На третий день мы заметили шатер Ревекки. Даже издалека он показался чудом, хотя я не сразу поняла, что это там сверкает в дальней части долины. Он был огромным - намного больше всех шатров, которые я видела прежде, и совершенно не походил на наши скучные жилища. Это была земная радуга, красная, желтая и синяя, вздымающаяся у подножия высоких старых деревьев, ветви которых тянулись в безоблачное небо.
Когда мы приблизились, стало ясно, что это был не столько дом, сколько навес, открытый со всех сторон, чтобы приветствовать путников. Внутри сверкали яркие узорчатые завесы, одновременно утонченные и броские. Чего только на них ни было изображено: танцующие женщины и летучие рыбы, звезды и полумесяцы, солнце и птицы. Я в жизни не видела такой красоты.
А когда мы уже вступили в тень священной рощи, перед нами предстала бабушка. Она не стала выходить нам навстречу или высылать кого-то из своих женщин, но ждала под пологом чудесного шатра, скрестив руки и наблюдая за дорогой. Я не могла оторвать от нее глаз.
Не помню деталей официального приветствия отца и последующей церемонии представления моих братьев - одного за другим; не помню, как подносили дары, пока наконец не дошла очередь до женщин Иакова и до меня. Я видела только ее - бабушку. Это была моя бабушка! Самый старый человек, которого я встречала. Минувшие годы отчетливо запечатлелись в глубоких бороздах на ее лбу и вокруг рта, но сквозь увядшую оболочку всё еще проступали следы былой красоты. Спину Ревекка держала прямо и горделиво, как Рувим, и, кстати, она оказалась почти такой же высокой. Черные глаза сохраняли ясность и остроту взгляда, они были обведены краской на египетский манер - толстой черной линией, так что бабушка казалась всевидящей. Одежды Ревекки были пурпурными - цвета царской власти, святости и богатства. Волосы покрыты чем-то длинным и черным, прошитым золотыми нитями, и этот убор, под которым прятались поредевшие седые пряди, создавал иллюзию роскошных волос.
Ревекка не замечала, как я смотрела на нее. Глаза бабушки были обращены лишь к сыну, которого она не видела с тех пор, как он был безбородым юношей. И вот теперь Иаков явился к ней зрелым мужчиной, вместе со своими взрослыми сыновьями. Ревекка не выказывала никаких чувств, пока Иаков представлял ей жен и детей. Когда он вручал матери дары, та лишь кивнула, принимая подношения, но не произнесла ни слова.
На мой взгляд, Ревекка была великолепна и неприступна, как царица. Но я заметила, что Лия недовольно скривила губы: она ожидала от бабушки проявлений материнской любви к Иакову. Лица самого отца я не видела, так что ничего на этот счет сказать не могу.
После официального приветствия бабушка отвернулась и нас отвели к западному склону холма, где указали место для шатров. Мужчины занялись их установкой, а женщины - приготовлением ужина. Тут я смогла выяснить, что Тавея еще не прибыла, а Веренро отослали в Тир, чтобы купить там редкую краску - пурпур, который предпочитала бабушка.
В священной роще не было мужчин. Ревекке прислуживали десять женщин, они же принимали паломников, приходивших за советом и пророчеством к той, кого они называли Оракулом. Когда я спросила их про отца моего отца, одна из бабушкиных прислужниц ответила, что Исаак находится неподалеку, в деревне Арба, где занимает удобный дом: его старым костям там удобнее, чем в открытом шатре.
- Сегодня он придет на обед, - добавила женщина, которую звали просто Дебора.
Впрочем, бабушка дала имя Дебора абсолютно всем своим помощницам - в честь женщины, которая воспитывала ее в детстве (и вообще сыграла немалую роль в ее жизни) и чьи кости покоились теперь под сенью деревьев Мамре.
Прислужницы бабушки говорили застенчивым шепотом и были одеты в простые белые туники. Все они были одинаково приветливыми и отстраненными, и вскоре я прекратила попытки различать этих женщин и воспринимать их как отдельных людей, начав думать о них просто как о «деборах».
День в хлопотах пролетел быстро: надо было обустроиться на новом месте и приготовить ужин. Как только первый хлеб сняли с огня, объявили, что прибыл Исаак. Я помчалась взглянуть, как мой дед вступает в рощу. Ревекка вышла к мужу, подняла руку в кратком приветствии. Иаков также поспешил поприветствовать отца, он почти бежал ему навстречу.
Однако Исаак не ответил на жест жены и никак не отреагировал на явное волнение сына. Он безмятежно покачивался на мягком сиденье, водруженном на спине осла, которого вела женщина в белых одеждах - таких же, как у всех прислужниц бабушки; вот только кроме туники на ней была еще и чадра, оставлявшая открытыми только глаза. Лишь когда осел подошел совсем близко, я увидела, что дедушка слеп, веки его были плотно сжаты, и это придавало лицу мрачноватое выражение. Он был худым, тонким в кости и казался бы хрупким, если бы волосы его не оставались до сих пор густыми и темными, как у молодого человека.
Бабушка наблюдала за тем, как прислужница помогает Исааку спуститься и пройти к одеялу, расстеленному для него в восточной части Мамре. Но прежде, чем женщина отпустила его локоть, Исаак взял ее руку и приложил к губам. Он поцеловал ладонь служанки и прижал ее к своей щеке. В этот момент лицо Исаака потеплело от улыбки, так что стало ясно: закутанная женщина дорога деду.
