— Виталий Николаевич, что же вы у третьего помохи хлеб отбираете, корректура карт — чисто его забота. — Игорь по-дружески приобнял мастера за костлявое плечо.
— Вам молодым ничего доверить нельзя, — пробурчал Семенов и резко распрямился, словно в спину его вогнали пружину от дивана. — Смотрите сюда, по сообщению НАВИПа вот здесь на мысу у входа в Малокурильскую бухту еще месяц назад был установлен дополнительный маяк с белыми проблесковыми огнями, а на карте его нет. А если бы ночью мы заходили, да еще с таким прицепом или во время шторма, все, сели бы на грунт, как миленькие.
Конечно, дырка в талоне третьему обеспечена, но я никак не могу понять у нашей молодежи этой беспечности и бесшабашности на такой ответственной работе, ведь людей возим, не дрова. И диплом у парня вроде бы красный, но каждый раз мне его надо проверять.
— Ну, если это камень в мой огород, предположим, не такой уж я молодой и безответственный, если уж вы бросили слово «вы». Я, в отличие от многих, отвечаю за каждое свое слово, и в этом вы должны были убедиться, а насчет третьего я думаю разговор короткий, он подставляет сотни людей. Все равно, что если бы караульный в части покинул свой пост, здесь вам решать, что с ним делать, продолжать дальше читать нравоучения, либо списать к чертовой матери с длиннющим фитилем.
— Ладно, идите, вас там ждут, ну сорвалось у меня, не про вашу честь. Занимайтесь своими делами и так потеряли слишком много времени, поэтому сниматься на Владивосток будем завтра ровно в 6-00 часов. Кстати, вы обратили внимание, шторм надвигается, так что поторопитесь. Я даю в ваше распоряжение пятерых матросов во главе с боцманом, судовой кран и первый трюм на баке.
— Слушаюсь, адмирал, к утру с погрузкой закончим, но вот насчет шторма, я сомневаюсь, как бы он к этому времени только не разошелся. Глядите, в бухте камню упасть негде, вся южно — Курильская экспедиция собралась, сейнеры стоят впритык с транспортами. Если ветер начет их крутить, потом неделю якорные цепи не распутают.
— Не паясничайте, Игорь Львович, займитесь лучше делом и проверьте нашу будущую мамашу. Ее огромный живот не внушает мне доверия, может, на острове оставим рожать, от греха подальше, здесь все — таки госпиталь имеется.
Смагин и сам понимал, какую ответственность он взвалил на свои плечи в виде раздувшейся, словно рыба — шар, беременной рыбачки. Еще вчера он разговаривал с судовым доктором Виктором Артюховым, терапевтом по специальности и тот дал понять, что роды могут начаться в любую минуту. Двадцатилетняя морячка, Анечка Любимова, с опухшим носом и вывернутыми губами, со слезами на глазах умоляла начальника рейса не бросать ее на пустынном острове и под давлением еще одной особы — белокурой медсестры в белоснежном сексуальном халате, Игорь все же дал свое согласие доставить роженицу во Владивостокский роддом.
Симпатичную блондинку с раскосыми, карими глазами, точеной фигуркой и ненавязчивым имиджем Мэрилин Монро, Смагин приметил еще в экспедиции во время пересадки пассажиров. Но тогда она была затянута в непромокаемую куртку с капюшоном и таких же болоньевых, стеганых штанах. И лишь выбившийся из-под вязаной шапочки белый локон, который она то и дела закусывала маленькими, блестящими перламутром зубками, сильно оттенял ее, совершенно матовое, словно вылепленное из воска, скуластое лицо. Это сразу и поразило Смагина. Таких лиц он не видел никогда в своей порочной жизни, сердце его опять затревожилось, сон улетучился, пропал аппетит.
Игорь, как мог, боролся с этим наваждением, но чем дальше, тем яснее понимал, что новая любовь снова зарождается в его влюбчивом сердце. Ни работа, ни другие женщины теперь уже ничего для него не значили, но он всегда с опаской обходил лазарет, где до Владивостока поселилась медсестра с таким милым для его сердцем именем — Юлия Чернова. Иногда по вечерам он открывал свой сейф и, достав паспорт Юлии, любовался фотографией, с изображением совершенно простенькой, на первый взгляд, девушкой.
Он никак не мог найти повода, встретиться с ней и вот, когда, наконец, причина появился, и он встретился с ее глазами, то сразу понял, что Юля тоже не ровно дышит в его сторону. Девушка при разговоре отводила взгляд и сбивчиво, краснея, отвечала не впопад на самые обычные вопросы. Это замешательство заметила и Аня Любимова, хорошо знавшая историю Черновой, которая наотрез отказалась сожительствовать на плавзаводе сначала с завпроизводством Саидом Сулеймановым, наглым, кривоногим татарином, а затем отказала и самому помполиту, Федору Склярову — огромному человеку под два метра ростом, страдавшему сахарным диабетом, и потому обладавшему скверным характером и манией величия, бывшего заместителя управления Владивостокской базы тралового флота по кадрам.
С этого момента судьба Юлии была решена и за какую-то невинную оплошность ее сначала освободили от работы, а затем отправили на первом попутном транспорте во Владивосток. Этим транспортом на ее счастье, а может и несчастье, оказался пассажирский пароход, где она встретила мужчину, поразившую ее с первого взгляда своим обаянием. Хотя она и приметила на его правом безымянном пальце обручальное кольцо, упоительные мысли о скором романтическом свидании с начальником рейса преследовали ее день и ночь.
