Ровно в 7-00 утра, как и планировалось, «Орлову» благополучно «привязали» к потрескавшейся бетонной стенке пассажирского причала Владивостокского морского порта, до половины поросшей густой, словно мох, изумрудно- зеленой морской травой и опоясанной волнообразным, от ударов форштевней кораблей, привальным брусом. Лишь только полуовальное основание дюралевого трапа с печальным скрипом и стоном коснулось долгожданной земли, по нему, как муравьи, потянулись вереницей люди, облаченные в строгие, чуть помятые и изрядно потасканные мундиры правительственных чиновников и, похожие друг на друга, как семейство приматов в болотах амазонии, «силовики» в штатском. Среди них, как белые вороны, выделялись, хорошо сложенными спортивными фигурами и черными китайскими куртками, молодые люди, нарождающегося, нового класса бизнесменов и, так называемые, предприниматели теневого звена и черного оборота марксистского капитала Российской глубинки.
Александр Стоцкий, не смотря на свой представительский вид, довольно успешно протиснулся в числе первых на трап, пробивая себе путь локтями и, при помощи старшего пограничного наряда майора Васи Бурунова, с утра уже принявшего свои положенных двести граммов русского тонизирующего напитка и беспрестанно повторяющего одну и туже фразу из классического произведения: «В очередь, сукины дети, мать вашу!», легко преодолел тридцать ступенек крутого трапа и оказался перед открытой дверью, где его приветствовал пассажирский помощник.
Вася Бурунов галантно пропустил вперед Ольгу Смагину, обдав ее утробным выхлопом чесночно — спиртового перегара, и грудью перекрыл выход остальной публике, на что Стоцкий деликатно откашлялся, едва сдерживая улыбку. Он легко подхватил Смагину под локоть и проводил ее в холл.
— Давайте сразу к капитану, — Стоцкий подмигнул Ольге, на что та растеряно ответила:
— Вам лучше знать, Александр Иванович, я здесь впервые, бывала у Игоря на транспортах, там все тихо, спокойно, а тут как на дискотеке.
— Скоро, дорогая Ольга, вся в жизнь в России завертится, как на хорошей дискотеке с барами и казино и ставкой на рулетке будет сама жизнь. — Стоцкий вовремя остановил свои прогнозы, углядев в глазах Смагиной скрытый огонек отчаяния.
— Я думаю, Вам это не грозит, через — чур, уж, вы светлая и чистая для такой жизни, но из этой ямы один путь, либо за кордон, либо рабский труд во имя «мировой революции», — Стоцкий угрюмо усмехнулся, а Ольга с удивлением посмотрела на него совсем новыми глазами. «Вот это да, если уж такой обеспеченный и респектабельный человек говорит с ней в открытую на запретную тему, что уж говорить о простых «советских» людях, действительно прозябающих в страшной нищете и находящихся на грани голода».
Она вспомнила, как сегодня утром в трамвае увидала огромную длинную очередь за хлебом и мукой в центральном хлебном магазине на остановке «Лазо», названную в честь героя гражданской войны, отдавшего свою жизнь за победу пролетариата. Черная змея очереди, извиваясь темными молчаливыми фигурами людей, вытянулась вдоль улицы Ленинской так, символично подчеркивая предсказуемый финал и крах всех антинародных марксистских учений и так называемой «революционной диктатуры пролетариата». Тогда у нее мелькнула злорадная мысль: «Вот и все чего они добились за семьдесят лет власти», но вскоре ей стало жаль и себя, и своего ребенка, и свой народ, обреченный веки вечные прозябать в условиях, которых не достойны даже дикие животные в зоопарке. Они хоть и сидят за решеткой, но их, как и римских гладиаторов, предназначенных для утехи публики, хотя бы кормили досыта.
Горбачевская перестройка к концу восьмидесятых годов довела страну до самой крайней нищеты, полки в продовольственных магазинах опустели, как в войну, появились талоны на муку, крупу, сахар, водку…. Короче на все, не говоря уже о том, что элементарно нельзя было без «блата» купить ребенку нижнее белье или курточку. Правда сама Ольга на судьбу особо не жаловалась, Игорь привозил из-за границы кучу всевозможных тряпок. Их хватало, чтобы хорошо одеваться, а часть Ольга сбывала через своих знакомых. Так и жили, пока Игорь не перевелся в управление и потерял этот прибыльный источник.
Когда Стоцкий открыл дверь капитанской каюты, пропустив Ольгу вперед, пароход напоминал собой огромный улей, где пассажиры спешили поскорее сойти на берег и потому метались у выхода, пограничники и стюардессы загоняли их обратно в каюты, кричали на, прорвавшихся на борт безо всякого разрешения группу парней в черных куртках и кроссовках, на что те спокойно разгуливали по коридорам судна, заглядывая в каждую каюту, с ухмылкой посматривая на зашедших в истерике стражей порядка.
Так равнодушно смотрит бультерьер с крокодильей пастью на писклявую болонку, что сидит на руках своей хозяйки. В каюту капитана «озорная братва» сунуться не решилась, а расположилась группами в просторном зале музыкального салона, ожидая дальнейших распоряжений своих новоявленных «боссов», таких же мелких жуликов и бандитов.