Иаков приблизился к Исааку и произнес:
- Отец? - Голос его дрогнул.
Исаак обернулся к Иакову и раскрыл руки. Наш отец обнял старика, и оба заплакали. Они говорили шепотом, а братья мои стояли и ждали, когда их представят деду. Матери держались позади, обмениваясь озабоченными взглядами и время от времени тревожно поглядывая на остывающую и сохнущую еду, которую пора уже было подавать.
Но мужчин не поторопишь. Исаак потянул сына за руку и предложил ему сесть рядом, пока тот называл имена каждого из своих сыновей. Исаак провел руками по лицу Рувима и Зевулона, Дана, Гада и Асира, Нафтали и Ис-сахара. Когда наступила очередь младшего, Иосифа, дед посадил его к себе на колени, как будто тот был совсем еще ребенком, а не подростком. Исаак нежно провел кончиками пальцев по лицу Иосифа, потом по кистям его рук. Поднялся ветер, и полог шелкового шатра высоко взметнулся над ними, охватив деда и внука прекрасной радугой. Это было грандиозное зрелище, и у меня перехватило дыхание. И именно тогда Ревекка, до сих пор державшаяся на расстоянии, наконец-то нарушила свое царственное молчание.
- Ты, должно быть, голоден и хочешь пить, Исаак, - сказала она, однако тон ее противоречил дружелюбию слов. - Твои дети утомлены дорогой. Пусть твоя Дебора отведет тебя внутрь, и ты убедишься, хорошо ли твои невестки умеют готовить.
Замелькали белые одеяния, вскоре еда была подана, и началась трапеза. Дед ел с аппетитом, а странная закутанная женщина пальцами клала кушанья прямо ему в рот. Исаак спрашивал, наелись ли его внуки, и время от времени протягивал руку, чтобы отыскать сына, касался его плеча или щеки костлявой кистью, оставляя жирные пятна, которые отец не стирал. Я наблюдала за ними из-за дерева, потому что с таким количеством служанок мне не было нужды самой носить еду и питье.
Братья были голодны и быстро съели всё, что им подали, а вскоре Зелфа отослала меня к нашему шатру, где собрались женщины. Бабушка села в центре, и мы наблюдали, как она понемногу попробовала все блюда. Она ничего не сказала про жаркое, хлеб или сласти. Она не похвалила сыр, сделанный моими матерями, или собранные ими гигантские оливки. И она явно не одобрила пиво, сваренное Лией.
Меня уже не удивляло молчание Ревекки. Я перестала думать о ней как о человеческом существе, подобном моим матерям или любым другим женщинам. За этот день она превратилась для меня в воплощение силы богов, словно бы ливень или огонь, пожирающий кустарник. Поскольку бабушка ела немного и молчала, наш ужин прошел в непривычно мрачной атмосфере и совсем не напоминал праздничную трапезу. Присутствующие не передавали чаши пива по второму кругу, не хвалили понравившиеся блюда, не задавали вопросов, вообще не разговаривали. Обильное угощение съели быстро, и «деборы» унесли последние чашки, прежде чем кто-то задумался о том, чтобы их вновь наполнить.
Потом бабушка встала и подошла к западному краю своего шатра, озаренного закатным солнцем в тона апельсина и золота. За ней последовали прислужницы. Ревекка протянула руки к солнцу, словно касаясь его последних лучей.
Когда она опустила руки, женщины в белом запели, восхваляя луну, приносящую урожай ячменя. Слова песни повторяли древнее пророчество. Когда на каждом колосе в каждом ячменном поле будет по двадцать семь зерен, наступит конец дней, придет время отдыха для тех, кто устал, и зло исчезнет с лица земли, как исчезает на рассвете свет звезд. Их песня закончилась в тот самый момент, когда темнота поглотила лагерь. В обоих шатрах - и у мужчин, и у женщин - зажгли светильники. Бабушка оставалась с нами, и я боялась, что мы так и просидим в безмолвии весь вечер, однако опасения мои не оправдались и, как только загорелись огни, она заговорила.
- Я расскажу вам историю о том дне, когда впервые пришла в шатер Мамре, в священную рощу, к месту, где находится пуп земли, - сказала Ревекка достаточно громко, чтобы мужчины тоже могли услышать ее, если бы захотели. - Это было через несколько недель после смерти пророчицы Сары, возлюбленной супруги Аврама, матери Исаака. Она родила его, когда была уже слишком старой, чтобы носить воду, а тем более вынашивать ребенка. Сара, Великая Мать.
Утром я вошла в эту рощу, и облако опустилось на шатер Сары. Золотое облако, не носившее в себе дождя и не закрывавшее солнце. Такое облако можно узреть лишь на великих реках и на море, но здесь его никогда прежде не видели. И все же облако парило над шатром Сары, пока Исаак познавал меня. Первые семь дней после свадьбы мы провели под покровом этого облака, в котором, несомненно, присутствовали боги. И никогда потом не было урожая винограда, зерна и оливок более обильного, чем гой весной, которая пришла следом; и мои дочери… - При этих словах голос ее опустился до шепота, одновременно гордого и смиренного. - Ах, для чего у меня было так много дочерей, родившихся мертвыми? Так много сыновей, ум