Но внезапно руку опустил, зашептал Симе в ухо что-то ласковое и завлекательное. Симметрия в ответ заговорщицки улыбнулась.
Тут грянул настоящий рок.
– Вот бы подполковник послушал! – ляпнула мечтательно в паузе разгоряченная роком Сима.
И была за бабью свою болтливость тут же наказана.
Олежка приподнялся и наискосок, сверху вниз, врезал-таки Симе как следует.
– Мы на него новые данные готовим, а ты… яз-зыком м-молотиш-шь… – шипел и заикался от злости Синкопа, а потом в знак примирения целовал Симметрию в шею.
– Того и любишь – на кого доносишь! – Сима и не думала обижаться на Олежку. – Ты вот меня обожаешь, а сам написал левой рукой в институт Лесгафта, что я допинг на соревнованиях употребляла, и все такое прочее…
– Для тебя, дура, старался! Чтоб ты от спорта этого уродского отошла, – буркнул лысачок Олежка, однако сам себе не поверил. Ему вдруг стало понятно: все равно он будет доносить и докладать! Даже если его бросит Сима, даже если его не выслушают в другом месте. Даже…
Больно ударившись коленкой о стул, Синкопа внезапно кинулся к выходу: на поиски другой круглосуточной приемной, на поиски новых – очень и очень широких – возможностей!
По дороге ему попался Ходынин. До ненависти обожаемый соколятник Синкопе приятно кивнул. Но и это Синкопу не остановило. Розовый обрывок конверта терзал душу половинчатостью. Незавершенность важного дела толкала к немедленным поступкам!..
Олежка кинулся по другому адресу.
Сима увела Ходынина в задние комнаты.
Музыка стала тише, потом совсем смолкла.
Сима называла Ходынина «пожилой претендент». Тот отвечал ей: «Не такой уж я и пожилой».
Вскоре стал слышен дубоватый скрип стола, полируемого голой Симиной грудью и время от времени согреваемого ее животом.
Сима – радовалась.
И больше всего ее радовал ощутимо присутствующий в глубине стола черновик их совместного с Олежкой письма. Было приятно прогибаться под Ходынычем и знать: листок с письмом здесь – тут, здесь – тут, здесь – тут!..
Вновь грянул рок. Надевая нижнее белье, Сима припомнила одну – и опять-таки музыкальную – историю.
История была радостно-позорной. То есть и радостной, и позорной одновременно.
Сима вспомнила, как в детстве ходила в школу при Мерзляковском музыкальном училище. Там ее сильно раздражал один педагог, кажется, Пумпянский. Сима пожаловалась завучу, что этот Пумпянский на уроках ее щиплет.
– Как это «щиплет»? – спросила трепетная, но не слишком молодая заведующая учебной частью.
– А вот так, – сказала Сима и, поддернув юбку, ущипнула себя за бедро.
Заведующая учебной частью вгляделась в детскую ногу внимательней. Следов от щипков обнаружено не было. Заведующая задумалась. Было решено провести следственный эксперимент.
Сима пришла на урок, завуч предварительно спряталась в шкафу. Кроме того, для объективности в замочную скважину зорко глядел старейший и опытнейший педагог, работавший с самим Гилельсом, – Иван Исаевич Пупков.
Сима, знавшая о следственном эксперименте, выделывалась и выкаблучивалась перед Пумпянским, как могла. Но этот старый перец спал мертвым сном (или назло Симе делал вид, что спит). И тогда Сима решила ущипнуть себя сама. Она повернулась боком к шкафу и лицом к двери, чуть изогнувшись, завела руку за спину и пребольно себя ущипнула.
Пумпянский спал. Работавший с Эмилем Гилельсом Пупков был увлечен изгибом Симиного бедра.
Однако заведующая учебной частью, которой в шкафу с самого начала не понравилось и которая еще до начала эксперимента втайне от Симы поменяла диспозицию, спрятавшись за одной из звукопоглощающих портьер (такими зелененькими звукопоглотителями были завешены все углы), была начеку! Она видела все: и гадкое Симино самощипание, и мертвый сон Пумпянского…
– Соню Пумпянского – к приготовишкам. Пупкова – на пенсию. А эту садомазохистку – выкинуть из школы вон! – резко скомандовала завуч.
Симин дед на садомазохистку обиделся.
– Это чего еще за садомазохиська такая? Мы потомственные краснопресненцы! Рабочая кость! Ни в каких садах, ни за какие «хиськи» никого отродясь не дергали…
Несмотря на дедову обиду и его письмо в Государственную Думу (фракция КПРФ на письмо отреагировала вяло), Сима вылетела из Мерзляковки пробкой. И тут же переключилась на спорт…
Ходынин давно ушел слушать свой любимый рок-энд-блюз, а Сима в задних комнатах все «скачивала» и «скачивала» из портала собственной памяти позорный пыл воспоминаний.
Но через некоторое время опомнилась и сладко замурлыкала:
«Ты возьмешь меня за ЖЖ/ И водвинешь в меня свой файл/ Если я разбежалась уже, Тормозни, чтобы файл не упайл»…
– Омерзительная лирика, – ликовала Сима. – Супер, сверхомерзительная!
Тихо покачиваясь от страсти, Сима (втайне от Олежки любившая пропеть что-нибудь из дохленькой комсомольской попсы) пошла любоваться на Змея-Ходыныча…
Тем временем подхорунжий Ходынин, вжимая голову в плечи сильней обычного, беседовал с бывшим Наполеоном, а теперь с ведущим рок-программ – Виктором Владимировичем Пигусовым.
