.
Дело об убийствах тихо сдулось. Выборы Фиттс проиграл и, не найдя работы по специальности, ушел — несмотря на увечья — в армию. После войны переехал в Три Риверс, крохотный городок посреди пустыни, насчитывавший от силы две тысячи жителей. 29 марта 1973 года 78-летний Фиттс уселся перед своим гаражом в любимое кресло-качалку и застрелился.
Через пару дней Лич — зачем добру пропадать — повторил показания в КРАД. Дайс решил «взять числом»: вызвал не пять, а двадцать голливудских красных. Явились все, кроме Джин Мьюр, и, по словам Дайса, были очень искренни, предоставили свои ежедневники и счета в доказательство того, что не симпатизируют и никогда не симпатизировали компартии.
На самом деле свидетели вытирали о Дайса ноги.
Я пришел со своим адвокатом Чарльзом Кацем. На длинном кофейном столике лежала куча газетных вырезок: сенсационные херстовские репортажи и прочие статьи о Дайсе. Мы разглядывали их с большим профессиональным интересом, когда вдруг появилась женщина с лошадиным лицом, вырвала вырезки из наших рук и заявила: «Вы не имеете права их смотреть! Они засекречены! Они совершенно секретны!» Мисс Лошадиное Лицо убрала вырезки в сейф и заслонила его своим телом. ‹…› Следователи на вид были копы как копы. Один сверлил меня взглядом и почти не разговаривал. Другой расспрашивал о моих фильмах, делал мне комплименты, по-дурацки заискивал, а потом сказал: «Вы вызваны повесткой в Вашингтон». Я повернулся к Чарли: «Мне соглашаться?» Чарли ответил: «Ни в коем случае. Я не вижу авиабилета первого класса». Один следователь сказал: «У нас его еще нет». Чарли сказал: «Тогда эта повестка противозаконна. Джонни, пошли». И мы пошли. — Брайт.
Богарт со своим адвокатом оказались на допросе вдвоем против одного Дайса. Богарт накричал на него: «Я родился американцем! Я очень люблю свою страну. Я оскорблен инсинуациями, что я что-то скрываю!»
Приструнить звезд было решительно невозможно.
Через пару дней ФДР, встретив Кегни на вечеринке в Белом доме, притворно нахмурит брови:
— Джимми, я тут читал в газетах, что ты — плохой мальчик!
— О, мистер президент, я просто верю в то же, во что верите вы.
— Умничка, Джимми!
Впрочем, кто-кто, а Кегни как раз беззаботным героем не назовешь: восторженное общение с радикалами начала 1930-х наградило его повышенной пугливостью. Когда Лич назвал его коммунистом, Кегни отдыхал на острове Мартас-Винъярд у побережья Массачусетса: забраться еще дальше от Голливуда невозможно физически. Гарри Уорнер, пообещав стереть Джеймса в порошок, если тот не «отстирает свое белье», отрядил объясняться с Дайсом его брата, продюсера Уильяма Кегни. Выслушав его монолог, Дайс ответил в классическом техасском стиле: «Там, откуда я родом, если вас назвали сукиным сыном и вы никак на это не ответили, это значит, что вы сукин сын».
Кегни смертельно боялся летать. Но прослыть коммунистом боялся еще сильнее. Единственный раз в жизни он взошел на борт самолета, спеша оправдаться перед Дайсом.
Марчу, еще одному завсегдатаю Белого дома, Дайс дал совет: «Никогда ни в чем не участвуйте, не посоветовавшись с „Американским легионом“ и местной Торговой палатой».
Душераздирающие, однако, картины рождались в голове Дайса: лауреат «Оскара» просит совета, как жить, у «легионеров». В 1940-м над этим можно было смеяться.
Студии лениво — для галочки — профилактировали красных. Кто-то из менеджеров MGM зачитал Мелвину Дугласу «письма трудящихся», возмущенных присутствием «коммуниста» в Голливуде, и вежливо посоветовал ему прекратить политическую деятельность. Дуглас контратаковал в интервью Photoplay, агрессивно подтвердив, что боролся, борется и будет бороться за Испанию и обездоленных.
Дайс снял подозрения со всех, кроме Стэндера: как ему было свойственно, он врывался и к Фиттсу, и к Дайсу, не дожидаясь приглашения, зато орать начинал еще в коридоре. Но даже если бы он плакал и каялся, ему бы это вряд ли помогло. Нельзя же безнаказанно насвистывать «Интернационал». Не помогли и повторные показания, которые он дал в Вашингтоне.
Одну из локальных КРАД, так называемую Комиссию Тенни, создал 27 января 1941 года калифорнийский сенатор, не смирившийся с фиаско Дайса.
Джек Тенни не всегда был убежден, что «коммунисты и люди из Голливуда — это одно и то же».
Еще три года назад он мог появиться в КРАД только в качестве подозреваемого, а его нынешние соратники клеймили «эмиссара Москвы», который громче всех требовал снять эмбарго на поставки оружия Испании и кричал: «Свободу Муни!» На митинге АЛГ Тенни паясничал:
Дорогие подрывные элементы, я только что узнал, что Микки Маус с Ширли Темпл плетут заговор с целью свержения правительства, и нашелся свидетель, который видел красный билет Дональда Дака.
Тенни, музыканта и даже автора эстрадного хита Mexicali Rose, вывел в синдикалисты скрипач Миша Альтман: водил на митинги, организовал — великая честь — встречу с Лоусоном. Но Тенни вовремя заметил, что коммунисты плутуют на профсоюзных выборах и контролируют подведомственную ему ячейку. Растерянный, униженный, чрезмерно подозрительный Тенни составил и отослал «красному взводу» список тех, в ком заподозрил тайных членов партии. По бартеру он получил от полиции фотокопии партбилетов некоторых музыкантов и предъявил их правлению профсоюза.
Напомню еще раз: компартия совершенно легальна.
Тенни сочинил профсоюзную присягу — прообраз присяги, которую Трумэн сделает обязательной для госслужащих (а поддержавшие это начинание частные работодатели — для своих работников).
Я клянусь, что никогда не был и не являюсь членом компартии ни явно, ни тайно и не разделяю ни фашистскую, ни нацистскую, ни коммунистическую идеологию. Я торжественно обещаю посещать все профсоюзные собрания, если имею на то физическую возможность, и активно и энергично противиться всем коммунистическим, фашистским, нацистским группам и тактикам.
Хотя девяносто процентов членов профсоюза присягу подписали, они же в декабре 1939-го «прокатили» Тенни на выборах. Даже композитор Дэвид Рэксин, в 1950-х назвавший КРАД немало имен, отрицал заговор красных музыкантов против Тенни. Он просто всем смертельно надоел. Через десять лет он еще пуще надоест коллегам по своей комиссии, которые лишат его председательского места.