Брайт.
Браудер был американцем со Среднего Запада и говорил на языке, понятном американцам. Неслучайно именно при нем партия была популярнее, чем когда бы то ни было прежде и после. ‹…› У людей было ощущение, что партия подчинена диктату Москвы, и всем рулят европейцы, а ‹…› так называемая эра Браудера была на самом деле очень американской. — Стэндер.
В боевой профсоюзной юности Браудер дважды сидел в тюрьме. Вместе с женой, будущей советской разведчицей Китти Харрис, работал в шанхайском подполье в разгар «белого террора». В 1930-м возглавил партию, поскольку Коминтерн счел его способным положить конец борьбе между фракциями Фостера и Лавстона и не ошибся. Дважды — в 1936-м и 1940-м — баллотировался в президенты. В третий раз угодил в тюрьму при ошеломляюще нелепых обстоятельствах. Браудер 5 сентября 1939 года давал показания в КРАД, которая расследовала использование подрывными элементами поддельных документов: понятно, что в Китай он ездил не по своему паспорту. Прежде чем адвокат успел остановить его, Браудер в ответ на вопрос Дайса, пользовался ли он сам подделками, брякнул: «Да, пользовался». После чего, доводя нелепость до абсурда, отказался отвечать на вопросы, сославшись на Пятую поправку.
Государству не оставалось ничего, кроме как посадить Браудера. Из отмеренных ему четырех лет он отбыл 14 месяцев: накануне визита Молотова в мае 1942-го, знаменовавшего заключение ФДР самого искреннего союза со Сталиным, президент помиловал генсека.
После освобождения с ним произошло то ли просветление, то ли помутнение, первые признаки которого заметны уже в книге «Победа и после» (1942). Браудера так потрясло решение «большой тройки» на Тегеранской конференции 28 ноября — 1 декабря 1943 года избавить мир на многие поколения от ужасов войны и полюбовно урегулировать все вопросы в ООН, что ему показалось, будто коммунизм уже победил.
7 января 1944-го Браудер созвал в Нью-Йорке пленум Национального комитета партии. 28 его участников с изумлением обнаружили, что на закрытое мероприятие генсек пригласил двести гостей. Гости не ушли разочарованными: это было уникальное шоу. Слыхано ли, чтобы вождь революционной и успешной партии вдруг объявил о ее роспуске? С другой стороны, ведь и союз США с СССР был чем-то неслыханным.
Браудер рассказал, что капитализм и социализм встали на путь мирного сосуществования и сотрудничества в едином послевоенном мире, управляемом «моральной силой» коалиции: очевидно, уже навсегда.
Крутое яйцо невозможно разварить обратно. Как многие химические процессы, это необратимо. Даже если не все обещания, сделанные в Тегеране, будут исполнены, большинство мужчин и женщин всего мира не позволят сломать это соглашение. ‹…› В этой ситуации сила, гражданская война, так называемая (sic!) революция (на самом деле контрреволюция) может быть только той силой, которую Юг использовал против Севера в нашей гражданской войне, реакционной силой, стремящейся уничтожить тегеранские перспективы и приблизить Третью мировую.
Совместная антифашистская борьба сняла классовые противоречия. Браудер готов лично пожать руку Моргану. Самобытная американская политическая культура делает двухпартийную систему незыблемой.
В качестве оппозиционной партии американцы (в том числе и большинство представителей рабочего класса) готовы рассматривать лишь ту, которая имеет шанс сразу прийти к власти. ‹…› Компартия должна скорректировать свое название, чтобы больше соответствовать американской политической традиции и собственной политической роли.
Один за другим, как загипнотизированные, делегаты от всего сердца поддержали товарища Браудера. Пленум постановил: партию распустить, создав беспартийную Американскую политическую коммунистическую ассоциацию. Что это такое, вряд ли понимал даже сам Браудер, но и XII съезд партии в мае 1944-го дружно проголосовал за ее самоубийство, кажущееся в исторической перспективе репетицией самоубийства компартий мира в эпоху перестройки. Более того: мудрое решение поддержали иностранные товарищи, включая Марти и мать Димитрова, с которыми Браудер связался по рации. Взбунтовавшегося Фостера политбюро дезавуировало, а вожака великой стачки докеров 1934-го Сэма Дарси просто исключило из партии.
Браудер был не одинок. Еще более восторженные чувства выказал Уилки в книге «Единый мир» (1943): война — плавильный котел, в котором американцы, англичане, русские и китайцы перерабатываются в новую, единую, демократическую расу. Сценарист-коммунист Пол Триверс утверждал в New Masses в сентябре 1943-го: война благотворно сказалась даже на продюсерах, а публика возмужала и стала восприимчивой к социальному кино.
В конце 1944-го эйфорию красных подстегнула благая весть: Дайс уходит! Не просто отказывается баллотироваться на новый срок в Конгрессе, но досрочно покидает КРАД. Что это, если не капитуляция? Что это, если не доказательство правоты товарища Браудера?
В годы войны Дайс вел себя так, словно ничего не изменилось, СССР — по-прежнему злейший враг, профсоюзы не заключили классовый мир, а цензура не преследует публичные проявления расизма. В сентябре 1942-го он произнес гневную речь о подрывной деятельности Frontier Films, напомнившей о себе «Родной землей», которую Дайс почему-то счел экранизацией романа Ричарда Райта «Сын Америки».
