— Да, — покраснел я, как вареный рак, — от вас ведь ничего не утаишь. Мисс Гибсон по просьбе миссис Хорнби прислала мне письмо: леди приглашают меня отобедать у них дома завтра вечером, и час назад я ответил согласием.
— И вы называете это пустяками?! — воскликнул Торндайк. — Нет-нет, хоть век рыцарей и прошел, но отказывать дамам неучтиво. Отправляйтесь на свидание, а я как-нибудь справлюсь в одиночку.
— Обед, наверное, закончится слишком поздно, чтобы я успел в Кенсингтон?
— Об этом и речи нет, к тому же расписание поездов неудобное: мы доберемся до Кингс-Кросс не раньше часа ночи.
— Тогда я напишу мисс Гибсон и попрошу меня извинить.
— Не нужно, — остановил меня Торндайк, — это разочарует благовоспитанных леди, а нам сейчас нельзя утрачивать их симпатий.
— Не отговаривайте меня, — заупрямился я, — мне и так стыдно при мысли, что я, живя у вас такое длительное время, только тем и занимаюсь, что сибаритствую и развлекаюсь. Пора и мне проявить себя и сделать что-нибудь стоящее, чтоб оправдать свое жалованье. Не хочу упускать ни единой возможности — у меня их и так мало.
— Поступайте, как вам угодно, мой ученый собрат, — тихо рассмеялся Торндайк, — но выбросите из головы мысль о том, что вы едите хлеб в праздности. Когда вы рассмотрите дело Хорнби во всех деталях, то обнаружите, что тот клубок, в распутывании которого вы принимали самое непосредственное участие, довольно крупный. Ваш вклад намного превышает ваше небогатое жалованье, поверьте мне.
— Спасибо вам от всего сердца, — просиял я, поскольку мне было невыразимо приятно узнать, что от меня действительно есть какой-то толк и что я не состою в доме Торндайка приживалом, в отличие от Полтона, который ежеминутно приносит доктору столько пользы.
— Я не мастер льстивых речей, — сказал мой коллега, — и собираюсь поставить перед вами важную задачу. На первый взгляд, она несложная, но не торопитесь с выводами. Вот вам письмо от солиситоров, излагающее факты в той последовательности и полноте, как они известны на сегодняшний день. В моей домашней библиотеке вы найдете сочинения Каспера, Тэйлора, Гая, Ферье и других классиков судебной медицины; чуть позже я порекомендую вам еще пару весьма полезных книг. Попрошу вас сделать выписки и систематизированные заметки обо всем, что может иметь отношение к суициду. Быть готовым к любой случайности — это мое неизменное правило. Даже если дело окажется простым, работа не пропадет зря, потому что вы приобретете полезный опыт.
— Каспер и Тэйлор — седая древность, старо, как мир, — возразил я с апломбом.
— И как самоубийство, — сухо добавил он. — Пренебрегать старыми авторитетами — серьезная ошибка. «До Агамемнона немало храбрых было», — писал Гораций. Я уточню: и некоторые из них необыкновенно храбры, нам надо у них учиться. Уделите максимум внимания почтенным Касперу и Тэйлору, и вы не останетесь без награды.
В итоге весь день я провел за учеными фолиантами, постигая десятки разных способов, посредством которых человек, уставший от жизни, добровольно покидает сцену и уходит в лучший мир, где нет ни бедствий, ни страданий, — если, конечно, таковой существует. Я попытался вникнуть в суть проблемы, которая ожидала завтра моего решения, и постепенно этот процесс так увлек меня, что я с трудом выкроил пару минут, чтобы написать мисс Гибсон подробное письмо, содержавшее кучу извинений и необходимых объяснений. Я сообщил, что вернусь со службы так поздно, что не смогу выполнить свое обещание и присутствовать на обеде. Я ничуть не опасался обидеть Джульет, ибо знал, что она уважает меня и мои занятия и поймет, насколько важное поручение мне дал Торндайк. Я не утаил от нее, что мой ученый друг хвалит меня и доверяет мне серьезные дела; я вовсе не хвастался — просто мне было приятно посвящать Джульет в подробности своей повседневной жизни, это делало нас ближе друг к другу.
В назначенный час мы с Торндайком приехали на место: инцидент оказался самым что ни на есть банальным самоубийством, чем мы были разочарованы: Торндайк — потому что, как он выражался, не заслужил за пустячную работу столь солидное вознаграждение, а я — потому что не имел возможности применить на практике свои недавно приобретенные знания.
— Да, — сказал мой коллега, когда мы, завернувшись в пледы, уселись в вагон, — с таким делом справился бы и местный солиситор, но я считаю, мы съездили не зря. Я веду немало расследований, за которые не получаю ни признания, ни фартинга денег, так что если вдруг выпадает случай заработать немножко больше, нежели полагается за мои труды, я воспринимаю это как утешительный приз. Что касается вас, вы посвятили много времени своему образованию, а знания, как утверждал покойный лорд Бэкон, — это сила. Не слишком оригинально, по-вашему? Зато справедливо.
Я ничего не ответил, зажег трубку и закурил, чувствуя себя непривычно вялым. Мой компаньон последовал моему примеру, и мы молчаливо дымили, постепенно погружаясь в дремоту, пока поезд, шипя и свистя, не прибыл на конечную станцию и мы, позевывая и дрожа от холода, не оказались на платформе.