– Черный русскоязычный блюз – просто выдумка, – вежливо отвечал Ходынину ставший после ледяной купели и задумчивей и патриотичней Витя.
– Не скажите… – скромно демонстрировал знание предмета подхорунжий. – «Протопи ты мне баньку по-черному» – это ведь один из первых русскоязычных блюзов. И с хорошей долей «черненького»! Высоцкий в этом деле понимал… – горько радовался давнему пониманию Высоцкого подхорунжий.
– Бред, – фыркал Витя. – Отстой.
– И «Бродяга к Байкалу подходит» – тоже блюз! Старинный русский блюз-романс!
– Бродяга к Байкалу подходит. Подходит… И камнем на дно! – невесело заржал Наполеон-Пигусов.
Правда, глянув на Ходынина, быстро ржачку прекратил, сказал уважительно:
– А вы прямо-таки – блюзовед стали!
– Блюзовед звучит как лизоблюд. Рвать пора блюзоведов четвероногих!
– Что вы, зачем же рвать… – Витя испугался. – Про блюзоведов это я так… Случайно вырвалось…
– А вот вам еще один русский блюз!
Дикий мед —
Блудный блюз… —
забасил Ходынин.
Я как лед:
Расколюсь… —
Баритонально всплакнул в ответ ему Витя. Но не удержался и от критико-режиссерской оценки:
– Русские частушки из дельты Миссисипи! Вот что такое ваш «дикий мед»!
Ходынин побагровел. Широкая спина его взбугрилась. Доверчивые лермонтовские глаза сузились. Он встал:
– Не мути, мутило! Русский рок – он ведь бывает не только черный! Теперь он еще и красный! Целое направление русской музыки теперь можно называть: «красный рок»!
– Красный рок? – ужаснулся Витя. – Как это понимать – красный? Рок бандитов, бандюганов?
– А вот как понимать!
Ходынин резко переместил свой увесистый кулак прямо к Витиному подбородку…
Гремя эмалированными ведрами, к столику подошел официант.
Он был в крахмальной рубахе и в резиновых, залепленных густой болотной тиной сапогах.
Официант прерывисто дышал: тяжелые ведра были накрыты широкими эмалированными, неудобными для транспортировки тазами.
– Чего… Чего вам, любезный? – Витя испугался официанта больше, чем Ходынина.
– «Ужин браконьера» заказывали? – хрипло выкрикнул официант.
– Да… То есть – нет! Теперь уже не надо… Я думал, что это… Мне нельзя есть на ночь! – внезапно взвизгнул Витя.
– Заказывали – получите, – официант взгромоздил одно из ведер на стол.
– Я не хочу, не буду! Вы – бандит! Несите свои ведра обратно!
– Давайте мне, – Ходынин расслабился. – Я оплачу этот «ужин браконьера». Что там у вас?
Официант взгромоздил на стол и вторую посудину. Подняв двумя руками один из тазиков, сунул голову прямо в ведро, но тут же выдернул ее обратно.
Крылышки ноздрей его при этом нервно затрепетали, как у необученного птенца в полете.
– Осетрина снулая! – старательно перечислял официант. – Кости семги! Э-э… Плотва московская водоканальная, слабо мутирующая. Голова севрюжья, на кол насаженная, лампадным маслом сбрызнутая. Рябчик распутинский, в сметане, краденый! Ножки тапирьи, свежерубленные, зоосадовские!..
Из второго тазика был аккуратно вынут небольшой изящный поднос. Конфузясь, официант посунул его по скатерти, в сторону все еще стоящего на ногах Ходынина.
На подносе, перетянутые накрест аптечными резинками, сверкали таблетки в ярких современных упаковках.
– Ширяетесь, четвероногие? – подхорунжий попытался схватить официанта за грудки.
Тот отшатнулся:
– Никак нет-с: полагается! К каждому из блюд браконьерских набор таблеток полагается!
– Что за таблетки?
– Эспумизан, пурген, сульгин, касторка. Активированный уголь, рвотный корень, солодка. А также после рвоты на выбор: «Виагра» или четверть таблетки клофелина – возбудиться или забыться.
Ходынин рассмеялся и полез головой во второе, сияющее холодным блеском эмалированное ведро.
Подошедшей в эту минуту Симметрии от вида эмалированных тазов и ведер стало зябко. Ища тепла, она оглянулась по сторонам.
Олежка все не возвращался. Подхорунжий копался в ведрах и хвалил растерявшегося Витю за необычный заказ.
«Кончай финтить! Займись делом! – сказала сама себе Симметрия и тут же задумалась: не пройти ли в задние комнаты для лучшей подготовки к встрече с Олежкой?
Витя продолжал хандрить. «Ужин браконьера», напомнив о недавних речных страданиях, вызывал досаду, затем и легкий ужас.
Быстро заключив перемирие с Ходыниным, новый ведущий рок-программ, заслуженный артист России, стран балтийского побережья и третьего мира Виктор Пигусов, вздрагивая, побрел к сцене.
26
После купания в Яузе Витя жизненного актерства посбавил. Баритон его зычный треснул. Выходя с недавних пор на сцену представлять очередную рок-группу, он теперь долго не разглагольствовал. Умом посетителей не стращал. Стишки читать бросил. После стёбовой предвариловки колобком укатывался со сцены.