Скрупулезное ведение протоколов привело к расцвету фармацевтики: очень точные данные удавалось получить за копейки по сравнению с нынешним положением дел. Но со временем активные защитники прав заключенных смогли добиться запрета этой практики. Они сравнивали опасность тестирования лекарств на заключенных с изучением сифилиса в городке Таскиги, которое велось с 1930-х по 1970-е годы и в котором контрольная группа нищих чернокожих инвалидов сознательно не подвергалась лечению во время тестирования эффективности препаратов против сифилиса. Когда исследования в тюрьмах запретили, фармацевтические компании лишились всей своей базы человеческих организмов и вынуждены были переосмыслить стратегию исследования – теперь вместо кнута пришлось предлагать пряник.
Узников сменили оплачиваемые добровольцы. И вскоре сформировалась целая категория людей – в основном рабочих, бывших заключенных, студентов и мигрантов, которые считали участие в клинических исследованиях шагом к финансовой независимости. После этого фармацевтические компании оказались в невыгодной позиции.
В статье антрополога Адрианы Петрина приводились слова опытного вербовщика участников клинических исследований, который признавался, что набор подопытных – это вечная проблема: «Я не знаю никого, кому это регулярно бы удавалось. Иногда вам везет и вы быстро закрываете все позиции, но по большей части найти пациентов очень трудно, причем именно потому, что все их ищут»[32].
В комнате отдыха во время исследования Фрэнк рассказал, что может считаться настоящим ветераном бизнеса. Высокий, с копной неопрятных черных волос, он заканчивал профессиональные занятия клиническими исследованиями. Он объяснил, что сделать карьеру в этой области не так просто: профессиональные подопытные кролики мигрируют между центрами тестирования от Майами до Сиэтла, как сезонные рабочие. «В идеале подопытный кролик записывается на исследование раз в два месяца, чтобы предыдущий препарат вышел из организма. Это дает тридцатидневный запас прочности на случай неожиданных реакций», – сказал он. Кроме того, профессионалы (по большей части бывшие заключенные, нелегальные мигранты и студенты), конечно, стремятся быстро заработать.
И еще один совет: «Если ты хочешь продолжать этим заниматься, следи за венами, иначе будешь похож на наркомана». А выглядеть как наркоман – верный способ получить отказ при наборе на любые исследования. Он рассказал, что в места уколов нужно втирать витамин Е, чтобы ускорить заживление, и по возможности менять руки для уколов. «Первый раз, когда тебя протыкают иглой, очень больно, но между третьим и десятым разом уже перестаешь беспокоиться. Через год исследований уже хочешь отобрать шприц у лаборанта и ввести самостоятельно. А если лаборант неопытный, то так и делаешь, иначе тебя, чего доброго, разрежут на кусочки». Для профессиональных подопытных кроликов их вены – источник заработка. Без них и без уколов Фрэнк пошел бы по миру.
Вооружившись всеми этими знаниями, я почувствовал себя готовым ко второму дню исследований, когда в 6:45 утра мне ввели первую дозу препарата. Перед этим мне дали немного хлопьев, цельного молока и пятнадцать минут на подготовку, после чего велели присоединиться к одной из подгрупп. Мы знали, что разным подгруппам будут давать плацебо, средние дозы и большие дозы левитры. Я посмотрел на Фрэнка и улыбнулся ему. Он спокойно и привычно взирал на сестринский пост, как автогонщик, анализирующий трассу.
Игла вошла легко, и привлекательная молодая медсестра, работавшая в утреннюю смену, отправила меня к старшей медсестре, хранившей суровое выражение лица. Она сидела за столом. Рядом с ней стояла женщина с фонариком. Перед ними на голубом бумажном полотенце лежала таблетка и стоял стакан воды.
– Положи таблетку на язык и запей полным стаканом воды. Убедись, что таблетка проскочила внутрь. Если спрячешь ее во рту, ты будешь исключен из исследования.
Я понял, что у Фрэнка, вероятно, были в арсенале подобные методы. Я проглотил таблетку, женщина посветила мне в рот фонариком и заставила подвигать языком, чтобы убедиться, что я не жульничал.
Сейчас дозы левитры могут составлять 2, 5, 10 и, в самых тяжелых случаях, 20 мг. Я получил тридцать. Такая большая доза была призвана проверить верхний предел человеческой выносливости, чтобы убедиться, что миллионы тех, кто будет принимать лекарство в дальнейшем, не отравятся. Однако для подопытных кроликов вероятность отравления входит в правила игры. Возможно, 30 мг достаточно, чтобы чей-то пенис вообще отвалился. Этого не хочется никому.
Затем я встретил Фрэнка и спросил его, принял ли он таблетку. Он объяснил, что профессионалы могут спрятать таблетку от проверяющего, но то, что мы тут принимаем, этого не стоит.
«Лекарства «я такое же» – самые безопасные. Беспокоиться не о чем». Я почти верю Фрэнку, что опасности нет. Ведь это всего лишь незначительно измененная виагра. А оба препарата лишь перенаправляют потоки крови. Чем это может навредить?
Чтобы получить одобрение, лекарство должно пройти три фазы клинических исследований. Самая опасная фаза – первая, когда группа добровольцев принимает большие дозы экспериментального препарата для проверки его токсичности для здоровых пациентов. Эта фаза определяет максимально допустимую дозу, которую может выписать врач.
Вторая фаза проводится на более широкой группе больных пациентов – тестируется эффективность лечения конкретного расстройства; третья фаза самая обширная и самая безопасная, от нее зависит клиническое применение препарата. Профессиональные подопытные кролики почти всегда принимают участие только в самых опасных и самых высокооплачиваемых исследованиях.
Исследование в Мадисоне было как раз первой фазой, и я довольно скоро понял, что принимаю участие в испытании переносимости человеком эректильных интеракторов. Через час голова у меня начала болеть так, будто ее раскололи надвое. Я лег в кровать и приглушил свет. Поиск максимально допустимого уровня подразумевает, что исследователи постоянно ходят по краю, уменьшая дозу только после того, как предыдущая признается опасной для здоровья. В коридоре, под беспощадным фосфоресцирующим светом, я услышал, как кого-то из других участников исследования рвет. Его тошнило в туалете около получаса, а медсестры за прозрачным плексигласовым барьером следили за ситуацией. Он просил дать ему адвил, но медсестра по селектору ответила, что должна получить разрешение от начальства на любой лечебный препарат. Она не хотела исказить данные. Разрешение дать несчастному средство от головной боли поступило по цепочке только через три часа.
Лишь у двоих участников исследований не случилось головных болей, так что верхний предел дозировки лекарства от эректильной дисфункции снизился. Приемная была полна головных болей и эрекций – не особенно сексуальное сочетание.
Я собирался вернуться сюда еще на два уик-энда, но, когда я шел к выходу, медсестра вручила мне чек с меньшей суммой и сказала, что мои услуги больше не требуются. Мне не объяснили, в чем было дело – возможно, данные, которые поставлял мой организм, не соответствовали их стандартам или им просто не хотелось вносить пациентов с жуткими головными болями в официальные отчеты. Но какие-то деньги я получил. После исследований Фрэнк написал мне по электронной почте, что иногда лучше не признаваться в симптомах, если хочешь забрать всю сумму. Сам Фрэнк сумел остаться в группе до конца и получить полную стоимость, после чего уехал в Майами на месячный отдых в конце лета.
Мне стало интересно, мог бы я решить профессионально заниматься испытаниями лекарств от эректильной дисфункции. Действительно ли риски настолько малы? Ограничивается ли дело деньгами и головной болью? И в чем цель появления на рынке очередной разновидности виагры?
Оставив путь подопытного кролика, я вернулся в мир без страховки и работы и стал искать другие варианты добычи средств к существованию.
Как и у всех подопытных кроликов, мои обязанности подходили к концу в тот момент, когда мой организм прекращал перерабатывать препараты. Я начал подумывать о работе в Индии. У меня была магистерская степень. Возможно, я мог бы возглавить программу для студентов колледжей. Но оказалось, что не я один искал работу за рубежом.
Даже если протоколы испытаний свидетельствуют о том, что препарат безопасен и прошел очень тщательную проверку, получение разрешения на него – длительный и дорогостоящий процесс, который запросто может обойтись компании в миллиард долларов. Но и в этом случае твердо рассчитывать на итоговое одобрение не приходится. Хотя сверхпопулярные препараты вроде виагры или элитные средства против рака с лихвой возмещают стоимость инвестиций, разработчикам лекарств грустно смотреть на стоимость клинических исследований в США и Европе. И тем не менее, в течение двадцати лет после запрета тестирования на заключенных фармацевтические компании несли бремя дополнительных трат. Новая эра началась в 1990-е годы: в биотехнологические стартапы стали вкладываться значительные инвестиции, а фармацевтические корпорации вышли на фондовые биржи, что превратило этот бизнес в азартную игру с высокими ставками и высокими доходами.
Биотехнологические и фармацевтические компании стали все чаще возглавлять бизнесмены и советы директоров, а не ученые и врачи, которые все же имели законный интерес к излечению пациентов. Инвесторы могут поддержать компанию, пока она стоит недорого, в ожидании результатов многообещающих клинических исследований, которые за один вечер удваивают стоимость акций и приносят инвесторам миллионы – даже если в конечном счете лекарство оказывается пустышкой и не проходит последующие стадии регулирования.
Стремление к выходу на фондовый рынок привело к тому, что спасательная функция новых лекарств уступила место финансовой. Если сейчас наблюдается бум препаратов, регулирующих давление и излечивающих эректильную дисфункцию, то другие области научного поиска, не столь выгодные, получают меньше финансирования.