— Как поздно! — проворчал Торндайк, плотнее закутываясь в плед. — Темнотища, четверть второго. Все пассажиры озябли и нахохлились, как жалкие мокрые курицы. Возьмем кэб или пешком?
— Прогулка на свежем воздухе ускорит циркуляцию крови, — с ученым видом произнес я. — Мы и так долго сидели съежившись.
— Разделяю вашу страсть к ночным моционам, — кивнул Торндайк, — пойдемте. Посмотрите-ка, владелец вон той машины, — мой друг указал на велосипед с огромными колесами, стоявший у обочины недалеко от нас, — как и мы, предпочитает активный образ жизни.
— Лихач, гонщик-любитель, — прокомментировал я. — Носится по пустынным улицам, пока город спит. А что, весьма неплохо и, главное, просторно. Интересно, где он сейчас? — Я огляделся, нет ли поблизости велосипедиста, но вокруг было пусто.
— Жители Кингс-Кросс не торопятся ложиться спать, — сказал Торндайк, — даже во втором часу ночи здесь полно неугомонных субъектов. В основном это, как вы понимаете, ночные грабители, которые высматривают вожделенную добычу и бесшумно подкрадываются к ней, словно кошки. Обернитесь вон туда: видите мелькание двух сероватых силуэтов в свете фонаря? Не иначе, это «благородные» джентльмены своего ремесла вышли на охоту.
Не имея никакого желания быть обворованными или попасть в переделку, мы стремительно зашагали от станции по Грейс-Инн, держась западной стороны улицы. Описав дугу, мы пересекали Манчестер-стрит, когда пронзительный вопль впереди сообщил нам о присутствии неподалеку разудалой компании, которую мы разглядели не сразу, потому что ночь выдалась на редкость темной. Крики и смех усилились, и, свернув на Сидмут-стрит, мы заметили с полудюжину бродяг в изрядном подпитии, которые вели себя крайне агрессивно: проходя мимо одной из городских больниц, они остановились и начали бешено колотить в ворота. Выпустив пар и почесав кулаки, буяны перешли на нашу улицу, после чего Торндайк взял меня под руку и замедлил шаг.
— Пусть обгонят нас, — прошептал он. — Уступить хулиганам в это время суток — не трусость, а мудрая предосторожность. Давайте спустимся на Хиткоут-стрит и пересечем Мекленбург-сквер.
— Неужели хулиганы так опасны? — спросил я своего коллегу.
— Очень, — ответил он, когда мы оказались на тихой площади. — Из этой среды происходит масса преступников: от грабителей на большой дороге до наемных убийц. При этом доказать их вину подчас непросто, и какой-нибудь гуманный судья магистрата, который полагает, что ради сохранения разнообразия человеческой популяции следует оберегать даже самых вредных особей, нет-нет да и вынесет оправдательный приговор этим отбросам общества. Впрочем, черт с ними. Вон по Гилфорд-стрит едет велосипедист. Может, это наш энергичный друг со станции? Если так, значит, он удачно проскользнул мимо хулиганов. Молодец!
Едва мы ступили на Даути-стрит, вдали на перекрестке замаячил силуэт велосипедиста, но когда мы достигли Гилфорд-стрит и посмотрели вниз на длинную, освещенную фонарями улицу, он исчез, словно растворился в воздухе.
— Странно, — пожал плечами Торндайк, — куда он делся? Давайте пойдем по Теобальдс-роуд. — И мы двинулись вдоль старинных домов, где наши шаги эхом отдавались от стен, так что мне чудилось, будто нас сопровождает целая толпа. — В этих старых улицах Блумсбери с их увядшим великолепием и благородной обветшалостью заключается нечто патетическое, — добавил Торндайк. — Они напоминают мне немолодую даму высокого происхождения, которая ныне материально стеснена, но пытается держать марку. Ой, что это?
Внезапно сзади раздался шорох, а за ним — звон стекла: кажется, разбилось окно в одном из ближайших домов. Мы замерли, как вкопанные, и несколько секунд стояли, уставившись во тьму; затем Торндайк бросился наискосок через улицу, я — за ним. Когда все это случилось, мы успели пройти ярдов сорок вверх по Джон-стрит и теперь мчались к дальнему углу Генри-стрит. Маленькая улица была пуста, мы опять остановились и прислушались: мертвая тишина.
— Звук донесся отсюда, я уверен, — сказал Торндайк и снова припустил вперед, зазывая меня рукой.
Через несколько ярдов с левой стороны показался переулок, мы нырнули туда и в несколько прыжков достигли конца улицы. Слева, параллельно переулку, тянулся узкий проезд с дощатым тротуаром; добежав до угла и заглянув в проезд, я увидел велосипедиста, бесшумно катившего по направлению к Литтл-Джеймс-стрит.
С громким криком «Держите вора!» я устремился в погоню, но велосипедист рванул вперед, и я понял, что не догоню его. «Странно, — подумал я, — почему он едет так быстро, хотя педали крутит медленно?» В этот миг лучик фонаря выхватил из тьмы огромные колеса, и я узнал велосипед, который мы видели на станции. Беглец свернул на Литтл-Джеймс-стрит и исчез.
Скорость, с которой он передвигался, делала дальнейшее преследование бессмысленным, и я поплелся обратно, едва переводя дыхание и на ходу вытирая пот, — я был весь мокрый от этой беготни. Едва я возвратился на Генри-стрит, из соседнего переулка выскочил Торндайк и коротко спросил: