Александр Стоцкий только что вышел из кабинета шефа, где Егор Ильич Заикин очнувшись от литургического, любовного сна, в который он впал, пораженный молодостью и обаянием своей китаянки, разносил в пух и прах всех своих замов. Стоцкому досталось, как говорят, «по первое число», но он не унывал. Еще вчера капитан Калинкин снялся с японского порта Кавасаки на Средиземное море. Еще два транспорта с надежными капитанами уже зашли на Кипр и оформляют документы с крупнейшим судовладельцем мира Лоскаридесом о переводе судов под флаг этой страны.
Стоцкий посмотрел в окно и бросил накопившиеся бумаги на край стола. Он никогда в жизни не поступал так с оперативной информацией, а отрабатывал ее немедленно. Глядя на роскошные лимузины под своим окном, он представил себя в белом, льняном костюме и шляпе в кресле качалке, сплетенной из тропических лиан, на увитой виноградом террасе большого дома с колоннами из итальянского мрамора, возвышающегося на белых скалах греческого полуострова. Внизу в голубой лагуне покачивается на бирюзовой поверхности моря огромная океанская яхта, которую он приобрел недавно для путешествий по миру со своей семьей.
Счастливая жена и дети загорают на золотом песочке под мягкими лучами солнца. Александр тоже позволяет себе иногда такую роскошь, но бизнес есть бизнес, ни на минуту не утихает сотовая и спутниковая связь на рабочем столе. Он очередной раз берет трубку золотого телефона, откуда несется знакомый голос.
«Боже, это опять Смагин, что у него в очередной раз стряслось!»
— Говорит начальник рейса пассажирского судна «Михаил Шолохов», следуем в Южно-Китайском море курсом на Сингапур, Александр Иванович, — у меня на борту «заяц», обнаружили на вторые сутки, куда его девать ума не приложу.
Стоцкий немного подумал, почесал лоб и предложил.
— Пересаживай его на любой российский теплоход, идущий во Владивосток, а кто он такой?
— Вы не поверите, это мой сопровождающий с первого рейса, некий Али Хасанбек Мараев, только я его знал под именем Абдула. Его обнаружил наш местный чекист Василий Горбунов, вы его помните, он по приходу «Орловой» меня доставал с доносами, а сейчас вроде успокоился, идет со «спецзаданием» в Сингапур. Там наши рыбаки набедокурили и попали в местную тюрьму. Мы с ним познакомились поближе, кстати, оказался неплохим парнем, вот еще бы его отучить стучать, а водку он пьет не хуже любого «прома» в экспедиции.
— Ты, это, Смагин, со спиртным там, не шибко увлекайся. Твоего «зайца» Мараева здесь встретят со всеми почестями, я об этом побеспокоюсь, а вот таможне и погранцам по шапке достанется капитально, что просмотрели. Кстати, если тебе интересно, у нас, буквально вчера возле «Версаля» расстреляли очередного авторитета по кличке Аслан. И еще, как договаривались, две машины я передал твоей подопечной с «Орловой» — Марине Батьковой, где ты только таких экстравагантных дам находишь. Она мне за пять минут весь кабинет провоняла табаком, перегаром и дорогими французскими духами. Ладно, все, до связи, остальные вопросы порешаем на вечерних переговорах. — Стоцкий бросил пластиковую трубку и закурил свой любимый «Кэмэл» без фильтра. Он изредка баловался этими крепкими сигаретами, но ароматный табак давал свой положительный эффект временного расслабления клеток головного мозга.
«Скорее бы все это закончилось», — Стоцкий открыл тяжелую дверцу своего персонального сейфа и достал черную увесистую паку с документами. Здесь были копии договоров с судоходными компаниями, банковские счета, документы о регистрации оффшорных компаний…перед ним лежали жалкие бумажки, но в них содержалось его будущее и будущее его семьи.
Пока шеф будет судиться с китайцами три его парохода перейдут под удобный флаг, а сам Стоцкий с семьей уже через пару месяцев будет пить шампанское на своей яхте посреди Адриатического моря. Неужели осуществится мечта его жизни, и он наконец-то вырвется из-под контроля ненавистных советов, где каждый твой шаг прослеживается, вплоть до супружеского ложа, «правильными» коммунистами. Александр Иванович погладил папку, так гладят только очень близких и горячо любимых людей, и водрузил ее на самое почетное место в своем хранилище, где в деревянной коробочке из-под гаванских, сигар у него лежал нищенский, неприкосновенный резерв, размером в десять тысяч долларов, от которого он мечтал оттолкнуться в будущем.
Эпилог. Прыжок в демократический «рай»
Каждый человек в земной жизни от рождения и до последнего вздоха на смертном одре строит себе «нерукотворный» монумент, состоящий из мельчайших ячеек, невидимых молекул, которые словно пчелиные соты заполняются со временем нектаром познаний и открытий, успехов и побед, ошибок и горьких утрат.
Периодически эти ячейки пополняются ядовитыми спорами лжи, ненависти, зависти и мести, которые, как плесень заполняют нетронутые участки души, что приводит к разрушению конструкции и, казалось, незыблемый памятник начинает на глазах раскачиваться, разваливаться и рассыпаться, подобно песочному замку, построенному только на иллюзиях неудавшейся жизни.
