Хамор был изначально настроен на добрые отношения, но его оскорбило повторное нарушение всех правил вежливости и гостеприимства.
- Мой сын любит эту девушку, - сказал царь. - Он сделает для нее всё, и я сделаю то, чего хочет мой сын. Назови свои условия, Иаков. Царь Сихема выполнит их, чтобы твои дети и мои дети дали начало новым поколениям этой земли.
Но, когда Иаков назвал цену своей дочери, Хамор побледнел.
- Что за варварство? - воскликнул он. - Кто ты такой, пастух, чтобы требовать крови и мужества моего сына, меня самого, а также моих родственников и подданных? Ты, должно быть, сошел с ума от избытка солнца, ты слишком много лет провел в пустыне. Может, ты хочешь забрать девушку назад, как она есть? Похоже, ты совсем не думаешь о благополучии своей дочери, если готов бросить тень на ее будущее.
Но тут Салим шагнул вперед и положил ладонь на руку отца.
- Я согласен с твоими требованиями, - сказал он Иакову. - Прямо здесь и сейчас, если хотите, я пообещаю всё выполнить. Я буду соблюдать обычаи семьи, в которой родилась моя жена, я прикажу своим подданным и их сыновьям следовать за мной. Я знаю, что отец боится за меня и опасается проверять верность наших людей, которые пострадают ради своего принца. Но у меня самого нет никаких сомнений. Я согласен.
Хамор собрался уже было решительно возразить против слов сына, и Левий с Симоном ждали момента, чтобы плюнуть ему в лицо. В воздухе пахло грозой, но тут вошла Билха с водой и вином. За нею следовали женщины с хлебом и маслом, и Иаков кивнул, чтобы они подали угощение гостям. Те молча съели хлеб и сделали несколько глотков вина, разбавленного водой.
В тот же вечер мой отец и отец Салима обо всем договорились. Иаков принял четырех нагруженных товарами ослов в качестве выкупа за невесту. Через три дня Салим и Хамор, а также жители Сихема - как свободные люди, так и рабы - должны были сделать обрезание. Всем здоровым мужчинам, находившимся в стенах города в то утро, также следовало принести эту жертву богу Иакова, и Хамор пообещал, что каждый мальчик, родившийся в городе с того времени, будет обрезан на восьмой день по обычаю сыновей Аврама.
Хамор также дал моему отцу честное слово, что богу Иакова станут поклоняться в храме; мало того, царь даже согласился называть его Элохим, - то есть единственный среди многих богов.
Отец давал за мной щедрое приданое. В него входили восемнадцать овец и восемнадцать коз, вся моя одежда и украшения, прялка и точильный камень, десять сосудов свежего масла и шесть больших мотков шерсти. Иаков согласился на браки между его детьми и детьми Си-хема с момента обрезания горожан. Хамор положил руку на бедро Иакова, а тот в ответ коснулся царя, и мое обручение было совершено, без улыбок и радости.
В ту же ночь Салим выскользнул из шатра своего отца и вернулся в нашу постель, дабы сообщить мне новости.
- Теперь ты замужняя женщина, которая принадлежит мне на законном основании, - прошептал он, разбудив меня до первого утреннего света.
Я поцеловала любимого и шутливо отстранилась.
- Ну, стало быть, теперь мне больше нет нужды ублажать своего господина, опасаясь, что тот в любой момент может меня оставить. Скажу-ка я сейчас, подобно другим замужним женщинам, что у меня болит голова и я не желаю подчиняться твоим ласкам. - Я притворно зевнула, поддразнивая Салима, но затем задрала ночную сорочку и одновременно опустила руку между ног мужа.
Салим засмеялся, и мы, упав на кровать, с большой нежностью занялись любовью. Еще бы, ведь мы воссоединились после самого долгого расставания с того дня, когда он нашел меня на рынке и сделал своей.
Мы проспали допоздна, и только после завтрака муж рассказал мне о требовании моего отца. Я похолодела, внутри у меня все перевернулось. Я вообразила своего возлюбленного, корчащегося в муках боли; я увидела, как нож слишком глубоко срезает его плоть, как рана гноится, как Салим умирает. Я расплакалась, словно маленький ребенок. А муж утешал меня:
- Это не страшно. Подумаешь, обрезание. И я слышал, что после этого моя способность наслаждаться женщиной будет больше, чем сейчас.
Так что готовься, дорогая. Я не оставлю тебя в покое ни днем, ни ночью.
Но я не улыбнулась его шутке. Меня сковал холод, который проник буквально до костей и не выпускал из своих цепких когтей.
Ре-нефер тоже пыталась успокоить меня. Она не выказывала недовольства сделкой, которую заключил ее муж.
- В Египте, - сказала моя свекровь, - мальчикам делают обрезание, лишь когда их голоса меняются. Затевают настоящий праздник: устраивают шуточную погоню за мальчиками, а потом гладят их по голове, кормят сластями и разными лакомствами, которые те попросят. И не сомневайся, никто от этого не умирает. Мы проследим, чтобы всё прошло как надо. Нехеси много раз удалял крайнюю плоть. Я могу помочь ослаблять боль, и ты тоже поможешь мне, маленькая повитуха. - Она на мгновение задумалась о предстоящей процедуре и слегка нахмурилась, но затем, улыбнувшись, прошептала: - Разве мужчина не станет привлекательнее без этой складки?