Дайс, чего с ним не случалось со времен разоблачений Темпл и Цыганки, снова стал давать поводы для смеха. В марте 1942-го он информировал вице-президента Уоллеса, что в руководимом им Совете по экономике военного времени работают 35 коммунистов. Историки полагают, что Дайс выполнял социальный заказ дельцов, чью тайную торговлю с Германией и Японией Совет начал прижимать.
Но обсуждать Америка принялась не коммунистов и не торговцев-предателей, а главного экономического советника Уоллеса — уважаемого социолога и экономиста, 60-летнего Мориса Пармели. По словам Дайса, он представлял особенную угрозу нации, поскольку посвятил одну из своих книг «Нудизму в современной жизни» (1931). Особенно насторожило Дайса то, что Пармели родился в Константинополе.
В подозрительном городе профессор родился по уважительной, даже образцово американистской причине: его родители были миссионерами. Но грех нудизма за ним числился. Прожив несколько лет в Германии, Пармели уверовал в натуралистское движение и возглавил Американское гимнософическое общество. Пропаганда нудизма стоила ему в 1938-м поста в Министерстве сельского хозяйства, перепутавшем нудизм с социализмом.
Заседания Конгресса пошли вразнос: каждый уважающий себя законодатель раздобыл экземпляр страшной книги и жадно разглядывал «под партой» фотоиллюстрации. Уоллес ответил открытым письмом Дайсу, назвав его самого «величайшей угрозой национальной безопасности» и общественной морали, а его речи — «достойными Геббельса». Уоллес отметил, что «Нудизм» вышел в респектабельном издательстве Альфреда Кнопфа и уже поэтому вряд ли является подрывным опусом, однако своего сотрудника не защитил: 19 апреля 1942-го Пармелин ушел в отставку, чувствуя себя преданным самым подлым образом.
Нудисты явно чем-то персонально обидели Дайса. В августе 1943-го шеф Департамента экономической войны потребовал — по представлению Дайса, — чтобы работавший там экспертом Бовингдон уволился по собственному желанию. «Танцующий печатный станок» отказался и был уволен, вызвав саркастические комментарии прессы.
Победу Дайсу омрачило то, что финансирование КРАД, которое благодаря скандалу с нудистами должно было пойти как по маслу, буксовало. В Конгрессе множились ряды его недоброжелателей. Лояльные прежде коллеги, припомнив регламент, возмущались, что Дайс отчитывается перед прессой, а не Конгрессом, Минюстом или вице-президентом. Подсчитав, что с июня 1938-го КРАД получила 385 тысяч, они задались вопросом, не слишком ли дорого обходится этот балаган. Республиканец Маркантонио заявил: полномочия КРАД ни в коем случае нельзя продлевать, поскольку антикоммунизм Дайса ставит его на одну доску с Муссолини, Лавалем, Петеном и даже — тут Маркантонио вроде как замешкался, но потом решился — даже с Гитлером. Стены Конгресса такого еще не слышали.
Сто тысяч Дайсу в январе 1943-го со скрипом, но выделили, продлив полномочия КРАД еще на два года. Последние два года.
И вот теперь Дайс растаял как сон: осталось поганой метлой вымести изо всех щелей его последышей. Публицист Вирджиния Гарднер писала о катарсисе, испытанном Америкой после ночи антикоммунистических преследований: такой же катарсис предстоит немцам. Эрл Дикерсон, уважаемый юрист, первый негр, избранный в городской совет Чикаго, окончательно убедился, что против объединившегося народа бессильны любые враги.
Позабыв марксистско-ленинское учение о роли личности в истории, презрев азбучную истину, гласящую, что политики воплощают не Зло и не Добро, а классовые интересы, красные ликовали. Кажется, им даже не приходило в голову, что дайсы приходят и уходят, а мощное антикоммунистическое и антирузвельтовское лобби остается, и у него к левым накопилось больше ненависти, чем у левых к Дайсу.
Они могли бы вспомнить об этом, когда в октябре Тенни провел двухдневные слушания о деятельности «Голливудской мобилизации писателей». Но что коммунистам потуги Тенни, скверной копии Дайса? Провинциальный анекдот на фоне столичных чудес. Лоусон привычно созвал на совещание в доме сценариста Пола Триверса тех, кому Тенни выслал повестки: сопредседателей «Мобилизации» Марка Конелли и Ральфа Фрейда — университетского профессора театрального искусства, Мальца, секретаря «Мобилизации» Полину Лаубер Финн, Солта, Фараго. И, конечно же, Мишу Альтмана, «злого гения» Тенни, чуть не затащившего его в партию.
Культ ФДР в радикальных кругах обрел почти стыдный характер: «отпетые красные» вели себя, как влюбленные гимназистки.
Я продал Уорнеру пьесу [ «Бруклин, США»] о коррупции и гангстеризме в порту. Студия опасалась, что правительство это не одобрит, и меня послали в Вашингтон посоветоваться с Айзедором Любиным, консультантом Рузвельта по трудовым вопросам. Фильм получил зеленый свет, и мы с Любиным пошли на ланч. Когда мы проходили мимо дверей Овального