– Скоро ему нужно будет делать пересадку, а мне нечего ему предложить, – говорит она. Даже если она сможет найти больницу, где ее сыну окажут соответствующую услугу, ей никогда не скопить достаточно денег для покупки почки. Органы в Индии движутся вверх по социальной лестнице, а не вниз.
Посредники, с которыми имели дело Рани и Маллика, стоят на низшем уровне посреднической сети, каждый ярус которой немного отхватывает себе от 14 тысяч, уплаченных за пересадку. Раджи заявляет, что его доля была совсем невелика, а большая часть ушла высокопоставленному посреднику из Мадурая по имени Шанкар.
Хотя Шанкар с тех пор бесследно исчез, личности руководителей посреднических сетей в этом бизнесе – секрет Полишинеля. Всего в миле от Сунами-Нагара живет К. Карппиа, которого многие считают одним из самых активных игроков на рынке продажи почек. Его имя произносят приглушенным шепотом. За месяц моего расследования на него указали десятки продавцов почек, утверждавшие, что он получает долю от каждой сделки. Будучи посредником высокого уровня, он редко вступает в личный контакт с пациентами или продавцами, но поддерживает работу всей системы. Когда я пришел к нему, он отказался от интервью. Но даже рабочий, укладывавший асфальт рядом с его домом, знал, насколько могущественный это человек.
– Все знают Карппиа, – подтвердил он. – Все дома на этой улице принадлежат ему.
Если кто-нибудь не расскажет свою историю и не обратится в полицию, которая начнет расследование, чужаку почти невозможно понять, какой путь от продавца до покупателя проделывают органы. Хотя пациенты, которым пересаживали почки Рани и Маллики, находились в той же больнице, они так и не узнали своих доноров. Цепочка посредников от Раджи, Дханалакшми и Карппиа тянется к докторам, которые проводят операцию, и все хранят тайну поставок. Неудивительно, ведь в интересах каждого посредника, чтобы пациент и продавец никогда не взаимодействовали напрямую. Секретность – ключ к высоким ценам, которые они взимают за свое нехитрое «сводничество».
Если финансовые мотивы посредников, хранящих в секрете цепочку поставок, понятны, то врачи и больницы пользуются изощренными ссылками на права пациентов, чтобы держать процесс за семью печатями. Даже в случае законной поставки органов погибших людей на Западе больницы утверждают, что раскрытие личности донора реципиенту нарушает приватность всех участников процесса.
Я побывал в шести больницах из пятидесяти с лишним, которые, по утверждению индийского правительства, проводят нелегальные пересадки почек, и все хирурги утверждали, что если донор и реципиент встретятся друг с другом, то им обоим будет нанесен необратимый психологический урон.
Но так было не всегда. В своей книге Strange Harvest («Странный урожай») о системе донорства органов трупов в США антрополог Лесли Шарп пишет, что сохранение анонимности доноров и реципиентов появилось в системе медицинской этики совсем недавно. В 1950-е годы, когда трансплантации впервые обрели популярность в США, врачи утверждали, что знакомство семей доноров с реципиентами повысит шансы на клинический успех операции: они узнают о здоровье друг друга и, возможно, будут поддерживать связь даже после пересадки. Когда же индустрия пересадки органов стала более доходной, органы стали восприниматься отдельно от своих хозяев. Новой нормой стала анонимность. Когда в 1990-е годы Шарп начинала свое исследование, «профессиональные трансплантологи считали письменное и тем более личное общение [между донорами и реципиентом] совершенно губительным»[16]. Сотрудники клиник даже считали патологическим стремление семей доноров узнать о дальнейшей судьбе своих органов.
Исследования Шарп дают основания считать, что доноры и реципиенты обычно хотят познакомиться друг с другом, но им не дает этого сделать медицинский персонал. Она пишет, что на мероприятиях, где собираются трансплантологи, «рассказы о личном знакомстве всегда вызывают спонтанные крики радости и аплодисменты аудитории»[17]. Однако больницы обычно засекречивают информацию и противодействуют знакомству сторон. Для описания уникальных отношений, складывающихся при пересадке, Шарп вводит термин биосентиментальность, под которым понимает стремление семей доноров и реципиентов узнать историю пересаживаемого органа ради ощущения непрерывности существования двух людей. Однако для того, чтобы покончить с анонимностью процедуры, есть и другие, куда более практические основания.
В условиях международной торговли органами даже в тех случаях, когда пациенты знают, что покупают орган, врачи под предлогом медицинской этики отметают все сомнения по поводу эксплуатации, существующей в начале цепочки поставок. Но что хуже – раскрыть истории людей, которые вынуждены продавать части своего тела в стесненных обстоятельствах, или предоставить посредникам полный и ничем не ограниченный контроль над поставкой органов? Когда врачи и посредники одновременно играют роль выгодоприобретателей и лиц, предоставляющих медицинские услуги, возникает очевидный конфликт интересов. При полном контроле над цепочкой поставок анонимность служит идеальным прикрытием для принуждения и криминальной деятельности.
С начала 1990-х годов ученые и журналисты отмечают поистине людоедский спрос на органы для пересадки. Нэнси Шепер-Хьюз, антрополог из университета Калифорнии – Беркли, потратила большую часть двух последних десятилетий на исследование и разоблачение лицемерия международных сетей поставки органов. В 2000 году вышла ее ключевая статья “The Global Traffic in Human Organs” («Международная торговля человеческими органами»), где исследовалась скупка органов в бразильских фавелах, южноафриканских бараках, индийских трущобах, китайских тюрьмах, а также в рамках иранской государственной программы.
Однако основная цель ее работы – не зафиксировать масштаб торговли органами, а поставить под сомнение наши, казалось бы, прочные убеждения в общем недостатке органов. Она связывает ненасытный спрос на органы с высокомерием медицины перед лицом неизбежной смерти. Она утверждает, что в медицине укрепился миф о «беспрецедентной возможности бесконечно продлевать жизнь при помощи органов других людей». Списки на трансплантацию, подобные тому, который постоянно обновляется Объединенной сетью по распределению донорских органов, все время раздуваются, потому что врачи говорят умирающим пациентам, что единственный способ спасти их жизнь – достать функционирующую печень или почку и заменить их собственные отказавшие органы.
Реальность, однако, такова, что, хотя пересадка органа имеет значительные преимущества перед необходимостью быть прикованным к аппарату для диализа или кардионасосу Дебейки, пациенты просто обменивают неизлечимое заболевание на хроническое. Новый орган часто продлевает их жизни всего на несколько лет. Программы трансплантации указывают в рекламе, что согласие на донорство органов позволяет «подарить жизнь» кому-то другому, а успешные пересадки «творят чудеса». Но там редко говорится, что жизнь после трансплантации имеет мало общего с возрождением феникса. Вместо этого реципиенты горстями принимают лекарства против отторжения органов, которые вредят их иммунной системе и делают их идеальной мишенью для смертельных оппортунистических инфекций.
Отмечая ту легкость, с коей посредники находят желающих продать свои органы, Шепер-Хьюз пишет: «Недостаток наблюдается не в органах, а в пациентах с достаточными средствами, чтобы за них заплатить». Хотя в США очень сложно заплатить донору за почку напрямую, размеры списка на пересадку создают гнетущее ощущение недостатка добровольцев. Без платных доноров в США действительно не хватает многих важных органов для трансплантации: органы берут у людей со смертью мозга, родственников, спонтанных доноров; есть также схемы совместного использования органов. Это никак не может удовлетворить значительный спрос и существенно увеличивает стоимость пересадки. Высокие цены поддерживают полностью самодостаточную медицинскую экономику, в которой участвуют поставщики специальных систем жизнеобеспечения, перевозчики органов, юридические отделы, врачи, медсестры, социальные работники и администраторы – все они финансово заинтересованы в том, чтобы бизнес по пересадке органов продолжал процветать.
Поскольку врачи и другие представители медицинского персонала контролируют допуск в список на пересадку органов, они могут преувеличивать общую необходимость в трансплантации и устанавливать соотношение доступных органов к количеству пациентов. Ту же тактику используют, например, нефтяные картели. За годы пересадок количество органов от доноров в Америке значительно выросло, однако соотношение между донорами и ожидающими пересадки остается примерно тем же.
Список на пересадку – а точнее, сеть сбора органов – создает ощущение дефицита, которое еще больше обогащает состоятельные медицинские центры. Пациентам с отказавшими органами говорят, что пересадка – их единственная надежда. Но на самом деле пациенты, скорее всего, смогут вернуть себе утраченное здоровье лишь частично. Я не утверждаю, что следует создать более этичную систему сбора органов, опирающуюся на оплату услуг живых доноров. Скорее врачам и пациентам стоит больше задумываться о вопросах жизни и смерти.
Впрочем, в Америке нельзя даже высказывать предположение о том, что американские центры трансплантации участвуют в бизнесе по покупке и продаже органов. Нет – они спасают жизни. Считается, что врачи выше низменного мира коммерции. Однако больницы, при которых имеются центры трансплантации, финансово процветают. Такой центр – своего рода знак качества, благодаря которому улучшаются дела всех отделений больницы. И они часто рекламируют свои центры трансплантации на билбордах на шоссе – не потому, что многим водителям могут понадобиться новые органы, но чтобы создать впечатление, что им все услуги по плечу.
Национальный законодательный акт по трансплантации запрещает покупать и продавать человеческие органы, но ничего не говорит об услугах, которые сопровождают пересадку. Хирурги-трансплантологи и другие участники бизнеса неизменно отмечают, что их центры не торгуют органами, а оказывают услуги по пересадке. А цены на эти услуги кусаются. В 2008 году статистики-актуарии из Milliman подсчитали общую стоимость пересадок различных органов в долларах. Включая приобретение (за почку больница получает 67 500 долларов), до- и послеоперационный уход, иммунодепрессанты и больничное обслуживание, пересадка почки стоит 259 тысяч. Цена печени