Но лучше всего были огурцы, зеленые и сладкие: я в жизни не пробовала ничего более вкусного, Даже в жару огурцы услаждали язык лунной прохладой. Я могла есть их бесконечно.
«Моя мать полюбила бы этот плод, - подумала я, впервые вкусив водянистую мякоть. Это была первая мысль о Лие за месяц с лишним. - Моя мать не знает, что я беременна. Она и мои тетушки даже не знают, жива я или нет». Я вздрогнула, ощутив всю бездну своего одиночества.
Эрия заметила мою дрожь и, взяв меня за руку, провела в небольшой зал у входа. Мы остановились у одной из ниш в стене, и она жестом велела мне достать оттуда маленькую фигурку божества. Это был «водяной конь» - бегемот, стоящий на задних ногах, с огромным животом и широко раскрытой пастью.
- Тауэрт, - сказала она, прикоснувшись к глиняной фигурке, а затем приложила руку к моему животу.
Я нахмурилась. Эрия присела на корточки, как рожающая женщина, и поставила фигурку между ног, показывая, что Тауэрт обязательно мне поможет.
Хозяйка дома, вероятно, подумала, что я боюсь родов. Я кивнула и улыбнулась. Она сказала:
- Мальчик. - И снова похлопала меня по животу.
Я еще раз кивнула. Я не сомневалась, что у меня будет сын.
- Мальчик, - повторила я на языке этой земли.
Эрия вложила фигурку в мои ладони и сомкнула их, давая понять, что я должна держать ее у себя, а потом поцеловала меня в обе щеки. На мгновение в моих ушах зазвучал хриплый смех Инны, мне показалось, что старая повитуха, внезапно появившись в комнате, усомнилась, что эта самая Тауэрт примет меня за свою.
На следующей неделе я почувствовала под сердцем трепет, словно там билось крыло птицы. Я была потрясена своей любовью к жизни, которая росла во мне. Я нашептывала не рожденному еще сыну нежные слова, напевала ему песни своего детства, пока подметала или пряла. Я думала о ребенке, когда расчесывала волосы и когда ела, утром, вечером и днем.
Кровавые сны о Салиме уступили место радостному ожиданию его сына, которого я так и называла: Бар-Салим. В снах он был не младенцем, а крошечной копией взрослого отца, который рассказывал мне истории о своем детстве во дворце, о чудесах реки, о жизни по ту сторону бытия. В этих снах мой возлюбленный защищал нас от голодного крокодила, нападавшего на меня и нашего мальчика.
Я ненавидела просыпаться и стала вставать по утрам всё позже и позже, чтобы подольше побыть внутри этого сна. Ре-нефер не возражала. По вечерам свекровь гладила мой живот, чувствуя, как внутри переворачивается ребенок.
- Он сильный, - с удовлетворением говорила Ре-нефер.
«Пожалуйста, пусть он будет сильным», - молила я.
Когда пришло мое время, я оказалась не готова. Уверенная, что узнала от Рахили и Инны о родах абсолютно всё, я не беспокоилась. Я была свидетельницей появления на свет немалого числа здоровых детей и видела, как отважно вели себя их матери. Я думала, что в моем сердце нет места страху
Но когда первая настоящая боль охватила живот и лишила меня дыхания, я вспомнила рожениц, которые падали в обморок, и рожениц, которые кричали, плакали и умоляли позволить им умереть. Я вспомнила женщину, которая скончалась с широко открытыми от ужаса глазами, и женщину, которая погибла от кровотечения: ее глаза закатились и она ушла медленно, в полном изнеможении.
Из моего рта вырвалось рыдание, когда отошли воды, омыв мне ноги.
- Мама! - закричала я, остро чувствуя, насколько мне сейчас не хватает четырех любимых лиц, четырех пар нежных рук. Как же далеко они были! Я осталась одна. Как я жаждала услышать их голоса, утешающие меня на родном языке.
Почему никто не сказал мне, что тело мое станет полем битвы, что я почувствую себя жертвой? Почему я не знала, что рождение - это вершина, на которой женщины, чтобы стать матерями, открывают в себе невиданную отвагу? Хотя, конечно, вряд ли существовал способ сказать это или услышать. До тех пор пока ты сама не встанешь на кирпичи и не увидишь смерть, коварно затаившуюся в углу в ожидании возможной добычи, ты не узнаешь силу других женщин, пусть даже и незнакомых, говорящих на неизвестном тебе языке, называющих имена неведомых богинь.
Ре-нефер стояла позади, приняв мой вес на колени, и нахваливала мое мужество. Эрия, хозяйка дома, держала меня за правую руку и бормотала молитвы Тауэрт, Исиде и Бесу, уродливому богу-карлику, который очень любит детей. Повариха, стоявшая слева, в надежде облегчить боль махала у меня над головой изогнутой палкой, на которой были вырезаны сцены деторождения. Впереди на полу сидела повитуха по имени Мерит, готовая принять ребенка. Я видела эту женщину впервые, но руки ее были уверенными и нежными, как у Инны. Она дула мне в лицо, так что я могла не задерживать дыхание, когда накатывал очередной приступ боли, - это было даже забавно.
Четыре женщины болтали у меня над головой, когда схватки стихали, и начинали дружно ворковать и успокаивать меня, когда боль возвращалась. Они давали мне отхлебнуть фруктового сока и вытирали лицо и тело ароматными полотенцами.
Мерит массировала мне ноги. Глаза Ре-нефер блестели от слез.