Однако я не находила ничего забавного в предстоящем Салиму испытании, а потому не ответила на улыбку свекрови.
Прошло три дня. Все это время я буквально цеплялась за мужа, и слезы то и дело текли по моему лицу, даже в моменты удовольствия. Он слизывал влагу с моих щек и проводил соленым языком вдоль моего тела.
- Я буду дразнить тебя, когда родится наш первый сын, - прошептал он, когда я положила голову ему на грудь, все еще вздрагивая от внутреннего холода.
Наступил назначенный час. Салим оставил меня на рассвете. Я лежала в постели, притворяясь, что сплю, исподтишка наблюдая, как он моется и одевается. Он наклонился, чтобы поцеловать меня, но я не повернула лицо, чтобы поймать его губы своими.
Я осталась в полном одиночестве, охваченная ненавистью. Я ненавидела своего отца, запросившего столь страшную цену. Я ненавидела мужа и его отца, которые согласились ее заплатить.
Я ненавидела свекровь за то, что она поощряла все это. Но больше всего я ненавидела себя - за то, что стала причиной происходящего.
Я лежала на кровати, прижавшись к одеялам, дрожа от гнева, страха и непонятного тягостного предчувствия, ожидая, когда мне вернут любимого.
Всё осуществлялось в преддверии царских покоев. Салим был первым, затем обрезанию подвергся его отец Хамор. Нехеси сказал, что ни царь, ни принц не закричали. А вот маленький сынишка Ашнан громко завопил, но страдал он недолго, так как его тут же поднесли к полной молока груди и он утешился. Придворные, слуги, горожане, которые не успели скрыться в сельской местности, были не столь удачливы. Они почувствовали острие ножа и пронзительную боль, многие кричали так, словно их убивали. Все утро возгласы несчастных пронзали воздух, но к полудню они стихли.
Тот день выдался немилосердно жарким. Ни ветерка, ни облачка, и даже внутри, за толстыми стенами дворца, воздух был влажным и тяжелым. Мужчины ослабели от боли и кровопотери, их одежды и постели пропитались потом и кровью.
Хамор, который не издал ни звука в момент обрезания, упал в обморок от боли сразу после процедуры и, когда очнулся, зажал нож зубами, чтобы не кричать. Мой Салим тоже страдал, но не так сильно. Он был моложе, да и мази помогали ему больше, однако и для него лучшим средством исцеления был сон. Муж постоянно дремал, и всякий раз, когда он просыпался, был вялым и слабым, каким-то потерянным. Я отирала лицо возлюбленного, пока он спал, нежно омывала его потную спину, стараясь не потревожить Салима и не причинить ему боль. Я изо всех сил пыталась сдерживать слезы, чтобы лицо мое выглядело свежим, когда он просыпается, но то и дело, несмотря на все усилия, принималась плакать. К вечеру я была измотана и уснула рядом с мужем, плотно укутавшись в одеяло в тщетной попытке защититься от леденящего тело и душу неясного ужаса, хотя Салим спал на жаре обнаженным.
Ночью я проснулась от того, что муж гладил мою щеку. Увидев, что мои глаза открыты, он улыбнулся и сказал:
- Скоро все это останется в прошлом, словно страшный сон, и наши объятия станут слаще прежнего.
Глаза Салима закрылись, и я в первый раз заметила, что он похрапывает. Засыпая, я думала, как буду дразнить его этим храпом, скажу, что он напомнил мне ворчание старой собаки, задремавшей на солнце. А может, мне всё это просто привиделось? Я так до сих пор и не знаю: действительно ли Салим ненадолго пробудился и произнес те слова, или же это был всего лишь сон.
А вот всё остальное, что я помню о той ночи, сном уже не было.
Сначала раздался голос женщины, точнее крик. «Должно было случиться нечто ужасное, чтобы бедняжка так закричала», - спросонья подумала я, пытаясь избавиться от этого вопля, слишком ужасного для реального мира, слишком безумного.
Дикий, чудовищный крик шел издалека, но был настойчивым и тревожным, так что я не могла отмахнуться, он пробудил меня от глубокого сна. А потом я очнулась и поняла, что кричу сама - страшно, захлебываясь.
Я была вся в крови. Мои руки и лицо были полностью покрыты густой теплой кровью, которая била из горла Салима и рекой стекала вниз по кровати на пол. Его кровь была повсюду. Она пропитала одеяло, в которое я закуталась, и обжигала мою грудь. Я буквально тонула в крови возлюбленного. Я кричала достаточно громко, чтобы поднять мертвых, но никто, похоже, не слышал этого. Стражники не ворвались в дверь. Служанки не прибежали на крик. Такое чувство, словно я была последним человеком в мире.
Я не слышала шагов и не поняла, что случилось, когда сильные руки схватили меня, вытащив из-под трупа супруга. Они выволокли меня из постели, протащили по крови в темноту ночи. Это был Симон - он поднял меня, а Левий заткнул мне рот. Братья скрутили меня, как предназначенного на заклание агнца, погрузили на осла и отвезли в шатер моего отца, прежде чем я смогла задуматься о том, куда же подевались все горожане.
Ножи моих братьев работали до рассвета, обнаружив мерзость сыновей Иакова. Они убили каждого, кого нашли живым.