– Тут в лесу всегда темно. Мы привыкли, все видим.
Ракитов сел рядом с ней на лавку:
– Давай лучше я о тебе позабочусь.
– Это как?
– Муж твой на фронте, – сказал Ракитов, – хочешь, я тебе мужа заменю?
– Нету у ней мужа, – старшая ответила, баба Соня.
– У такой красивой мужа нет! Непорядок.
– Где мужчину взять, пусто вокруг. Мужики в городах живут.
– Значит, в городе искать надо.
– В город нам ходить не след, там люди чужие.
– Фашисты, что ли?
– Теперь фашисты.
– А ты фашистов-то видела, бабка? – Ранкей спросил.
– И смотреть не хочу, милый. И нечем смотреть. – Ранкей только сейчас понял, что бабка слепая. Глаза у нее были прозрачные, голубые, почти белые, и смотрели пусто, странно.
– Прости, баба Соня, не хотел тебя обидеть.
– А на что тут обижаться, милый? Что мне надо, вижу.
– Что ты видишь, баба Соня?
– Друга твоего вижу хорошо. – Бабка повернула незрячее лицо в сторону Кота.
Солдат Кот отвернулся, неприязненно махнул рукой.
– Еще порчу наведет, – сказал Кот, – слышал я про таких бабок. Сглазят, а потом на тебя дерево упадет.
– Как она тебя сглазит, если она слепая?
– Слепая! Притворяется. Все видит, ведьма.
Солдат завернулся в шинель и лег на полу. Он старушечьей еды он отказался:
– Подмешали, может, чего. Съешь такое варево, а потом ноги-руки отнимутся.
– Зачем им нас травить?
– Ведьмы лесные. Тут такое часто бывает.
– Где им отраву взять? Снег вокруг. Травы нет.
– Я лесной человек, такие вещи чую. Корни всякие варят. Ты про такие корни даже не слышал. Осторожным надо быть.
Однако Ранкей с Ракитовым поели плотно, а Мишка Жидок даже попросил:
– Можно добавки взять?
– Ешь на здоровьечко, – средняя сестра сказала, налила в глиняную плошку еще своей еды.
– Что вы туда намешали? – спросил Жидок. – Вроде и не мясо, и не морковка, не пойми что. А вкус есть.
– А такая у нас мешанка, мешаем все подряд. Что найдем в лесу, то и перемешиваем.
– Вкусно!
Они легли спать на полу, причем солдат лег у самой двери.
Ночью Ракитов встал, прошел меж спящих товарищей, пересек избу, лег на лавку к Зинаиде. Откинул одеяло – укрывались сестры тепло, овчинной старой полостью – и потрогал теплую спящую женщину. Он давно не трогал женщины, несколько недель уже, и для него это был большой срок.
Ракитов провел жизнь в неуклонной праздности, наслаждаясь забавами преступной среды. В числе прочих удовольствий были женщины, Ракитов относился к женщинам утилитарно. Нинки и Вальки столичной малины нетребовательны, отношения с ними просты. Ракитов кривился, когда видел пары, идущие под руку, – воркующих влюбленных презирал. Нинка и Валька могли рассчитывать на деньги, на снисходительное отношение – но недолго. Ракитов связи не длил, с барышнями никогда не разговаривал, полагал, что женщины глупее мужчин. В отличие от иных ловеласов, он никогда не говорил комплиментов, не целовал женщин, просто задирал подол и лез рукой в промежность. Как у всякого циничного человека, у него имелись простые приемы – как расстегнуть платье, погладить коленку, забраться рукой под юбку. Ракитов лег рядом с Зинаидой, провел рукой по ее груди – грудь была плоская, костлявая, как у мальчика.
Зинаида лежала неподвижно, в вульгарном словаре Ракитова такое бесчувственное отношение со стороны женщины передается термином «бревно». Ракитов пощупал плоскую грудь Зинаиды и спросил:
– Ты что как бревно?
– Я не бревно, – ответила Зинаида, – я все чувствую.
– Тогда почему лежишь как колода? Ты шевелись, подруга.
– Я думаю, – сказала Зинаида.
– Думать не надо, – сказал ей Ракитов, – думать утром будем, ты сейчас лучше ножки раздвинь.
– Некогда мне, Коля, я думаю.
– О чем?
– Думаю, куда тебе идти.
– Тебя просили думать?
– Мы всегда думаем, – ответила Зинаида, – такая семья.
– Интеллигенты? – подозрительно спросил Ракитов. Он повидал в своей жизни чудных людей: семью Рихтеров, например. В городах встречаются чудики. Оказывается, в деревнях тоже есть.
– Ты с этим Котом лучше не ходи, он лихой человек.
– Откуда знаешь?
– Вижу.
– Что ж ты углядела? Ты его первый раз видишь.
– Мне сразу видно. И сестры видят. Он лихой человек.
– Разбойник, что ли? – Ракитов спросил насмешливо. – Я сам разбойник.
– Он не разбойник.
– Объясни. Шпион, что ли?
– Он не шпион.
– А кто он?
– Злой лесной человек.
– Ты меня не стращай, барышня. Живете тут в лесу, мерещится вам разное. Вы что тут, колдуете?
– Нет, не колдуем. Так знаем. Иди в город. Ты городской человек. В Ржев иди.
– К немцам? Чего я там забыл? Я лучше в Москву вернусь. Повоюю немножко – и в Москву.
– Иди в город Ржев и в городе воюй. Ты там нужен. А Кота прогони. Зло от него.
Ракитов подумал, что в словах деревенской бабы есть логика. В городе теплее, чем в лесу, устроится он всегда, а быть возле немцев – дерзко, но тем и привлекательно.
– Немцы подумают, что я партизан, и повесят.
– Не подумают. Не похож ты на партизана.
– Тогда подумают, что вор. Они воров не любят.
– Скажи немцам, что ты артист. Фокусы можешь показывать? Я видела в детстве, один дяденька в город с фокусами приезжал. Карты угадывал. Ты так можешь?
– Могу. – С картами Ракитов обращался лихо.
– Так и делай. А я тебе всегда помогать буду.
– Значит, говоришь, в город идти?
– Рассветет, так и пойдете тихонько с горки, потом болото обогнете и прямо, все прямо иди – за два дня к Ржеву и придешь.
– А куда я там денусь? К фашистам в гестапо приду – вот он я, фокусы показывать явился?
– Ты, милый, ступай на улицу Парковую, дом пять, найдешь там Василия. Он тебе и комнату даст, и согреет.
– В гестапо не отведет?
– Он сам вор, вроде тебя.
– Подумаю. Интересно говоришь. А приласкать тебя можно?
– Так отчего не приласкать? Только мне мужской ласки не надо. Ты меня словом добрым приласкай.
Ракитов встал с лавки, отправился досыпать на полу. А утром они пошли к Ржеву – сперва пошли под горку, потом вдоль болота. План был неплохой.
Свернули в рощу – а солдат от них отстал, сколько ни искали Кота – не нашли.
3
До Челябинска поезд шел шестеро суток; медленно ехали, подолгу стояли, пропуская составы с техникой, и к тому же потеряли сутки, пережидая налет немецкой авиации.
За Полоцком их нагнали «Мессершмитты», и как немцы долетели в такую даль – никто понять не мог. «Мессершмитты» – три истребителя с черными крестами на фюзеляжах – зависли над поездом, в котором ехали новобранцы, и расстреливали поезд из пулеметов.
– Хорошо, что «Юнкерсы» сюда не дотягивают, – сказал один юноша, – забросали бы нас бомбами.
– Это разведчики, – значительно сказал плотный юноша Хрипяков, будущий штурман советской авиации.
Их везли в Челябинское военное училище штурманов и стрелков-бомбардиров, легендарное место, где юноши становятся героями воздуха. Срок обучения – год. Если целый год надо готовиться воевать – значит, война надолго, это уже почти все поняли. Некоторые юноши сетовали, что пока их обучают говорить «мама мыла раму», всех фрицев уже постреляют. Однако, увидев над волжской степью «Мессершмиты», эти юноши притихли. «По санитарным вагонам фашисты бьют!» – кричали курсанты – на их поезде стоял красный крест, последние четыре вагона были с ранеными, которых везли в тыл. «По раненым бьют, уроды!» – кричали курсанты, но всякий думал: вот оно, за мной прилетели! В меня стреляют, меня сейчас убьют!
Лейтенант Пухнавцев и майор Чухонцев, ответственный за личный состав, провели разъяснительную работу. Лейтенант похлопал по плечу испуганных, майор прошел по вагонам, объясняя молодым людям, что истребители для поезда опасности представлять не могут. Майор объяснил, что пуля, выпущенная из неподвижного пулемета, установленного в носовой части фюзеляжа, и летящая под углом (он показал, под каким углом к поезду летят «Мессершмитты»), не может пробить крышу вагона, а траектория стрельбы не позволяет фашистам попасть в окно. Про бортовые пушки, которые могли разнести вагон в щепу, майор предпочел не говорить. Следует сохранять спокойствие, сказал майор. Через некоторое время поезд подойдет к укрепрайону, где имеется прикрытие в виде зенитной артиллерии, там поезд остановится, и тогда мы «дадим слово артиллеристам», как выразился Чухонцев.
Майор рекомендовал отнестись к данному случаю как к первому экзамену солдата – следует проявить выдержку и хладнокровие.
– Поезд остановится, по моей команде – не раньше, не позже – вы немедленно займете позицию под прикрытием железнодорожной насыпи. Лечь ничком. Сгруппироваться. Раненые останутся в вагонах. В маловероятном случае возгорания вагонов раненых эвакуировать на носилках, – и майор указал, кому именно и что именно следует делать, чтобы не было толчеи в вагонных дверях.
– Винтовочку бы, – сказал Хрипяков, – винтовочку бы, товарищ майор.
– Настроение одобряю, курсант, – сказал майор Чухонцев, – но дождись, пока сам будешь за штурвалом или сядешь у пулемета. Вот тогда ты его, гада, через прорезь прицела и увидишь. Сможешь себя показать.
Поезд остановился, будущие штурманы и стрелки-бомбардиры бросились вон из вагонов, залегли за железнодорожной насыпью; но пять человек побежали по полю в сторону далекого жилья.
– Стой, дурья башка! – кричал лейтенант Пухнавцев. – Вы советские солдаты! Стоять! Не сметь!
Но будущие курсанты, которые штурманами стать еще не успели, бежали прочь от поезда и от рева «Мессершмиттов».
– Догони их, Пухнавцев! – крикнул Чухонцев, и лейтенант Пухнавцев кинулся за беглецами через поле, а один из «Мессершмиттов» сделал разворот, перевалился через крыло и пошел за Пухнавцевым вслед.
Лейтенант лопатками почувствовал самолет, воздух вокруг лейтенанта загудел, вспенился, наполнился грохотом мотора. Пухнавцев обернулся, вытянул пистолет из кобуры – и не мог поднять руку, ужас сковал его. Самолет несся прямо на него – низко над полем, ревел и плевался огнем.