— За нами не заржавеет, скажи подруга, весь линейный отдел на уши поставим. — Марина опять застучала связкой ключей по столу, да так, что перепуганный диск-жокей остановил музыку.
— Алка, скажи этому тощему волосатому жокею, чтобы поставил нашу русскую плясовую, мы ведь не макаки под эту иностранщину задами вертеть.
Сутулый юноша у синтезатора расплылся в улыбке. Очевидно, зная дикий нрав девушек, он ловко выдернул новый диск из своей коллекции и по залу разнеслись озорные и мощные напевы русской «Калинки». Девицы, взявшись за руки, плавно вышли на середину танцевальной площадки, предусмотрительно очищенную от лишних людей, которые с горящими глазами, жаждущих зрелища зевак, встали плотной стеной по периметру.
Девушки расправили на широких плечах цветные платочки и, закатив в потолок, безумные, покрытые желчной пеленой глаза, начали поначалу медленно, затем все быстрее и быстрее отбивать коваными шпильками адскую чечетку.
Уже через пару минут непрерывного степа, поверхность стального, сверкающего настила, предназначенного для акробатических танцев брейк-дансеров, покрылась тысячами точечных вмятин, похожих на следы от пулеметных выстрелов. Но танец еще только набирал свою силу, и к моменту кульминации когда-то блестящий, полированный настил можно было использовать где-нибудь на постройке дачного домика для просеивания песка. Откуда-то из темноты зала на площадку выскочил чернобровый с огромным горбатым носом кавказец. Цветная, в пальмах рубаха, на его груди была расстегнута, показывая всей женской половине зала черную волосатую грудь, олицетворяющую гордость южного и горячего человека. Мужчина встал на цыпочки, изображая лезгинский танец и, с дикими криками «ОС-СА», вихрем завертелся вокруг неутомимых плясуньей.
Кавказцу не легко пришлось бы, будь он хоть на голову выше, но при своем росте он свободно проскакивал у девушек под мышками, расставив жилистые руки, легко, словно угорь, лавировал между наседающими на него исполинами в женском одеянии. Морской народ подхватил этот ритм громкими хлопками в ладоши, что еще более раззадорило танцоров. Сквозь свист и улюлюканье едва доносились писклявый и надрывный голос капитана немедленно прекратить вакханалию.
Смагин из темноты зала наблюдал за происходящим, но ни каким образом не вмешивался. Ему было и горько и смешно. Ведь на его глазах была унижена русская душа и русская честь. Этот дикий, бесовский разгул совсем не походил на ту задушевную, наполненную любовью ко всему русскому, песню под названием «Калинка». В кавказце Игорь, конечно же, признал своего сопровождающего груза — Абдулу. Смагин скривился, отчего Юля насмешливо съязвила:
— Вам не нравятся горцы, а я обожаю этот свободолюбивый и гордый народ. — Она стрельнула глазками в сторону Абдулы, который тут же перехватил ее взгляд, но мигом отвернулся. Ему не хотелось портить отношений с начальником, на пароходе для него и так хватало свободных девиц, зачем испытывать судьбу ведь он сейчас один в ответе за сверх ценный груз.
«Знал бы этот начальник, что покоится в его трюмах, наверное, не сидел бы так спокойно с этой белокурой красоткой». — Абдула исчез со сцены так же незаметно, как и появился, ему еще необходимо было проверить пломбы на контейнерах и до утра повидаться с Гузеем — представителем русских бандитов, которому чечены отслюнивали десять процентов от своих доходов. Это было вынужденное и временное унижение, до тех пор, пока его семья не подомнет под себя все разрозненные кланы во Владивостоке и Находке.
«Вот тогда будет другой разговор с русскими, а с ментами дела обстоят еще проще, здесь все решают деньги» — так думал Абдула, спускаясь по вертикальному, металлическому трапу в бездонное чрево темного трюма с маленьким фонариком в зубах.
В этот весенний, чудный вечер, у причала Шикотанского рыбокомбината замер в ожидании отхода в родную гавань когда-то белоснежный лайнер. В его каютах, барах и ресторанах гремела музыка, рекой текло шампанское, закупленное на базе в счет питания рыбаков, и в карманы местной элиты рекой текли деньги от сборов в игральных салонах, видеозалах и барах.
Смагина все это мало сегодня интересовало. Он действительно потерял голову от непонятных чувств, охвативших его истерзанную душу. Сейчас молодого мужчину интересовала только одна женщина во вселенной, это была Юля Чернова. К своему изумлению он понял, что попал под влияние ее чар и теперь эта маленькая девчушка, а не он управляет положением. Игорь даже начал ревновать ее к какому-то черномазому, только что слезшего с ишака горцу, хотя прекрасно понимал, что это всего лишь игра с ее стороны, но поделать с собой уже ничего не мог.
«Наверное, каждый мужчина в своей жизни прошел через унижение
женского безразличия. Даже самый известный соблазнитель женщин и любовник всех веков, неповторимый Казанова не избежал коварства роковой женщины, что уж говорить о простом смертном, никому неизвестному и погрязшему в собственном эгоистичном самолюбовании начальнике рейса». — Так думал Смагин разглядывая правильные черты лица Черновой и не находил в них ни одного изъяна.