Ольга увидела Игоря, сидящего за большим круглым столом в окружении нескольких портовских чиновников и представителей пароходства. Он что-то объяснял человеку в штатском, довольно молодому, светловолосому мужчине с веселыми и непонимающими глазами комсомольского вожака, только что получившему «строгач» за очередной кутеж после партийной конференции. Маленький, чуть вздернутый носик чиновника на плоском и бледном лице, находился в постоянном движении, поэтому любому неравнодушному к загадкам природы человеку, так и хотелось его зажать двумя пальцами и потеребить до первой крови. Его серый костюм и синий, в мелкую полоску, пожеванный галстук, туго затянутый на застиранном воротнике нейлоновой рубашки, а самое главное вопросы, которые он настойчиво задавал Смагину, давали все основания предположить, что перед нами находится один из представителей комитета государственной безопасности, разлагающегося на глазах, будто труп старого медведя в, разоренной охотниками и лесорубами, тайге, некогда могущественного государства.
— Василий Горбунов, — представился веселый оперуполномоченный, присевшему рядом с ним Стоцкому. Разговорчивый агент спецслужбы протянул влажную, покрытую веснушками тонкую кисть и развернул перед носом Стоцкого пухлую красную книжечку известного по всей России своими «подвигами» Комитета госбезопасности СССР.
Стоцкий тоже представился и, усадив Ольгу на широкий, кожаный диван, подошел к Смагину.
— Ну, здорово, начальник, с приходом тебя, как дела, есть проблемы, — он жестом головы кивнул в сторону кэйджибиста, но представитель властной структуры опередил начальника рейса.
— Нет, нет, никаких проблем, — отмахнулся рукой Горбунов, как бы разгоняя надоедливых мух, — обычная формальная беседа после рейса. Вашему начальнику рейса необходимо в кратчайший срок подготовить отчет по рейсу, я ему толкую, что это его святая обязанность, а он нос воротит, нехорошо, — чекист как-то вяло улыбнулся и огляделся, — вы понимаете, я пока прошу, можем и по — другому поговорить у меня в кабинете.
— Я в десятый раз вам повторяю, товарищ Горбунов, что ни каких доносов я строчить не собираюсь, — Игорь нервно постукивал карандашом по столу, пытаясь скрыть раздражение, но как только перевел взгляд на жену — улыбка озарила его мрачное и измученное лицо. Ольга тоже ответила ему радостным кивком головы, едва сдерживая себя, чтобы не броситься на шею мужу.
— Слушай, Горбунов, чего ты ко мне пристал со своими донесениями, лучше взгляни на эту женщину, — Смагин жестом указал на Ольгу, — тебе встречались когда-нибудь подобные красавицы, — он иронично покачал головой, заметив, что смутил чекиста, — вот то-то, это моя жена, Ольга Алексеевна, и я ее не видел уже более двух месяцев. Да напишу я тебе этот проклятый отчет, только не сейчас. Тебе же на нашем пассажире каждый второй стучит, и чтобы я не изложил на бумаге, ты мне никогда не поверишь. И вообще это не моя обязанность, — Смагин, пытаясь как-то заполнить образовавшуюся паузу после своей необдуманной реплики, подмигнул чекисту и указал на капитана Семенова, который что-то доказывал пароходскому начальству, потом тихо сказал. — Вот он тебе целый роман напишет, а я фрахтователь, мое дело груз, пассажиры и заработанный фрахт, все остальное у него.
— Вот, вот, — встрепенулся Горбунов, — кстати, о грузе, у нас есть сведения, что у вас в трюмах контрабандный товар, — глаза опера моментально сузились, и доброжелательная улыбка исчезла с лица. Он мигом, из своего бесшабашного и простецкого парня превратился в хищника, почуявшего след жертвы.
— Погодите, — вмешался в разговор Стоцкий. Он движением руки остановил напористого чекиста. — Все, что находится в трюмах пассажира задекларировано в грузовых документах, в коносаментах и манифестах и мы не делаем из этого ни какой тайны. А вот для какой цели мы этот груз возим, я думаю, в наше время знает любой школьник, это для получения прибыли, что является коммерческой тайной.
— Я все понимаю, — Горбунов выдавил из себя дежурную улыбку, — но мы обязаны проверить оперативные, агентурные сведения. — Он достал из внутреннего кармана пиджака потертый блокнот, нашел нужную страничку и прочитал: «8 марта 1989 года вы произвели внеплановый заход на остров Шикотан, где было погружено на борт два трехтонных контейнера. Ни в грузовом манифесте, ни в грузовом плане судна этих контейнеров нет. Это первое. Второе. 15 марта произведен заход в японский порт Хокодате — погружено десять легковых автомобилей. Откуда у вас иностранная валюта на приобретение техники, а также, кто давал разрешение на закуп. И третье. 22 марта сего года судно заходило на рейд порта Находка, двое пассажиров покинули борт, а два, совершенно посторонних человека, поднялись на борт судна. Кто они такие и почему их нет в судовых ролях? Вот это я и хочу выяснить. Что везли, почему и для чего? Вопросы понятны. — Чекист внимательно обвел взглядом присутствующих.
Первым пришел в себя Стоцкий. Он снял очки, протер платком, чуть запотевшие от волнения, стекла и водрузил «велосипеды» обратно на переносицу.