В это раннее августовское утро девяносто первого года, когда восход яркого солнца из-за сопок приморского побережье ничем не предвещал о надвигающейся угрозе, Игорь Смагин, очнувшись от тяжелого сна, ясно почувствовал, что коварная болезнь несостоятельности, точившая его душу последние годы, как прожорливый червь точит спелое яблоко, все же вырвалась наружу, парализовав его волю и разум.
Он провел рукой по столу, где нащупал бутылку с минеральной водой и жадно припал к живительной влаге. Сколько раз он зарекался не напиваться вот так бездарно, и вчерашняя попойка с людьми, которых он в душе презирал и ненавидел, еще сильнее выкручивала на изнанку его истерзанную душу. Не смотря на муторное состояние, он все же нашел в себе силы, чтобы умыться и привести в порядок мысли и плоть. Сегодня заканчивался фрахт пассажира «Русь», который, ввиду особых чрезвычайных обстоятельств в стране, пароходские начальники временно выводили из эксплуатации.
— А вы оказались на удивление прозорливым, молодым человеком, — потирая большие, красные руки и жизнерадостно улыбаясь, приветствовал Смагина в своей сверкающей чистотой каюте, капитан «Руси» Михаил Бубновский, — всех лидеров ГКЧП еще вчера арестовали, переворот в России временно откладывается, сейчас пока в стране затишье перед бурей и полное безвластие, но к штурвалу рвется Борис Ельцин, тот еще «Пиночет».
Так что в стране грядут большие перемены и демократические преобразования, а возможно и революция.
— Час от часу не легче, — угрюмо промолвил Смагин и покосился на барную стойку в углу кабинета, где красовались с десяток бутылок коньяка, виски и прочих целебных с похмелья напитков. Бубновский перехватил взгляд начальника и с радостью предложил.
— Давайте по сто грамм за наше с вами будущее и новую Россию — капитан ловко откупорил литровую бутылку скотчвиски «Блэк энд вайт» и плесканул в темные фужеры искрящуюся жидкость. Он с удовольствием отхлебнул большой глоток и, по-мужицки крякнув, заел плотскую радость лимоном. — Наконец-то я дождался своего часа, Игорь Львович, вы мне можете не верить и даже посмеяться, но все эти годы я ждал и в душе верил, что наступит этот день избавления от ненавистного прокоммунистического режима.
Смагин с широко прикрытыми глазами и ртом непонимающе смотрел на преобразившегося капитана и действительно не верил своим глазам.
— Вы же коммунист, Михаил Яковлевич, — наконец вымолвил он, приложившись к бокалу, — мало того я считал вас насквозь прожженным марксистом, что произошло за столь короткое время, или вы меня разыгрываете.
— Бросьте вы свои штучки, Игорь Львович, сейчас не то время, чтобы травить анекдоты, я знаю десятки, сотни грамотных и умнейших людей в России, которые сегодня пьют шампанское за избавление от коммунистического ига. Вы ведь такой же в душе, как и я, только молодой и через — чур, открытый и прямолинейный, это и мешает вам по жизни. Ну, да ладно, не хочу вас учить и что-то советовать, подпишите бумаги и можно работать дальше.
— А где же наш великий марксист Бухарцев? — Смагин обвел, затуманившимся от утреннего возлияния, взглядом каюту, — два дня тому назад он готов был меня с потрохами сдать банде ГКЧПистов, а сейчас, наверное, отсиживается где-нибудь в парткабинете, уничтожает старые протоколы собраний и выносит на помойку портреты бывших «вождей», с раболепным трепетом ожидая распоряжений новой власти.
— Вы снова попали в точку, его отозвали в партком пароходства, а на замену прислали мне помошника по воспитательной работе с экипажем, — Бубновский усмехнулся и залпом допил виски, — сдается мне, он из той же компании, но пока никуда не лезет и то хорошо. — Мастер стопочкой сложил подписанные документы и положил на край стола, всем своим видом давая понять, что разговор закончен, но все же добавил.
— Говорят и в вашем управлении за время нашего плавания произошли большие перемены, — Бубновский поднял на Смагина бесцветные, смеющиеся глаза.
— Разваливается система, — вздохнул Игорь, — это и горько и грустно, но хорошо, что это наконец-то свершилось. Коммунисты сами спровоцировали свою скорую кончину, хотя такую заразу просто так не изведешь. Это как наркотик, подчиняет людей, делает их своими безвольными, зависимыми рабами. Да, чуть не забыл, вот отзыв о вашей работе, — Смагин достал из папки лист бумаги, — это для нашего брата, как охранная грамота, по крайней мере, не будет повода придраться. Он вспомнил, как вчера на совещании Сашка Гуща, словно мальчишку, отчитывал Бубновского, за придуманные судовыми стукачами «косяки» в работе капитана.
Мастер раболепно кивал головой и обещал исправиться. Затем всех гостей пригласили в банкетный зал, где уже через пару часов разгоряченные дармовыми «висками», «коньяками» и эротическими «па» местных танцовщиц, непримиримый ленинец Ваня Сличенко, скинув лоснящийся на локтях и карманах китель, зажигательно выплясывал «лезгинку» вприсядку. Оська Бланк, разомлев от обильной пищи и ликера, тискал на коленях смазливую дневальную Дашеньку Чуеву, переодетую для этих целей вместе с десятком таких же подневольных, в эротическую униформу «плэйбоевских зайчиков», а непроницаемый кадровик Гуща, сразу же после десерта, исчез в выделенном ему полулюксе, в сопровождении двух номерных, у которых передники едва прикрывали место, откуда росли их, неприлично длинные, ножки.