— Дурочка, погляди на меня, — укоризненно, словно сердобольная мамаша, говорила ей Любимова. — Я — то хоть знала, на что иду, мне просто нужен был здоровый и красивый ребенок. Конечно же, я не отказалась бы от предложения старпома выйти за него замуж, но с первой минуты нашего знакомства я понимала, что такой шанс у меня может один из тысячи, и такого предложения я так и не дождалась. А ты мало того, что своими красивыми ножками и мордашкой очаровала весь экипаж плавзавода, еще и во всеуслышанье послала, куда подальше, наших местных начальников с их сальными предложениями. И не надейся, что этот начальник на пассажире лучше наших толстозадых на плавбазе, такая же сволочь. Я разговаривала с местной обслугой, говорят, прошелся, словно смерч, по лучшим бабам и ни с одной не задержался.
— Да что ты такое говоришь, Анюта, с чего ты решила, что я запала на этого ловеласа, — Юля наигранно улыбнулась и продолжила, — просто я смущаюсь, когда меня так нагло разглядывают, и ничего не могу сказать только из-за того, что мне этот парень, кажется, совсем не таким за кого он себя выдает. Он сам здесь, словно в клетке с тиграми, контролирует каждый свой шаг, и я как врач говорю, его нервная система оставляет желать лучшего.
— Ладно, я тебе сказала, что думаю, у тебя своя голова на плечах, а вот я, кажется, влипла, такое впечатление, что вот- вот начнется, но я лучше сама перекушу пуповину ребенку, чем останусь на этом проклятом острове. — Анна погладила живот, где четко вырисовывались очертания головки и руки младенца, — рвется парень наружу, завтра, послезавтра будешь принимать роды.
— Ой, Аня, я бы на твоем месте не рисковала, а вдруг в шторм попадем, да мало ли что в море не бывает, — Юля подоткнула шерстяное одеяло под ноги роженицы и встала. — Пойду на воздух, посмотрю, что там делается, может, по причалу прогуляюсь, а ты лежи, если хочешь остаться на судне.
В это же самое время весь организм Смагина получил откровенный сигнал извне, от которого учащенно забилось сердце, заныло в пояснице. Эти позывные молодого и крепкого организма уже хорошо были известны Игорю. Он быстро спустился в холл, где его ждал старинный приятель Сергей Москвичев. По пути он встретил всех кого не хотел видеть в этот час. Галочке Савельевой он дружелюбно помахал рукой и пробежал мимо застывшей в недоумении девушки дальше по коридору, где столкнулся с Кузнецовой выходящей из ресторана. Леночка загадочно улыбнулась и прошла мимо вильнув своими обтянутыми кожаной юбкой бедрами и, наконец, прямо у входа в музыкальный салон он чуть не сбил буфетчицу. Ниночка несла на мостик поднос с горячим кофе и бутербродами.
— А вот и самая красивая женщина на пароходе, — не удержался уколоть буфетчицу Смагин, — А как же иначе, первая леди всегда должна быть на голову выше других и не терять честь мундира. С праздником вас, Нина Трофимовна, желаю самого главного в вашей жизни, хорошего бабьего счастья. Как известно, у разных женщин различные взгляды на понятие счастье, но всех их объединяет одно желание — удачно выйти замуж, чего я вам и желаю.
Нина Трофимовна при этих словах побледнела, едва не выронив поднос, спотыкнувшись о комингс, но благодаря старой морской закваске она выдержала это испытания, хотя на сто процентов была уверена, что про ее невинные похождения по каютам комсостава уже знает весь экипаж. Но она плохо знала Игоря Смагина, который сейчас удалялся от нее по коридору. У того и в мыслях не было докладывать об этом Семенову или кому-нибудь из своих знакомых. Девиз «Меньше знает — крепче спит!» — вот чем он руководствовался при работе в море.
Москвичев поджидал его возле администраторской, непринужденно беседуя с дежурной Катюшей Луневой — незаметной, маленькой, похожей на подростка девушкой, ничем не выделяющейся среди своих подруг- дневальных, может только самым главным — остротой ума и логикой мышления, присущим, особо одаренным мужчинам и женщинам.
Кто же мог подумать, глядя на невинное личико Катерины, что эта девочка год тому назад окончила Государственный университет по специальности прикладная математика. Проработав с полгода в вычислительном центре университета в качестве лаборанта — все чему она там научилась, так это пить неразбавленный спирт и заниматься любовью с мужчинами, годящимися ей в отцы. Сделав аборт от начальника центра Дениса Шпигайло — розовощекого хохла из Винницы, небольшого городка на западной Украине, попавшего в Дальневосточный Университет по воле злой судьбы, и полностью разочаровавшись в людях, Катя все же нашла в себе силы и через очередного любовника, у которого она временно находилась на содержании, устроилась на пассажирское судно библиотекарем.
Опытный кадровик Антон Сироткин, бывший участковый милиционер, уволенный из органов за взятки, конечно же, не просто так протащил Луневу на самый зачуханный и пользующийся незавидной репутацией, пассажир пароходства. Сироткин оформлял документы довольно долго, пока Катя ему не надоела. Она приходила на его холостяцкую квартиру ровно в назначенное время и, чем могла, радовала морального урода, совершенно потеряв чувство любви к своему телу и робкой душе.