«Неужели любовь настолько слепа, что он не замечает прыщей на узком лобике, не видит ее коротких ножек в вульгарных колготках, широкого, словно у Буратино, рта, не чувствует запаха пота и дешевых духов от немытого тела» — Так думала Савельева, с досадой и горечью и уже какой-то ненавистью поглядывая в сторону удаляющейся парочке и когда-то любимого ею мужчины.
Смагин осторожно взял Юлю за маленькую, теплую ладошку и повел в сторону выхода. Девушка потянулась, было, обратно, но Игорь жестко сжал ей запястье.
— Куда ты меня тащишь, я хочу еще танцевать, — Юля попыталась вырвать свою руку, но не смогла. Тогда она остановилась и сквозь зубы прошептала. — Если ты меня сейчас не отпустишь, мы с тобой поссоримся, и больше ты меня никогда не увидишь. — Она попыталась избавиться от объятий мужчины, но это больше было похоже на игру, которая еще сильнее разжигала сердце Смагина, распаляло душу, словно с десяток чертей раздули свой адский огонь в его груди, и это пламя с каждой минутой становилось все ярче и жгло, испепеляя внутренности, словно расплавленное олово.
— Пойдем ко мне в каюту, там нас ждут друзья.
— Игорь, кто меня может ждать на этом судне? Я здесь кроме тебя и нашей роженицы ни с кем не общалась, — Юля снизу вверх внимательно осмотрела Смагина, словно хирург на медицинской комиссии. От этого ледяного взгляда Игоря всего передернуло. «Еще бы заставила спустить плавки и раздвинуть ягодицы» — с раздражением подумал он. Но опыт подсказывал, что многие женщины просто не могут выразить своих чувств ни взглядом, ни словами, они ждут, когда мужчина возьмет инициативу в свои руки и пусть силой заставит строптивую лошадку полюбить себя.
«Чего же ты ждешь, Смагин, какой же ты мужчина» — говорил ее слегка насмешливый взгляд, — я ведь женщина и не могу сама бросаться к тебе на шею, и если ты сейчас не сделаешь то, чего ждет все мое женское начало, то потеряешь меня навсегда».
Игорь не хотел раньше времени спугнуть девчушку. Он прекрасно понимал, что птичка попала в сети и чем больше она сопротивлялась, тем сильнее запутывалась в них и не надо ей в этом мешать. «Пусть дойдет до крайней точки, до точки кипения, когда разум уже не подчиняется чувствам, когда доведенная томлением до безумства женщина в порыве страсти и под гнетом непреодолимого инстинктивного желания сама бросается на шею возлюбленного. И в этом никто не видит ни унижения, ни позора».
К сожалению Чернова еще не достигла той вершины и расцвета, когда женщина полностью воспринимает любовь со всеми прелестями и переживаниями. Юля еще пару минут стояла молча, опустив голову, затем тихо прошептала:
— Не надо, Игорь, я все знаю про тебя и не верю ни одному твоему слову. Да, ты мне понравился, но я с тобой не останусь, не хочу превращаться в очередную любовницу. Все, прощай. — Юля как-то вяло освободилась от навязчивых объятий и, отвернувшись, начала медленно спускаться по трапу, ведущему в судовой лазарет. Так тихо, еле волоча ноги, идут либо приговоренные к казни, либо безумно влюбленные.
Об этом тоже знал Смагин, поэтому он в два прыжка догнал Чернову и обхватил ее с такой страстью, что та не могла пикнуть. Он целовал ее в шею и плечи, нашептывая ласковые слова. Девушка не сопротивлялась, она лишь для видимости уклонялась от особо долгих и жарких поцелуев и слегка постанывала, чувственно извиваясь дрожащим телом. Она так близко находилась от сжатого в комок и, напрягшегося всеми клетками мужчины, что, кажется, чувствовала каждый изгиб его мышц, каждую клеточку на гладкой коже.
В такой связке они буквально ввалились в дверь лазарета, где по воле судьбы проживала медсестра. Игорь только здесь отпустил девушку и огляделся. Железные переборки, выкрашенные белой эмалью, такого же цвета шкафы со склянками и десяток кроватей, наглухо привинченных к палубе, не навевали романтического настроения. Смагин глянул на расстеленную пастель, где спала роженица. Койка была пуста, тогда он машинально сгреб несколько матрасов и бросил их на палубу, затем повернулся к Черновой, которая, сжав руки на груди, застыла в оцепенении посреди освещенной каюты, пропахшей лекарствами и плесенью шерстяных одеял.
— Нет, Игорь, уходи, сейчас вернется Любимова, я не хочу, чтобы нас застали вместе.
— Почему? — Смагин вновь попытался нежно обнять девушку, но тут в зеркале напротив увидел свое лицо, похожее на маску хладнокровного злодея. Игорь наклонился и замотал головой. «Что со мной происходит, это не я, а какой-то монстр».
Юля слегка приблизилась и провела ладонью по раскрасневшемуся лицу мужчины.
— Успокойся, иди к себе, я позвоню. — Она выпрямилась, словно замученная кулаками комсомолка перед расправой. — Больше сюда не приходи, прошу тебя.
Смагин сдвинул густые, с элегантным изгибом брови.
— Значит, прощай…
Девушка пожала плечами.
— Думай, как хочешь.