Я плакала и кричала. Я уже отказалась от всякой надежды и только молилась. Меня вырвало, ноги сводило судорогой. Несмотря на то, что женщины утешали меня и хмурились во время схваток, ни одна из них на самом деле не тревожилась за меня. Я отчаянно боролась, зная, что совсем одна, и это придало мне уверенности.
Затем ребенок стал продвигаться вперед, и я тужилась и толкала его, потому что больше ничем помочь не могла.
Постепенно я выбилась из сил, и мне стало казаться, что я вот-вот лишусь чувств.
Я старалась из последних сил, но ребенок по-прежнему не выходил из моего чрева. Время тянулось бесконечно.
Все мои потуги были напрасными.
Мерит подняла лицо к Ре-нефер, и я увидела, что женщины обменялись многозначительными взглядами, как это бывало между Рахилью и Инной в те моменты, когда обычные роды превращались в борьбу между жизнью и смертью, и я почувствовала, как тень в углу потянулась ко мне и моему сыну.
- Нет! - закричала я сначала на своем родном языке. - Нет! - повторила я на языке женщин, окружавших меня.
- Мама, - сказала я Ре-нефер, - принеси мне зеркало, чтобы я могла убедиться сама.
Мне принесли зеркало и лампу, и я увидела, что кожа промежности натянута слишком туго.
- Доберись до него, - велела я Мерит, вспоминая, как поступала в таких случаях Инна. - Боюсь, что он отвернулся. Доберись до него и поверни ему головку и плечико.
Повитуха попыталась сделать то, о чем я просила, но руки ее оказались слишком большими, а моя кожа - слишком тугой. И сын мой был очень крупным младенцем.
- Принеси нож! - почти выкрикнула я. - Ему нужны ворота пошире.
Ре-нефер перевела мои слова, и Эрия в ответ что-то обеспокоенно ей прошептала.
- В доме нет лекаря, который умеет обращаться с ножом, дочь моя, - объяснила Ре-нефер. - Мы пошлем за ним, но…
Всё, чего мне хотелось, - это освободиться от тяжести, прекратить наконец муки, уснуть или даже умереть: сколько можно тщетно тужиться, пытаясь вытолкнуть ребенка. … Однако когда тень в углу одобрительно кивнула, я встряхнулась и проявила строптивость.
- Ты это сделаешь, - решительно сказала я Мерит. - Возьми нож и открой ему дорогу. Ну же, действуй!
Но повитуха лишь растерянно смотрела на меня.
- Нож! Мама! - закричала я, отчаявшись. - Рахиль, где ты? Инна, что мне делать?
По приказу Ре-нефер принесли нож. Мерит боялась поступить, как ей было велено. Но, когда я вновь закричала, повитуха все-таки приложила острие к моей коже и сделала надрез. Боль была ослепляющей, как будто солнце ударило мне в глаза. А уже в следующее мгновение ребенок вышел наружу, но радоваться было рано: пуповина обвилась вокруг шеи младенца, а губы его посинели.
Мерит спешила. Она перерезала пуповину и взяла тростинку, вытягивая смерть изо рта, вдувая жизнь в крошечные ноздри. Я кричала, рыдала и дрожала одновременно. Эрия держала меня, и все мы следили за действиями повитухи.
Тень смерти с собачьей головой придвинулась было поближе, но тут ребенок кашлянул и издал сердитый крик, разом изгнав все сомнения. Тени рассеивались. Смерть не задерживается там, где она побеждена. Четыре женщины болтали наперебой и радостно смеялись. Я откинулась назад и отключилась.
Проснулась я уже в темноте. Лишь одна лампа мерцала рядом со мной. Пол был вымыт, и даже мои волосы пахли чистотой. Девушка, наблюдавшая за мной, увидела, что я открыла глаза, и побежала за Мерит, которая принесла льняной сверток.
- Твой сын, - сказала она.
- Мой сын, - эхом отозвалась я, принимая его на руки.
Как нельзя заранее подготовиться к тому, что будешь испытывать во время родов, точно так же невозможно описать чувства, которые охватывают мать при первой встрече с ребенком. Я изучала личико малыша, его пальчики, рассматривала ушки и складочки на крошечных ножках, гладила его мягкую кожу. Я затаила дыхание, когда сынишка вздохнул, засмеялась, когда он зевнул, удивляясь, как крепко он схватил меня за большой палец. Я не могла понять, что со мной происходит.
Мне кажется, что для такого момента должна существовать особая женская песня или молитва. И, если до сих пор никто ее не создал, то это лишь потому, что нет слов, достаточно сильных, дабы выразить подобные чувства. Как и каждая мать, начиная с самой первой, нашей праматери, я была сражена наповал, ошеломлена, взволнована и растеряна. Вот теперь я окончательно рассталась с девичеством. Я вдруг увидела себя младенцем на руках у матери, увидела свою собственную смерть. Я заплакала, уж не знаю, от радости или от печали.
Мои матери и все их матери были рядом со мной, когда я держала на руках своего первенца.
- Бар-Салим, - прошептала я. Он взял мою грудь и начал сосать, не просыпаясь. - Вот хитрюга, - сказала я, умилившись. - Решил получить два удовольствия сразу.
Мы уснули под бдительным оком египетской повитухи, которую - я уже знала - буду любить всегда, даже если больше никогда не увижу. Во сне мне явилась Рахиль, которая протянула мне пару золотых кирпичей, а Инна одарила меня серебряной тростинкой. Я с гордостью приняла их подарки, а Мерит стояла рядом со мной.